Наверное, подобным громокипящим темпераментом обладал легендарный Мочалов, трагик и романтик «с русскою душой».

Порою кажется, Алексей Петренко ошибся эпохами.

Было в его даровании что-то древнее, языческое, выпадающее и не умещающееся в горшочке наших вегетарианских, осмотрительных времен. С их топ-листами, мелкотравчатыми телезвездами и их райдерами.

Ему бы Лира, Ричарда III… Ролей космических размеров, равных дарованию. Недаром в юности выучил роль Отелло. Просто так, для себя.

Но если было нужно — какой-то пронзительной, нездешней лирикой он умел преобразить до неузнаваемости хрестоматийного Подколесина. До нестерпимой жалости к его внутренней неуверенности, неопределенности. Он гасил пожар эмоции, играл звонкого гоголевского героя приглушенно, нежно.

Зато в степенном и вальяжном купце Кнурове в «Жестоком романсе» нет-нет, да и просвечивал недобрый взгляд манипулятора и хищника: «Мое!»

А самодур генерал Радлов в «Сибирском цирюльнике», дикий помещик на глазах из шута вырастал в воплощение забубенной и опасной удали, стихии русского веселья, непредсказуемого, как русский бунт.

Его Распутин в «Агонии» — пророк и безумец. Честный и грешный. Ангел и зверь бешеной силы. Как говорил Элем Климов: «Петренко пропускал через себя ток высокой энергии». Небезопасно это. Режиссер не знал, как его защитить: «Я требовал от него максимума. Это чуть плохо не кончилось. Его чудом успели спасти…»

Нырял в роль безоглядно, как в пропасть без дна. Менялся до неузнаваемости. Дотягивался до сокровенного смысла, тайников души.

Но бывало: предлагают ему вожделенную роль, а он отказывался. Слух пошел: характер дрянной. А он, чувствуя внутреннюю неготовность, не умел и не хотел вполсилы.

Алексей Петренко присваивает себе биографию героя. В «20 дней без войны» один из центральных эпизодов — даром, что Петренко играет эпизод — встреча в купе Лопатина с летчиком-капитаном, захлебнувшемся в своем горе.

Этот семиминутный монолог, который сегодня изучают в киношколах мира, снимали практически без перерыва целые сутки. По словам Германа: из одного этого монолога можно было сделать отдельный фильм.

Посмотрите его внимательно. Семь минут крупного плана. Лицо и руки. Семь минут без смены ракурса. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Как говорит герой фильма Лопатин: «Такое чувство, словно вторую войну увидел… Со своим сорок первым. Сорок вторым».

Ему бы воздуха

Он был редкой душевной силы человек. Не всегда мог обуздать свою эмоциональность. Не случайно после тяжелейших съемок у Элема Климова у него началось серьезное нервное расстройство, болезнь сердца, требовавшие вмешательства врачей. Входил в образ, и не сразу мог из него выйти. Во время съемок нашего фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» я сразу ощутил силу и особенность его дара. В нем был взрывная сила, он доводил взаимоотношения с характером до предела, до стирания всех границ.

С его входом в картину и характер Петра заметно менялся. Я охотно дописывал для него сцены. Володя Высоцкий ревновал и обижался: «Меня взяли на главную роль, а и название поменяли, и роль уменьшается». Название «Арап Петра Великого» велели изменить редактора Госкино, а роль Петренко действительно разрасталась.

Я ему говорил: «Мы же сейчас только мизансцены вымеряем по сантиметрам. Чего ты так тратишься? А он все равно жил со своим Петром целый день. Репетиции, перерывы, съемки. И, казалось, не было в нем усталости. Я думал: «Может, ему так легче?». Вот Миша Ефремов, к примеру, другой. Играет классно. Выкладывается. Потом говорит: «Не могу больше дубли делать». В райдерах у ряда зарубежных актеров прописано: «Один дубль на съемках». Вся техническая сторона — подготовку — свет, мизансцены и прочее — должна быть абсолютно сделана.

Алексей Петренко был готов репетировать, потом делать бесконечное число дублей. Причем разных. Бесконечный актер. При этом все играл, как импровизацию, рисунок повторял, но проживал каждый дубль как первый. Такое вот редкое качество.

Я его высмотрел в Театре Комедии в Питере. И хотя он играл комическую роль, был виден объем, грандиозность его таланта. Способность к гротеску.

И еще была в нем одна важная особенность: он умел как бы с разных сторон смотреть на своего героя. Причем делал это на интуитивном, чувственном уровне. При этом сам себе определял себе границы.

Вначале ему я предложил роль летчика в «Экипаже», которую потом сыграл Жженов. Но он сразу отказался: «Извини. Не могу я в этом «железе» сниматься — я просто с ума в вашей кабине сойду. Я же «деревянный человек», мне бы в доме, в лесу. Мне бы воздуха». Так особенно он чувствовал живую среду. И сам становился ее частью.