Когда-то давно в одном из толстых литературных журналов была рубрика, носившая название «Под личную ответственность». В ней постоянные авторы отдавали свою полосу какому-нибудь интересному человеку. Это осуществлялось исключительно под личную ответственность колумниста, а мнение редакции могло, что называется, не совпадать с мнением автора.
Мне кажется, это прекрасная традиция. Следующим текстом я хочу возродить ее в «Новой газете». Многие мои ровесники — музыканты, историки и писатели — имеют багаж из интереснейших (и важных!) историй, которыми могут с нами поделиться.
И я хочу дать им возможность это сделать.
Первый текст рубрики я попросил написать своего близкого друга, московского историка, уехавшего из столицы в деревню. Там он преподает историю, а еще литературу, английский язык и музыку, потому что в деревне не хватает рук. Его наблюдения за жизнью деревни кажутся мне особенно важными именно сейчас, во время массового общественного раскола.
Возможно, его взгляд — взгляд изнутри — со временем поможет этот раскол преодолеть.
***
В маленьком зале сельского ДК гасят свет. Начинается праздничный концерт. Я тихо сижу на последнем ряду, на старом протертом сиденье, и наблюдаю за происходящим. День поселка везде отмечают похоже: награждают почетных ветеранов труда, умиляются выступлениям детей (в основном простеньким танцам под фонограмму), желают удачи молодым специалистам. В числе последних оказался и я. По оглашении своего имени я поднялся с места и кивнул обернувшимся ко мне людям. Затем на сцене появилось несколько фотографий в черных рамках. Поднялся весь зал.
Трое односельчан погибли на СВО, но воюющих в поселке — несколько десятков, и горе пожилых родителей убитых солдат ощущается так же остро, как и тревога родственников за живых.
Наконец минута молчания закончилась, и на сцену вышли немолодые, но гордые участницы сельского ВИА. И следующую песню (авторства Газманова, как я потом выяснил) они исполнили очень торжественно. В ней были такие слова: «Не иссякнет Родина, пока будут в бой мужчины уходить». Я снова почувствовал себя одиноко.
Переехать из Москвы в деревню, чтобы поработать там учителем, я хотел со старших классов школы. Окончив истфак, выбрал деревню поживее в 250 километрах от дома и устроился там. Это опыт социализации и адаптации, но совсем не идеологический поступок: спасать юные сердца от ядовитых испарений провинциального болота, как в позднесоветских романах о деревне, — занятие с неясными динамикой и целью. Приходится много работать, но заодно выходит много наблюдать.
В нашей деревне есть три магазина, небольшая больница со стационаром, церковь начала ХIХ века, техучилище, двухэтажная кирпичная школа, несколько вполне живых лесозаготовительных производств и примерно 800 человек населения. В сравнении с соседними (да и не только соседними) селами у нас кипит жизнь. Однако и опустившихся алкоголиков, и мелких склок, и серого провинциального уныния здесь хватает.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
С началом СВО сельская жизнь как будто бы обрела некоторый смысл. Жены ждут мужей, односельчанам на фронте родственники и друзья отправляют посылки. В нашей школе, как я уже сказал, погибло трое бывших учеников. На стене гардероба висят только две доски — установку третьей задерживает районный военкомат. Директриса (одна из солисток сельского ансамбля) хлопочет о том, чтобы все прошло по правилам. В детском саду, действительно, проходят патриотические мероприятия с одетыми в военную форму малышами, а ученики на переменах обсуждают фронтовую жизнь мобилизованных родственников. Военная тема глубоко проникла в быт, но не вызывает у подавляющего большинства никаких сомнений. Никто не спорит, не сомневается, не рефлексирует над происходящим.
Провинциальное безразличие, порождаемое невежеством и общим бескультурьем, — это совершенно непобедимое явление. Лица учителей и родителей на патриотических формализованных мероприятиях бесстрастны.
Есть среди попавших на фронт бывшие зэки, есть сбежавшие от микрокредитов и коллекторов мужики с предприятий. Кто-то восстанавливает Мариуполь, кто-то воюет на передовой. Это для моих новых соседей безусловная, абсолютная данность. Отсутствие способности оценить происходящее вокруг подчиняет себе законы деревенской жизни. Не осознающие возможности сделать выбор, страдающие от неизбежности будущих бед люди укрываются в родных домах, не понимая масштабов ревущей снаружи бури.
Даже в относительно благополучной деревне недалеко от столицы жизнь почти всех жителей зависит не от результатов собственного труда, а от размеров местного бюджета:
экономическая зависимость от власти, уже не успокаивающей предсказуемыми решениями, но внешне еще довоенной, колоссальная.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
При этом отношение к военным действиям здесь не пропитано идеологией: большинство мужиков после нескольких рюмок охотно признает, что пока сражения далеко и их не призывают, наплевать им на результаты. Привычка, привычность здесь не оставляют шансов сомнениям и сопереживанию.
Но самая характерная черта местного общества — это его разобщенность. В школе учителя, по натуре своей люди добрые, со смущением смотрят на мои разговоры с учениками, ведь это странно: учителя и ученики по статусу противоположны, и нерабочие контакты выглядят необычно. Благополучные семьи сочиняют сплетни об ужасах в семьях неблагополучных, а те — о причинах благополучия более зажиточных. Мужики скептически смотрят на «бабские» мероприятия в ДК, не принимая в них участия, а их жены с заговорщическим видом обсуждают количество выпитых мужьями рюмок за ужином. Мне кажется, это отлично демонстрирует дихотомию нравов в нашей стране:
ведь чаще всего, выслушивая рассказы о провинциальной жизни, образованная публика лишь безнадежно разводит руками. Громадная пропасть между условной прогрессивной общественностью и деревенскими жителями как будто бы не оставляет возможности для диалога.
И вопрос о последствиях такого положения вещей остается без ответа.
