Глушь — это слово вполне точно описывает место, откуда я родом. Усть-Илимск расположился на берегах Ангары в глубине Восточно-Сибирской тайги. До ближайшего города ехать пять часов. До областного центра — четырнадцать. Если вам больше 50 лет, возможно, вы вспомните о нас по песне на музыку Пахмутовой «Письмо на Усть-Илим», гимну бывшей комсомольской стройки.

Кроме песни, с 60-х годов, когда город был основан, осталось много прекрасных рудиментов. Усть-Илимск очень зеленый. При строительстве внутри каждого микрорайона были сохранены кусочки леса. Например, я из «Березовой рощи». У нас есть улицы Романтиков, Мечтателей, Энтузиастов. Однако, сколько я себя помню, город хиреет. Население стабильно убывает, стареет. Многие уезжают, а для тех, кто остается, нет большого выбора, где работать и чем заниматься в свободное время. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой (уже в гости к родителям), расстраиваюсь. Тайга поредела от вырубок, Ангара стала заболоченной, в ней уже вряд ли поймаешь хариуса — любимую рыбу моего детства. Дороги в дырах, от прежнего оборудованного аэропорта международного сообщения осталась лишь тень. Грустно видеть подруг, которые уже в 25 лет достигли карьерного потолка на своей работе.

Но есть и то, чем город может по праву гордиться. Чем очень горжусь я. В Усть-Илимске существует свой театр. Настоящий профессиональный театр, где играют Софокла, Пушкина, Мольера, Хармса, даже Петрушевскую и Мухину. Где все члены труппы имеют театральное образование, а худрук — выпускник московской Щуки. Не удивляйтесь, я знаю, о чем говорю. Потому что выросла в этом театре. А художественный руководитель — мой папа, Евгений Пиндюрин. И эта удивительная история будет о нем.

Думаю, папа не станет спорить с тем, что наши места — глушь. Но произнесет слово с нежностью, потому что глушь — любимая и единственная. В отличие от большинства семей в Усть-Илимске, папина — коренная. В конце XVII века трое казаков — покорителей Сибири — Иван Сизых, Григорий Анучин и Иван Антипин основали поселение, которое стало называться Невон (в получасе от будущего Усть-Илимска). Заложили дома, породнились с местными тунгусами и стали жить. Прошли века, а в Невоне по сей день в какую дверь ни постучи — откроют либо Сизых, либо Анучины, либо Антипины. Папина бабушка Аня (в честь кого я получила имя) была как раз Антипиной. Сибирский Маркес. Только у него сто лет, а у нас — триста.

Евгений Пиндюрин родился в Кежме, большом селе на берегу Ангары. От Невона — 220 километров вниз по течению. Причем доехать можно было лишь зимой — по замерзшей реке. Других дорог туда не было, кругом непролазная тайга. Выручала малая авиация. В селе стояла старинная каменная церковь XVIII века — редкость для такой глубинки. Когда до Кежмы добралась советская власть, купола сняли и открыли в церкви районный Дом культуры. Там-то маленький Женя впервые и испытал зрительский катарсис. В Доме культуры устраивали представления. Номера были скучные.

Однажды после «мальчиков» на сцену вышел его сосед — высокий худощавый бортмеханик дядя Коля. Подошел к трибуне, обвел глазами зал, но вместо того, чтобы объявить номер, вдруг стал медленно оседать и все оседал, пока не скрылся за трибуной. А потом снова появился — абсолютно такой же, в том же костюме, но размером с ладонь! Зал засмеялся, а мальчик Женя, сидя на коленях у бабушки, раскрыл от изумления рот. Зрители хлопали, но не Женя. Он был в онемении. Как? Как? Весь следующий день малыш ходил по пятам за соседом, пытаясь разгадать загадку, пока бортмеханик не прогнал: «Вырастешь — поймешь». Евгений вырос, и сейчас в репертуаре его театра несколько кукольных спектаклей.

Растили мальчика женщины — мама и бабушка. Теплые, любящие, простые сибирячки. Мама нянчила детей в детском саду, бабушка убирала. Читать Женя, как и большинство сверстников, до семи лет не умел. Пошел в школу, освоил букварь. В библиотеке получил первую книгу — «Конек-Горбунок». И — пропал. Долгими зимними днями читал все, что попадало в руки. Дней не хватало, читал ночами. Бабушка Аня ловила и ругала: «Выключай фонарик, испортишь зрение». Не испортил.

Детство было счастливым: книги, рыбалка, купание. А по четвергам, в семь вечера, — «Театр у микрофона». Евгений вспоминает два спектакля: «Любовь Яровая» Малого театра и радиоспектакль Тарковского по рассказу Фолкнера «Полный поворот кругом». Так и жили.

Для села это была трагедия. Женина семья вернулась на историческую родину — рядом с Невоном как раз построили город Усть-Илим. В новом жилище не было радио, и домочадцы очень скучали по «Театру у микрофона». А Кежму действительно сожгли. Дом, школу, роддом, где Женя появился на свет, — все. А потом затопили. Сейчас на этом месте — водохранилище Богучанской ГЭС. Родина осталась на дне. Только остов Дома культуры — старинной каменной церкви — одиноко торчит из воды.

В пятнадцать с Женей случилась судьбоносная встреча. Как снег на голову, на школьной лестнице. Навстречу шел незнакомец — высокий, под два метра, худой, с гривой кудрявых рыжих волос, в сапогах такого же цвета. Выяснилось, что мужчина набирает людей в театральный кружок. Что-то дернуло — записался. И понеслось. Собирались каждый день с семи до десяти вечера. «Влип я крепко», — признается Евгений. Даже пропустил выпускной — в этот день играли спектакль, «Умников» Антохина. В течение нескольких лет кружок перерос в ТТМ, «Театр трудящейся молодежи». Руководил им Василий Гуляев — талантливый режиссер, харизматичная личность, правдолюб и «неудобный человек». Он специально приехал в молодой Усть-Илим — строить театр. Гуляев горел идеями и вскоре собрал вокруг себя лучшую молодежь города. Этого казалось мало, режиссеру хотелось значимого общественного процесса, дискуссии, чтобы каждый спектакль — событие. Гуляев решил по примеру любимовской «Таганки» создать общественный худсовет. В него в числе прочих вошли партийные, профсоюзные чиновники, «руководство культуры» города. Но члены нового органа испугались возложенной на них миссии и стали на всякий случай запрещать спектакли с любым намеком на отклонение от «генеральной линии». Запретили одну постановку, другую, третью… А потом история достигла кульминации.

Летом 1980 года, в разгар московской Олимпиады, умер Владимир Высоцкий. Казалось бы, народное горе, но до Усть-Илимска доходили лишь новости об олимпийских медалях и рекордах. Замалчивание казалось несправедливым. Так родился спектакль «Кто сказал, что Земля умерла?». В основу легли песни, стихи Высоцкого, пьеса Радзинского «Беседы с Сократом», воспоминания о поэте, распространявшиеся самиздатом. Работа над постановкой шла больше года. Но премьеру, конечно, не разрешили. В ночь перед спектаклем привезли солдат из воинской части, те окружили Дом культуры. На следующий день в здании отключили свет и опустили на сцену противопожарный занавес. Но труппа решила играть во что бы то ни стало — и вышла на площадь перед Домом культуры. Подходили зрители, собирались зеваки. Любопытные горожане выходили на балконы своих домов.

Гуляева уволили, он уехал. Под давлением уехали и многие другие участники спектакля. Евгения Пиндюрина потребовали уволить из Дома пионеров, где он, тогда уже молодой мужчина, занимался с детьми в театральном кружке. Руководительницы Дома пионеров встали за защиту преподавателя грудью. Отстояли, остался. И решил, что будет делать в Усть-Илимске театр. Ведь как городу без театра? Поехал в Москву, поступил в Щукинское театральное училище при Вахтанговском театре по специальности «режиссура драмы». Когда я спрашиваю папу, почему он вернулся, почему не попробовал остаться в Москве, он просто отвечает: «Я здесь родился. Это ведь что-то более важное, чем просто место. Я живу в любимом городе, и рядом находится село, где жили все мои предки. В этой земле лежит мой род, мои деды, прадеды. В эту землю когда-то и меня положат».

В 1985 году режиссер открыл в Усть-Илимске студию «Диалоги». Сначала играли на половине сцены, на второй половине расставляли стулья для зрителей. Тридцать стульев, вот и весь зал. Потом открыли сцену полностью. Через 20 лет — вторую сцену. Вместе с аудиторией росла труппа, расширялся репертуар. Ставили Вампилова, Мрожека, Гоцци, спектакли по мотивам произведений Толстого, Цветаевой — все время искали новое, экспериментировали. Появились пластические спектакли, рок-оперы, мюзиклы, концерты и музыкальный фестиваль.

Когда ты находишься в пяти тысячах километрах от центра культурной жизни страны, очень просто закостенеть и застрять в самоповторах. Поэтому провинциальный театр должен быть открытым — новой крови, новому опыту. В усть-илимский театр нередко приходят старшеклассники. Сначала на спектакль, потом и в обычное время — за компанию. Кто-то начинает помогать, кто-то оказывается на сцене, самые усердные и преданные — получают театральные профессии. Члены труппы все время учатся. По много часов в неделю занимаются хореографией, вокалом, актерским мастерством. А еще — получают образование в творческих вузах Иркутска, Красноярска, Москвы. Некоторые уезжают. Но многие остаются. Потому что театр — без преувеличения второй дом. А для кого-то и первый. Театр не только воспитывает собственных режиссеров, ставить спектакли регулярно приезжают режиссеры со всей страны — из Краснодара, Читы, Санкт-Петербурга, Москвы.

За столько лет Усть-Илимск привык к своему театру. На спектакли всегда наряжаются. А билеты на премьеры уходят влет. Однажды зрительница, узнав, что готовится спектакль о войне «Возвращение» по Платонову, принесла в театр китель, в котором ее дед прошел Великую Отечественную. А на премьере рыдала. Хотя на «Возвращении» рыдал весь зал. Впервые показывая «Технику дыхания в безвоздушном пространстве» современного драматурга Наталии Мошиной, Евгений Пиндюрин волновался. Молодежный спектакль, пьеса с матом, а в зале много строгого вида людей в возрасте. После к нему подошла женщина лет шестидесяти и сказала: «Я всю свою жизнь за эти полтора часа пересмотрела». Такие моменты дорогого стоят. Гореть театром самому — одно дело. Зажигать зрителей, растить свою аудиторию, чтобы в театр приходили и дети, и внуки, — совсем другое. «Я стараюсь работать, чтобы зритель не думал на спектакле. Думал после. А на спектакле чувствовал. И чтобы вышел и сказал: «Вы мне сердце порвали», — говорит режиссер.

Мой папа жил на две семьи. Одна семья — наша, другая — его детище, театр. Люди смеются, когда я так говорю. Но это не преувеличение. Каждый Новый год папа сидел с нами до половины двенадцатого, а потом вставал, целовал, поздравлял — и уходил в свой второй дом. Остановить его было невозможно, только присоединиться. Все праздники и выходные моего детства он работал до ночи. Наши графики, ритмы и жизненные циклы крутились только вокруг театра. И все это бережное «тише, папа репетирует» или раздраженное «в театре-то идеальный порядок, а дома ремонта сто лет не было». Должно быть, только так и бывает, когда человек живет ради чего-то большего — дела, миссии.

Когда-то малыш из глуши увидел кукольное представление, обомлел, и это стало началом воплощения невероятной мечты. Спрашиваю папу, о чем он сейчас мечтает. О здании для театра. Все 36 лет театр не имеет своего помещения, «гостит» в домах культуры. А свое здание очень нужно. А еще город стареет, добавляет папа грустно. Поэтому он мечтает, чтобы дело жизни не умерло вместе с ним.

У меня тоже есть мечта. Я хочу, чтобы это чудо — «Возвращение», «Убить Дантеса», «Фаол» — увидели не только те, кто может позволить себе купить билет до Иркутска, а потом трястись день на автобусе. Нет, я не грежу о московской карьере для своего талантливого папы. Я горжусь тем, что он создает искусство в маленьком городе. Но я хочу, чтобы у театра из провинции появился шанс не быть на отшибе культурной жизни. Я мечтаю, чтобы Усть-Илимский театр драмы и комедии приглашали на гастроли и фестивали, чтобы небольшая труппа была включена в большие театральные процессы, ее спектакли иногда играли на заметных сценах, а я могла бы наконец сводить на любимые постановки своих московских друзей. Я мечтаю (и верю, что с такими людьми, как мой папа, мечта может стать явью), чтобы любая российская «глушь» только рождала, питала и вдохновляла, но не ограничивала.