Глава 6

Ланч в колледже Святого Христофора был изысканно сервирован и обилен. Мегре получил, наконец, долгожданный бокал совиньона. А вот застольный разговор комиссара расстроил, да и Холмс был не слишком доволен. Что до Лестрейда, питавшего неприязнь к ученым беседам и презиравшего всякое печатное слово, не входящее в полицейский рапорт, то инспектор Скотленд Ярда сосредоточился на еде, стараясь не слушать.

Профессора же, не обращая внимания на то, что смерть витала под сводами колледжа, сочетали обильное поглощение пищи — с увлекательной и шумной дискуссией, посвященной литературе. Говорили перебивая друг друга и, представьте, громко смеялись. Словно трагедия забыта, и покойный сэр Уильям Рассел растворился в мире теней — а, значит, веселье вполне уместно. Природа человека такова, что и в самые горестные минуты он не может всецело отдаться скорби — отвлекается на радости жизни.

Сильвио Маркони обратился к присутствующим с тостом, сославшись на пример из Боккаччо:

— Однажды в садах Флоренции гуманисты укрылись от чумы, рассказывая веселые истории. Предлагаю следовать примеру «Декамерона»! Сэра Уильяма не вернуть, но жизнь вечная воплощена в музыке, в науках, в искусствах! — в устах специалиста по Данте эта реплика, достойная поэтов Возрождения, прозвучала пафосно.

Как выразился Эндрю Вытоптов, салютуя бокалом с вином:

— И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять! — и пояснил:

— Это стихи одного поэта. Любовь и смерть — сочетание естественное для искусства.

Едва профессор-медиевист затронул тему Любви и смерти в век схоластики, как со всех концов стола посыпались реплики. Знаниями щеголяли все. И Лаура, и Беатриче и мало известная детективам Симонетта Веспуччи стали предметом бурных обсуждений.

Речь зашла о мантуанском трубадуре XII века Сорделло, коего Данте, если верить рассказам последнего о посещении потустороннего мира, встретил в 6-ом кругу Чистилища. Сорделло по рождению был итальянец, но, если верить Эндрю Вытоптову, часть жизни прожил в Провансе. Личность Сорделло, судя по всему, была знакома решительно всем за столом, исключая полицейских, — и даже майор Кингстон вставил пару замечаний касательно провансальской поэзии, а что касается Бенджамена Розенталя, тот наизусть прочитал изрядную часть поэмы Роберта Броунинга, посвященную трубадуру; эта часть поэмы оказалась длинной. Слог Броунинга, до сих пор незнакомый Мегре, оказался весьма тяжел и слушать было затруднительно. Комиссар осматривался в поисках сочувствия, но профессора блистали метафорами, смеялись шуткам, понятным только им; на комиссара внимания не обращали.

Ланч вообще протекал на французский манер (если не считать того, что зебры во Франции встречаются совсем не часто): закуска из улиток, горячее под соусом, салат и сыр. Повар даже вышел в обеденный зал, полюбовался на эффект. Отведав бургундских улиток, Мерге просиял, пожал повару руку, спросил о здоровье жены.

— А зовут вас как?

— Адольф.

— Не может быть, — не удержался Мегре. — А вы француз?

— Из Эльзаса мы, — ответил повар. — Немцы.

— Ошибка, значит… Слышал, что вы француз…

— Француз, немец — какая разница?

Мегре вернулся к зебре и застольной беседе.

Дама Камилла рассказала о провансальском роде Монтаньяков, с коим ее свело знакомство на приеме в Букингемском дворце, а ведь род Монтаньяков, как известно всякому, кто интересовался историей Прованса и Авиньона…

Мегре томился, Лестрейд страдал, Холмс терпел.

Прочие же наслаждались диалогом. А влияние провансальской поэзии на Гвидо Кавальканти? А «Триумфы» Петрарки, четвертая часть, разумеется? А двор Рене Доброго Анжуйского? Анна Малокарис, дама с ярко накрашенными губами, поведала о надгробье короля Рене, которое ей случилось видеть в Анжере:

— Представляете, на мраморном троне сидит скелет! На скелете корона, на полу перед скелетом брошены держава и скипетр, а вокруг кружат амуры…

— Надо бы колледжу заказать такое надгробье сэру Уильяму, — грубовато пошутил майор Кингстон. У военных своеобразное чувство юмора — эффектно получится. Сидит в кресле скелет, лицо черное, на голове корона из сажи, у ног скелета бритва и чайник, а вокруг кружат дамы… Н-да. Простите, увлекся. Хм. Извиняюсь.

Застолье, однако, не пострадало от неловкой реплики майора. Выручил жовиальный Эндрю Вытоптов.

— На моей бывшей родине, — заметил российский профессор, — чрезвычайно популярен романтический поэт, пишущий под псевдонимом «Горький». Полагаю, немногие знакомы с его оригинальным опусом «Девушка и смерть»?

И Эндрю Вытоптов начал декламировать строки:

— Что ж,— сказала Смерть, — пусть будет чудо! Разрешаю я тебе — живи! Только я с тобою рядом буду, Вечно буду около Любви!

Недурно, не правда ли? Перекликается с Фаустом Гете, не так ли? В чем-то даже и острее.

Но кто воистину блистал в беседе, так это Сильвио Маркони. «Равнодушная природа», если пользоваться выражением Вытоптова, наделила профессора Маркони смешной внешностью, но снабдила незаурядным даром красноречия. Вещая, профессор преображался; Холмс отметил эту примечательную метаморфозу во внешности — Сильвио Маркони умел завладеть вниманием слушателей и, завладев, словно увеличивался в размерах. Профессор Маркони поведал обществу о фресках Луки Синьорелли в капелле Орвието, на которых изображена встреча Данте с трубадуром Сорделло в Чистилище, и пустился в детальные описания композиции.

— Бывали в капелле Орвьето, инспектор? — любезно осведомился профессор Маркони у Лестрейда и, поняв неделикатность вопроса, уточнил: — То есть, я хотел сказать, в Италии вообще бывали?

Лестрейд поднял от тарелки ненавидящий взгляд и в упор посмотрел на итальянского профессора.

— Не бывал.

Лестрейд помедлил, выбирая выражения, поколебавшись, отмел самые правдивые и выбрал вежливый вариант. — А спагетти я могу и дома кушать.

Сильвио Маркони вежливо хихикнул («ах, как очаровательно остроумно, инспектор!») и продолжил свой экскурс в историю итальянской куртуазной поэзии. Нос профессора смешно подергивался и речь лилась без остановки. Лестрейд наклонился к Холмсу.

— Помяните мое слово, Холмс, — прошипел Лестрейд прямо в ухо сыщику, — вот этот тип и есть убийца. Теперь мне это ясно. Он садист. Видите его лицо? Садист.

И, сказав так, Лейстрейд поднялся во весь рост и объявил:

Резкое заявление инспектора Скотленд Ярда положило конец веселой беседе. Застолье было скомкано. Профессора судорожными глотками допивали кофе, дрожащими десертными ложечками доедали суфле.

— Мой дорогой инспектор, — снисходительная улыбка тронула губы дамы Камиллы, — вы быстро сузили круг подозреваемых. Виновны конкретно философы? Именно философы — не биологи, не химики? А что, если с улицы зашел незнакомый человек?

— Руководствуюсь интуицией следователя, — объявил Лестрейд. — Я, знаете ли, сорок лет занимаюсь расследованиями. И, между прочим, неужели я указал только на философов? — инспектор вернул улыбку даме Камилле, но в данном случае улыбка вышла хищной. — Под подозрением все те, кто окружает меня за этим столом. Включая администрацию. Не так ли, коллеги?

Мегре ограничился кивком, Холмс прикрыл глаза в знак согласия.

— Скажем, я — германский шпион? — поинтересовалась дама Камилла. — Или майор Кингстон?

Никто из детективов ей не ответил.

Лестрейд продолжал:

— Итак, благодарю за ланч. Вернемся к повестке дня. Холмс, вы побеседуете с Сильвио Маркони, не так ли? Мегре, вы собирались говорить с Бэрримором. Не откладывайте. Мисс Малокарис, не угодно ли вам пройти со мной в кабинет дамы Камиллы. Необходимо уточнить несколько пунктов.

Средневековое веселье увяло. Профессора разбрелись по кабинетам.

Холмс и Маркони проследовали в комнату сыщика, и, пока шли по коридорам, сыщик с Бейкер стрит рассеянно заметил:

— Познания оксфордской профессуры впечатляют, профессор.

— Наша профессия, знаете ли.

— И сказывается пристрастие к романтической тематике.

— Вы находите?

— Ну как же. Недавно — цитата из Гельдерлина… Сегодня провансальский трубадур… Затем этот, как его? Девушка и смерть… Поэтическая атмосфера.

— Мистер Холмс, я специалист по Данте. Любовь и смерть — моя тема.

— В самом деле. Но мы пришли. Входите, профессор, прошу вас.

И собеседники расположились в комнате Холмса.

— Ваше полное имя Сильвио Маркони? Тут в бумагах колледжа имеются разночтения, — осведомился Холмс и, бросив взгляд на собеседника в елизаветинском кресле, добавил, — кстати, профессор Маркони, будьте осторожней с креслом. Ваш коллега Бенджамен Розенталь имел несчастье с него упасть.

— Благодарю вас. С вашего разрешения, пересяду вот сюда, — специалист по творчеству Данте переместился на диван.— Полное имя — Арриго Рикардо Сильвио Маркони. Но англичане признают сложные имена только для своей аристократии.

— Как давно живете в Англии?

— В Англию был приглашен мой отец, знаменитый профессор математики.

— Он жив?

— Увы, мистер Холмс. Эпидемия испанской хвори не пощадила. Впрочем, это было двадцать лет назад. Тогда как сэр Уильям… вы ведь хотите говорить о нем?

— Как вы считаете, сэр Уильям в Раю? Спрашиваю вас как специалиста по Данте.

— Как вы считаете, Холмс, — спросил в ответ Сильвио Маркони, — с чем связано понятие Рая в Европе?

Холмс привык спрашивать сам и крайне не любил, когда спрашивали его.

— Я здесь, чтобы знать ваше мнение, профессор. Итак, с чем же связано понятие Рая в Европе?

— С объединением Европы, — просто ответил профессор Маркони. — С единой империей, как того хотел Данте.

— Понимаю. Мне идея объединения Европы, признаюсь, не особенно близка. У нас здесь остров, знаете ли… Другие приоритеты. Но к убийству, вы правы, эта теория имеет прямое отношение. Хотите сказать, что убеждения сэра Уильяма вы разделяли. В Италии имеются сходные партии, как я слышал. Часто навещали сэра Уильяма? Беседовали о политике, не так ли? Вы связаны с Германией?

— Мой дорогой Холмс! Вы на ложном пути. — Сильвио Маркони пошевелил кончиком носа, точно принюхивался, пытаясь определить, куда свернул путь Холмса. — Видите ли, дедуктивный метод неизбежно дает сбой.

— Вам известен мой дедуктивный метод?

— Кто же не читал рассказов доктора Ватсона? Кто же не знает о феноменальной способности видеть мельчайшую деталь. Ах, мистер Холмс, в вашем лице университет приветствует второго Оккама! Вы — убежденный номиналист, мистер Холмс!

— Поясните вашу мысль, — Шерлок Холмс не был падок на лесть, но этот комплимент его тронул. — Оккам, говорите?

— Вы — второй Уильям Оккам!

— Неужели?

— Так ведь вся британская юриспруденция построена на принципах номинализма! Вы ищите факт — а не общее мировоззрение. Подобно Оккаму вы настаиваете: не умножайте сущности, а дайте один голый факт! И называете это «правом прецедента». Прецедент! Это ведь та же самая догма Оккама, неужели не очевидно? А у нас, в Европе, закон и общая концепция — первенствуют над фактом и прецедентом. У нас законы Монтескье, а у вас — бритва Оккама.

— Ближе к теме, прошу вас.

— Практика говорит иное, профессор.

— Старый спор, мистер Холмс, весьма старый спор Оксфорда и Сорбонны. Спор номиналистов и реалистов. Спор факта и концепции. Человек с лупой и человек с телескопом. Поверьте мне, мой уважаемый детектив, для нас, европейских философов, концепция единой Священной Римской империи — такая же реальность, как для вас колониализм. Вы объединяете мир по факту обладания им, а мы по сущности проекта.

Знакомы ли вы с первым проектом объединения Европы, предложенным Пьером Дюбуа?

— Не довелось, — сухо ответил сыщик.

— А, между тем, «Монархия» Данте — всего лишь ответ на тот план, что был предложен Пьером Дюбуа для Филиппа Красивого. Вы ведь в курсе того, зачем престол Петра перенесли в Авиньон?

Холмс в разговоре с Ватсоном однажды заявил, что лишние знания загромождают пространство в мозгу, отпущенное для дедукции, и поэтому он выбрасывает никчемные сведения, как выкидывает старый хлам с чердака. Однако, слушая сейчас Сильвио Маркони, сыщик с Бейкер стрит подумал, что, возможно, он перестарался и поступал слишком радикально. То есть, выбросить лишний хлам знаний, конечно, необходимо.

Филипп Красивый…надо будет покопаться в архивах; и Холмс привычным жестом опустил руку в карман, чтобы загнуть на память страницу в блокноте. Он всегда так делал, чтобы вспомнить в дальнейшем о детали в разговоре.

— Продолжайте, профессор, — равнодушный вид Холмса, холодная манера его речи исключали даже и мысль о том, что ему абсолютно неведомо, кто такой Филипп Красивый и где находится Авиньон. — Но держитесь ближе к теме. Мне нужны факты, как это принято здесь, в Англии. Произошло убийство. Виновный рядом. В этом колледже. Скорее всего, это германский шпион. По роду своих убеждений сэр Уильям находился с немцем в тесном контакте. Шпион боится разоблачения — и вот результат. Я прав?

— Возможно два ответа на этот вопрос, мистер Холмс. И даже три, если позволите.

— Слушаю вас.

— Итак, сэр. Приготовьтесь к тому, что вам придется слушать ненавистные англичанам обобщения. Англия — воинственная страна.

— Как и все остальные страны.

— Верно. Но у Англии особая манера вести военные действия. Прочие страны ставят целью объединение земель, Англия — это корабль, который плывет в одиночку. Это пиратский корабль, на котором действуют особые договоренности. Трофеи и колонии этот корабль берет, но равноправных союзов не заключает.

— Дальше.

— Сэр Уильям возглавлял фашистскую фракцию, все так. Но союз с германской или итальянской фракцией для гордого бритта исключен. Использовать немца — почему нет? Подчинить итальянца своей воле — возможно. Но даже это сомнительно; он смотрел на нас, инородцев, как на неудачную попытку слепить англичанина. Нелепо думать, что философ-номиналист, британский фашист заключит союз с инородцем. И если он мог нарушить обязательства перед кем-то, то только перед британцем.

— Подобно тому, — не мог удержаться от улыбки Холмс, — как шкипер пиратского корабля может отвечать лишь перед капитаном пиратского корабля?

— Рад, что вы меня поняли. Это был первый ответ.

— Искать среди англичан. Я вас понял. Дайте второй ответ.

— Сэр Уильям по натуре завоеватель. Ему требовалось первенство везде: в департаменте философии, в научной истине, в охоте на женщин. Он собирал трофеи.

И тут Шерлок Холмс в своей обычной бесстрастной манере задал вопрос:

— Профессор, ваша жена Лаура — среди трофеев покойного?

— Мистер Холмс, я философ и, как вы должно быть поняли, я философ — идеалист. Мои отношения с Лаурой далеки от привычных представлений о браке. Допускаю, что мне известно далеко не все и детали меня не интересуют. Я, видите ли, не номиналист. Именно потому, что меня не интересуют подробности, я могу вам сказать, что как правило тот, кто собирает трофеи, становится трофеем сам.

— У вас был и третий ответ?

— Мой третий ответ — и вовсе из области фантазий, мистер Холмс. Видите ли, сэр Уильям был умерщвлен весьма странным образом — едва ли не пятью способами сразу.

— Шестью, — уточнил Холмс.

— Тем более. Так вот, мне пришло в голову, что таким образом общая концепция может мстить сухому факту.

— А сами вы где были в это время?

— Как обычно, ждал возвращения свой жены Лауры и играл с детьми. Жена имеет привычку приходить поздно.

— Благодарю вас. Крайне поучительная беседа, профессор. И последнее. — Холмс слегка наклонился вперед, приблизив свое лицо к лицу Маркони. — По поводу номинализма и дедукции… Профессор, я вот о чем подумал… Арриго Рикардо Сильвио Маркони… Мне кажется или это сложная аббревиатура фамилии Мориарти?

— Ну что вы, Холмс. Это ваша фантазия.

Продолжение — через неделю.