Недавно я писал об отражениях.

О том, что свое собственное проще разглядеть в чужом. Пьесу — в инсценировке, книгу — в экранизации.

Но отражения существуют не только в искусстве. Они везде. Всё — зеркала, нужно лишь найти правильный угол обзора.

Год назад я попал на концерт группы «Мегаполис». Мы с моей спутницей заказали по коктейлю, встали у барной стойки и стали ждать, когда же Олег Нестеров, лидер группы, осудит dance macabre, творившийся в стране уже полгода. За пределами уютного клуба «16 тонн» на улице 1905 года происходило черт-те что, но отсюда это было незаметно. Все были прекрасно одеты, улыбались и даже новости проверяли не то чтобы очень часто. И пока мы ждали, я вдруг вспомнил историю моей любимой песни: антивоенной баллады «Где цветы?».

Началась эта история так:

— Колода-дуда,

Иде ж ты была?

— Коней стерегла.

— Чего выстерегла?

— Коня с седлом,

С золотым махром…

— А иде ж твой конь?

— За воротами стоит,

— А иде ж ворота?

— Вода унесла.

— А иде ж гуси?

— В камыш ушли.

— А иде ж камыш?

— Девки выжали.

— А иде ж девки?

— Девки замуж ушли.

— А иде ж казаки?

— На войну пошли…

Это казачья колыбельная из первого тома «Тихого Дона». Признаюсь честно, я недолюбливаю эту книгу. И на поморскую колыбельную, удивительно нежную и сильную, в свое время не обратил никакого внимания.

А вот крестный отец американского фолка Пит Сигер не просто обратил внимание, но и восхитился. Оставим в стороне поразительный факт: в 1955 году Сигер летит в самолете, перечитывая (!) Шолохова на английском; самое главное сейчас то, что он решил превратить этот небольшой отрывок в песню. И написал ярчайший антивоенный манифест, абсолютно лишенный пафоса, тихий, как колыбельная, и решенный в форме диалога, окольцованного прекрасными неназванными цветами, которых как раз таки у Шолохова не было, цветами, запускающими сюжет, когда их срывают молодые девушки в начале песни:

Where have all the flowers gone, long time passing?

Where have all the flowers gone, long time ago?

Where have all the flowers gone?

Young girls have picked them everyone

…и завершающими его, когда они вырастают на могилах мужей этих девушек — солдат, погибших на неназванной войне:

Where have all the graveyards gone, long time passing?

Where have all the graveyards gone, long time ago?

Where have all the graveyards gone?

Gone to flowers, everyone.

Затем песня долетела до Европы, в основном стараниями неподражаемой Марлен Дитрих, исполнившей ее аж на трех языках (английском, французском и немецком; лучшая версия, конечно же, немецкая). Но не только: во Франции ее пела Далида, в Шотландии — Донован, а это мы с вами говорим только об артистах самой первой величины. При почти неизменной мелодии и элементарной гитарной аранжировке все внимание исполнителей сосредотачивалось на тексте, и в каждой стране он обретал свои собственные обертона: в Германии песня неожиданно оказывалась балладой про послевоенную разруху, во Франции — про Виши и Шарля де Голля, в Америке — про Вьетнам.

До России она добралась значительно позже. И если не брать в расчет несколько довольно неловких (чтобы не сказать — неудачных) опытов Жанны Бичевской и группы «Круиз», первой ее спела на русском языке группа «Мегаполис».

Мелодия осталось прежней. Но зазвучала по-новому.

Больше никакой гитары.

Гитара — это все-таки очень по-человечески, в акустике всегда слышно живое дыхание.

«Мегаполис» аранжировал песню холодным электронным эмбиентом, тревожным, похрипывающим; словно бы найденном на случайной радиочастоте.

Это ведь песня про войну.

Но Нестеров добавил контрасты. Сквозь ледяной звук синтезатора сначала прорывается теплый тембр саксофона, затем — легкий голос Маши Макаровой из группы «Маша и медведи».

Это ведь еще и диалог.

Текст Нестеров перевел практически дословно. Но иначе расставил акценты. В конце — не могилы, поросшие цветами, а снова девушки:

Где цветы? Дай мне ответ!

Где они растут?

Где цветы? Дай мне ответ!

Девушки сорвали, и вот их нет.

Кажется, что это минорный финал, ведь цветы сорваны и заколдованный круг прервался смертью. Но это не так. Нестеров поет про жизнь. Про девушек, дышащих этими сорванными цветами. Только так становится понятной главная вольность Нестерова. Там, где Сигер рефреном повторял строчку:

Oh, when will they ever learn?

Нестеров поет:

Когда же все это поймут?

Не в «they» дело. «Они» никогда не поймут ужас войны.

Настало время всем нам — и палачам, и жертвам, и защищающимся, и нападающим — понять, что могилы станут цветами.

Любая война имеет начало и конец. Даже если кажется, что она длится вечно.

А цветы будут всегда.

Глаза пришельца вывели нас из зеркального лабиринта памяти; Пит Сигер не просто вернул Шолохова — он показал глубину духа, дешифровал письменность этрусков для народа, забывшего свой собственный язык и разучившегося на нем говорить.

А Олег Нестеров перевел ее обратно.

На том концерте, год назад, «Мегаполис» так и не сыграл мою любимую песню. Но это уже было неважно.

Я и так ее слышал.