События, разворачивающиеся в Афганистане, показали, как после 20 лет американской оккупации там вновь идет возврат к режиму, основанному на традициях, кланах и религии. Казалось бы, два десятилетия — большой срок, но его оказалось недостаточно, чтобы сломать существовавший в стране уклад. Эти события заставляют нас с большим вниманием смотреть на современную историю нашей страны, где можно увидеть похожие процессы. Попыток слома существующего общества в России было две — в 1917 и в 1991 годах.
События 1991 года принято называть демократической революцией, причем коннотация этого словосочетания постепенно становится все более и более негативной. Ничего удивительного в этом нет, поскольку результаты этой революции для многих не выглядят привлекательными. У значительной части людей за последующие годы доходы выросли крайне мало, если вообще выросли.
Как, наверное, большинство революций, события 1991 года не были многочисленными. Самый большой митинг советских времен объединил около полумиллиона человек. Даже если считать, что там не было приезжих из других городов (что, конечно же, не так), то это не больше 5% от общей численности жителей Москвы и Подмосковья в то время. Кстати, по данным историков, в революции 1917 года и последовавшей потом Гражданской войне активное участие принимало тоже всего 5% населения Российской империи.
Итак, 95% населения в революционных событиях никак себя не проявляет. Попросту говоря, держит нейтралитет. И позицию этих людей мы даже не знаем. Впрочем, мы можем ее оценить — ведь у нас есть результаты выборов в России начиная с 1991 года.
В 1991 году демократический выбор, который предлагал Ельцин, поддержали 44% от принявших участие в голосовании, левые силы суммарно поддержали 33%, а 23% не определились. В 1996 году доля избирателей, голосующих за демократов, снизилась еще больше. На последних парламентских выборах все демократические и либеральные партии вместе набрали менее 5%. За что же голосовали остальные? Каждый за свое — за стабильность, за новую жизнь, за надежды на будущее, за крепкую власть. Впрочем, и сторонники демократии едва ли хотели чего-то другого, только видели этот путь несколько иначе.
Революция 1991 года привела во власть большое количество людей, называвших себя демократами. Соответственно изменилась и риторика правящей элиты. Реформы, объявленные новым правительством, тоже были названы демократическими. Правда, фактической демократии в стране действительно стало побольше.
Но, судя по всему, демократических убеждений придерживалось существенное меньшинство граждан страны.
Не было большинства у демократов и в аппарате управления. Так что никакого перелома в общественном сознании в сторону демократии не произошло. Ведь люди оставались теми же самыми. Точно так же никуда не делись чиновники, сидевшие в министерствах и ведомствах, а также многочисленные инструкции и регламенты, которыми была опутана вся их деятельность.
Демократический руководитель, пришедший в такую организацию, постепенно тонул в ворохе бумаг, согласований и совещаний. И хотя все документы были напичканы демократическими терминами, реально никакой демократии там не было. Фактически демократия стала внешней оболочкой, декорацией, под которой продолжало существовать во многом то же самое чиновное большинство. Моментально воскресла система взяток, подарков и откатов, благополучно существовавшая в советских учреждениях. Привилегии быстро сменили своих обладателей, но никуда не делись. При этом внешне система продолжала воспроизводить демократическую риторику. Поэтому то самое пассивное большинство было уверено, что такая система и есть обещанная всем демократия.
Постепенно тонкий слой демократически настроенных руководителей был или выдавлен, или «кооптирован» в коррумпированную снизу доверху систему. И властная риторика начала меняться. Демократия и либерализм стали изображаться источником всех проблем, с которыми государство наконец-то оказалось в силах бороться. В итоге большинство людей в нашей стране уверилось, что все беды — от страшной демократии, которую у нас построили в 90-е годы.
Конечно, любое сравнение будет некорректным, но у нас как будто повторились события столетней давности, когда после Октябрьской революции в стране было объявлено о строительстве коммунистического общества. Тогда тоже многим казалось, что во главе страны — пламенные и честные коммунисты.
Да, среди большевиков было немало и романтиков революции. Однако после прихода к власти немногочисленные романтики-большевики очень быстро потеряли свое влияние. У власти остались циничные карьеристы, сумевшие подчинить себе чиновный аппарат Российской империи. А в стране вместо обещанного социализма начала выстраиваться коммунистическая диктатура.
Проигравшими оказались рабочий класс и крестьянство, уровень жизни которых скорее ухудшился. И в этом 1991 год мало чем отличается от 1917-го.
При этом нельзя сказать, что граждане России совсем ничего не получили. И в 1917 году, и в 1991-м революцией были сняты серьезные ограничения и барьеры, мешавшие стране двигаться вперед. В первом случае это были сословные границы, запрет на получение образования для значительной части населения, национальные ограничения, такие как черта оседлости, и многое другое. В наше время была отменена цензура, появился свободный рынок, были разрешены предпринимательство и выезд за границу.
Однако, ни 1917, ни 1991 год практически не поменяли общество. Оно осталось в основной своей массе тем же самым — дореволюционным. В результате не революционеры меняли общество, а общество меняло революционеров. Не большевики придумали подкомиссии и секретариаты, они воспользовались имевшимся опытом государственных чиновников. Но, перенимая этот опыт, они поневоле становились такими же коррумпированными чиновниками. Точно так же демократы, возглавившие структуры новой России, постепенно становились такими же точно чиновниками, как и их подчиненные, или уходили.
Конечно, общество постепенно меняется. И революционная риторика, и революционные законы проникают в него, заставляют людей думать по-другому. Но это долгий процесс, длиной в поколения. Перепись, проведенная спустя 20 лет после Октябрьской революции, показала, что общество изменилось не слишком сильно. В частности, несмотря на длительную антирелигиозную пропаганду и риск возможного преследования, больше половины граждан страны в 1937 году назвали себя верующими. Людей в итоге изменила не столько советская пропаганда, сколько урбанизация и индустриализация.
Именно поэтому революционный наскок демократов и либералов в 1991 году оказался столь слабым. И все же развернутая рыночная экономика вместе с технологическим прогрессом постепенно начали изменять ситуацию. Мы никогда не вернемся в 1991 год. Неэффективную советскую экономику, пронизанную блатом и дефицитом, никто возвратить не сумеет. Точно так же невозможно вернуть и Российскую империю с ее сословиями и самодержавием.
Так что мы все равно движемся вперед. Не всегда прямо и не во всем последовательно. И авторитарный режим может лишь замедлить этот процесс, но не остановить. Все равно с каждым годом, с каждым новым поколением, спотыкаясь и останавливаясь, мы уходим от ошибок прошлого, медленно и неотвратимо улучшая нашу жизнь. Жаль только, что путь этот окажется намного дольше, чем нам бы этого хотелось.
Наверное, и Афганистан ждут в будущем большие изменения. Эта страна еще не прошла период урбанизации, и ей только предстоит пережить демографический переход. Возможно, что и второй приход талибов к власти будет отличаться от первого, но это мы сможем увидеть спустя несколько лет. Хочется верить, что эта древняя страна сможет рано или поздно стать более развитой и богатой.
* Организация признана террористической и запрещена в РФ.
