«Вот мой дом!»

— К нам в гости нужно приходить со своими табуретками, — смеется Ирина Викторовна. В ее съемной квартире мебели немного — складной диван у стены, кресло в углу. Подруга хозяйки Елена Александровна приносит с кухни стул, и все размещаются. В Бахмуте (женщины называют город Артемовском) они вместе работали на заводе. В Энгельсе снимают жилье на соседних улицах.

— Когда я сюда приехала, ни подушки, ни тарелки у меня не было. Полгода провела в прострации. Ничего не хотела. Потом говорю себе: ну что, надо жить дальше. Теперь вот вяжу.

Ирина Викторовна говорит с мягким южным акцентом. Раскладывает на диване ажурные салфетки солнечных цветов. Говорит, что начинала с носочков, но шерсть оказалась слишком дорогой, нитки дешевле.

— Салфетки бесплатно отсылаю знакомым. Куда только наших не забросило!

На подоконнике в два ряда стоят горшки с фиалками.

— Дома у меня их больше 100 штук. А во дворе розы. Кусты выше человеческого роста!

Ирина Викторовна листает старые фотографии на телефоне. О том, что на них изображено, она говорит в настоящем времени.

— На улицах не было пустого места, везде клумбы! — убеждает Елена Александровна. Собственных фотографий у нее осталось мало — удалила всё с телефона перед «фильтрацией» на границе. Женщина показывает в соцсетях ролики с городскими пейзажами до 2022 года: розарии, беседки, топиарные фигуры. Под такой видеоряд в провинциальных телекомпаниях обычно зачитывают прогноз погоды. Бахмут в этих роликах похож на любой райцентр с 70 тысячами населения. И от этого становится жутко.

На прошлогоднем видео с логотипом РИА «Новости» Елена Александровна пытается разглядеть в месиве кирпича знакомые улицы. «Это библиотека для слепых. Вот мой дом! Вот здесь я в магазин ходила. Дальше — налоговая. Ни одной крыши, видите? Сейчас покажут политехнический институт, там вообще ни одного дома не осталось. — Женщина выучила запись наизусть и предугадывает каждый поворот дрона с камерой. — Некоторые моменты по несколько раз пересматривала и не могла понять, какой это район, так все изуродовано.

«Думали, пересидим»

— В 2014-м у нас не было войны. Донецк, Ясиноватая — там стреляли, бомбили. А у нас тихо было, — вспоминает Ирина Викторовна.

В 2016-м Артемовск переименовали в Бахмут — так он назывался в царской России. Убрали памятники Ленину и революционеру Артему. Улица Советская стала улицей Незалежности.

Машиностроительный завод «Вистек», где работали женщины, потерял российские рынки сбыта.

— Заказов не стало. Иногда нас вызывали на работу раз в неделю, иногда реже. Я подсчитала: за весь 2016 год мы отработали полтора месяца, — вспоминает Елена Александровна. — А по ЖКУ щемили очень сильно. Никого не волновало, что нам зарплату не дают. Я устроилась уборщицей в магазин. Получала 2700 гривен. А теплосети выставляли счет в 3200–3400 гривен каждый месяц.

— У нас очень дорогой газ! — поясняет Ирина Викторовна. — Я 10 лет на пенсии по горячему стажу. Так за газ нужно платить в два раза больше, чем эта пенсия. Мы пенсию мужа отдавали, а на мою жили. Хорошо, что у нас большой огород, сад. Здесь у вас закрутки мало делают, а мы закрывали всё, утиля не было. По 100 банок компота я делала!

— Когда в 2022-м началось, мы сушили сухари, смотрели на свои кладовки и думали: нам года на два-три солений хватит, пересидим, — говорит Елена Александровна.

— С марта прилетали пустышки — болванки без начинки. Одна упала на улицу перед троллейбусом. Следующая — на тротуар. Потом был первый прилет по жилому дому на Карьере. Дальше пошло — Забахмутка, Опытная, Ступки, Малая Липовка. Город наш районами укладывали. А мы просто сидели и ждали своей очереди, — рассказывает Елена Александровна.

Первыми из города уехали врачи. Больница закрылась в самом начале весны. Аптеки держались на старых запасах еще пару месяцев. Часто отключали электричество. 25 мая пропал газ. Перестал работать водопровод.

— В подвале нашей «хрущевки» стояла грунтовая вода. Мы ее вычерпывали ведерком из-под майонеза. Процеживали, кипятили и пили. Нашли кирпичи, сложили на газоне печку. Метрах в полутора от подъезда, чтобы можно было забежать, — вспоминает Елена Александровна.

Уезжая, соседи оставляли ей ключи. Набралась целая связка. Когда стало совсем страшно, женщина с сыном-инвалидом спустилась со своего пятого этажа в одну из опустевших квартир на первом.

— У меня были две семьи шиншилл. Я их выкормила с пипетки. Весной у каждой самки родилось по пять детенышей. Когда начались обстрелы, у мам пропало молоко, появилась агрессия, они стали бросаться на своих детей, на меня. Эти животные — нестрессоустойчивые. Они сошли с ума. Ветеринаров никаких не было, ничего сделать было нельзя. Пришлось утопить. Рыдала и топила, — вздыхает женщина.

К июлю жильцы остались в семи квартирах из сорока.

— Из этих семи ходячие были в трех. Магазины закрылись. За продуктами ходили на рынок. Как-то привезли «молочку». Я стояла в очереди и услышала, как женщина в военной форме говорит кому-то по телефону: «Тут нет людей, тут мусор остался». Военные ходили по квартирам спрашивали: почему не выезжаете? Называли нас ждунами. А как я могу уехать и всё, что я такими трудами целую жизнь наживала, бросить? — говорит Елена Александровна, рассматривая фотографии своей квартиры с орхидеями на подоконниках.

13 октября женщина с сыном все-таки уехали.

— Связи в городе уже почти не было. Ходили на пятый этаж, вот так ловили эту палочку, — Елена Александровна поднимает руку с телефоном. — Девочка из Ровно (сын с ней до всего этого познакомился в игре) заказала нам эвакуацию.

Как объясняют беженцы, это платная услуга, которую оказывают частные перевозчики. Из зоны боевых действий можно выехать в Россию через Польшу и Прибалтику за 450 долларов с человека.

— Первый прилет к нам был в сентябре. Восемь окон в доме вылетело. Полкрыши снесло. Забора как будто и не было, — вспоминает Ирина Викторовна. — Мы с мужем что-то подлатали, что-то пленкой заделали и дальше жили.

Мужа звали Александром. Они встречались с 16 лет. В 19 поженились и прожили вместе 43 года. Александр работал мастером на том же заводе, что и Ирина. Утром 15 октября он не проснулся.

Ирина Викторовна осталась одна с 85-летней тетей. Нелли Филипповна родилась в 1938 году.

— Ребенком она еще ту войну застала. В 2022-м у нее началась деменция, и она перестала понимать, что происходит. Стреляют, а ей ничего, — вспоминает Ирина Викторовна. — Если бы муж был жив, мы бы дом не бросили. А так пришлось уехать.

Путь в Россию занял пять суток. Ехать в Европу, где нет родственников, пенсионерка не хотела. Ирина Викторовна с пожилой тетей оказалась в Энгельсе, где живет двоюродный брат мужа.

Елена Александровна прожила некоторое время у друзей в Луганске, а осенью 2023-го тоже перебралась в Саратовскую область.

«Мам, какая разница, где убьют»

— Хоть какая-то помощь должна быть для таких, как мы, кто остался без всего? — спрашивает Ирина Викторовна.

По указу президента с сентября 2022-го пожилым беженцам выплачивают социальную пенсию — 10 тысяч рублей. Большинство не может добиться назначения страховой пенсии — потеряны документы, подтверждающие стаж работы. Ирине Викторовне повезло: она смогла получить необходимые справки из Донецка. Ее пенсия — 17 тысяч рублей. За съемную квартиру нужно платить 12 тысяч в месяц. Раньше удавалось свести концы с концами благодаря пенсии Нелли Филипповны. Но этой зимой старушка умерла.

— После того, что мы пережили, болячки полезли одна за другой. На глазу выросла киста. Нога распухла. Желчный вышел из строя. Давление скачет. А теперь еще и диабет. Взяла у знакомого глюкометр, оказалось, у меня сахар — двадцать! — говорит Ирина Викторовна.

Согласно постановлению российского правительства от 1994 года,

Елена Александровна страдает хронической обструктивной болезнью легких, имеет третью группу инвалидности.

— Мой ингалятор стоит 2400 рублей. Пока инвалидность действует, выдают бесплатно, — говорит женщина. В апреле ей нужно пройти переосвидетельствование. Для этого придется лечь в больницу. — А чем я тогда буду платить за квартиру? — задается вопросом Елена Александровна. Ее съемная однушка обходится в 14 тысяч рублей в месяц. Женщина вместе с сыном неофициально работают в клининговой компании.

Сын Алексей на родине работал охранником в ювелирном магазине. Молодой человек страдал сильными мигренями.

— От боли у него даже капилляры лопались. В Артемовске ему поставили диагноз — энцефалопатия. В 2021-м оформили инвалидность по неврологии, — рассказывает Елена Александровна. — В 2022-м золото увезли, работникам магазина сказали: сидите дома. И он замкнулся. Стреляют, я в коридоре прячусь, а он лежит на кровати с телефоном, говорит: «Мам, какая разница, где убьют».

В Энгельсе Алексею стало хуже. В декабре он перестал разговаривать и есть. Мать обратилась к психиатрам.

— Девятнадцать дней он пролежал в больнице. Доктор сказал, что это легкая форма психологического расстройства. В выписке даже диагноз не указали, просто написали, что пациент находится под наблюдением психиатра и принимает препараты, — говорит Елена Александровна.

«Было страшное предчувствие. Под утро началось»

Маленький домик Ольги, приехавшей в Саратов из Харькова, зажат между двумя пятиэтажками. Сеней нет, входная дверь открывается сразу в спальню. Работает висящий на стене телевизор. По экрану едут танки.

— Я новости не смотрю, это так, для шумового фона, — отмахивается Ольга.

Она красиво раскладывает по тарелке печенье, наливает кофе. Ее чашка остается нетронутой.

Ольга рассказывает, как росла в деревне под Харьковом. Мечтала поступить в бухгалтерский колледж, потом в экономический институт: «Математика — это мое». Но когда девочка окончила девятый класс, умерла мать.

— Папа работал сварщиком. Его завод закрылся. Он пошел скотником на ферму. Зарплату давали молоком и мясом. Зимой — хлебом. Раз в месяц выдавали 20 буханок. Младшая сестра училась в школе. Не знаю, как выживали. Чудом. Тогда все так жили. Это же был 1996 год.

С 15 лет Оля работала продавцом в ларьке.

— Потом шила обувь, жарила пирожки, работала в типографии. Всего и не помню уже. В 2007 году устроилась «на пластмассу», в цех. В Харькове это были основные производства — пластмасса, металл, «швейка». Тогда с Россией дружили, всем работы хватало.

Муж Ольги утонул. Она осталась с двумя маленькими сыновьями — Ваней и Сережей.

— Вечером я отвозила детей к свекрови и заступала на смену на двое суток. Там же, в цеху, и спала. Подремлю два часа, и опять за станок.

За 15 лет Ольга дослужилась от простой рабочей до начальника производства.

— Начальник пообещал дать мне ссуду. Но посоветовал: «Что-то непонятное происходит. Подожди до весны», — вспоминает моя собеседница. — На фирме у нас был мужской коллектив, много военных пенсионеров. Все понимали: рано или поздно что-то будет. 21 февраля я слушала Путина и плакала (в этот день президент РФ объявил о признании независимости «ДНР» и «ЛНР». — Н.А.). Вечером 23-го приехал заказчик. Спросил вдруг: «Что у тебя с водой? Надо запастись, скоро ничего не будет». В цехе была еще одна женщина-рабочая. Мы с ней поплакали. Было страшное предчувствие. Под утро началось.

Дубовка оказалась в серой зоне.

— Под границей русские стояли, у Дергачей — Украина. А мы посередине. 3 марта отрубили электричество, связь, интернет. Спали в одежде. Слышали вылеты. Я боялась, что начнутся «ответки». И они начались.

15 марта Ольга наскребла по знакомым пять литров бензина, повесила на машину соседа большую белую тряпку и с детьми поехала в Белгородскую область.

В Белгородской области семья прожила 4 месяца — в доме у родственников, в общаге и даже в конюшне.

— В июле мне позвонила кума, сказала: все нормально, мы живы, у нас Россия. Позвала к себе в Синьковку. Сейчас это знаменитая деревня под Купянском. — Ольга отмечает, что в названии города нужно делать ударение на первый слог. Низко наклоняясь над салфеткой, рисует и поясняет: — Вот Купянск, вот дорога на Луганск, а за лесом — наша Синьковочка. Чтоб вы понимали, там не было ничего — ни церкви, ни школы. Клуб только, где выборы проводили, да два магазина. Причем второй кума открыла у себя во дворе перед Новым, 2022-м годом.

Ольга поднимает лицо от рисунка, снимает очки, вытирает глаза.

— Когда мы приехали из Белгорода в Синьковку, я упала на землю. Не то что целовала, мне просто захотелось ее вот так руками потрогать. — Она замолкает, потом говорит: — Давно я так не плакала.

«Надо ехать дальше»

Летом 2022-го у жителей Синьковки не было сомнений в том, что, как говорили по телевизору, Россия пришла навсегда. В школу в соседней Петропавловке завезли новые учебники, объявили, что преподавание теперь будет на русском языке. Заработала налоговая инспекция, кума переоформила магазин. Открылся банк. Появилась мобильная связь. Ольга ждала, что 15 сентября, как обещали, откроется ЗАГС — ей нужно было взять какую-то справку.

— Никто не предупреждал, что начинается контрнаступление. Мы сами поняли. Громко стало. С 7 сентября мы слышали взрывы. Но кумовья сидели в этой деревне всю жизнь, никуда не выезжали, у них хозяйство—поросята, утки. Как это бросить?

11 сентября мимо Синьковки проехали российские танки. Встали в лесу за деревней. Ольга снова рисует на салфетке.

Мы детей швыряем в погреб. Прилетает нам в огород. Потом в новый сарай из шлакоблоков. Всё сыплется. Дети орут. Ваня вот так схватился за мой крестик, тянет изо всех сил, кричит в него: «Спасите! Помогите!» А оно всё бахает, бахает, бахает! — Ольга вгоняет ручку в салфетку, раздирая бумагу с нарисованными хатками.

К счастью, машина родственников Ольги уцелела. Когда обстрел затих, они напрямик через пастбища рванули к российской границе.

Ольга снова оказалась в Белгороде.

— ПВО работала каждый день. Что-то бахнет — местные бросаются к окнам. А мои дети — наоборот, прячутся в туалет. Я почти не спала. Над детьми сижу, молюсь, смотрю в окно — а в небе всё летит и летит. Я поняла: надо ехать дальше.

Как говорит Ольга, среди беженцев ходили слухи, что их отправят на крайний Север.

— Мне было все равно. В палаточном городке предложили ехать в Саратов. Я подумала: 900 километров — хорошее расстояние. Сто человек погрузили в два вагона. Ехали полтора суток, через Москву. В Москве отцепили от состава, на четыре часа поставили на запасной путь. Сказали: из вагонов не выходить во избежание диверсий. Привезли в Саратов 29 сентября утром. Здесь другой часовой пояс, до сих пор не могу привыкнуть, что в 8 утра еще темно. С перрона проводили в автобусы и отвезли в ПВР.

Пункт временного размещения находился в маленькой гостинице около химического завода.

— В первый месяц мы все спали, отходили от пережитого. Потом еще два месяца болели.

В декабре 2022-го энгельсский военный аэродром дважды подвергался атаке беспилотников.

— У меня была истерика. Неужели опять? Куда дальше? В Казахстан? — вспоминает Ольга. Как и все жители Саратова, она почти каждую ночь слышит рев стратегических бомбардировщиков. — Под одеялом вот так сожмешься и замрешь. Мозг знает: он летит мимо. А с телом ничего не можешь поделать.

Ольга вместе с соседкой по коридору взяли на себя обязанности старших по ПВР: опрашивали беженцев, что им требуется, передавали информацию волонтерам, разносили по номерам гуманитарную помощь.

— Знали, кому что нужно, вплоть до размера трусов, — смеется она. —А для себя я не могу просить. Не могу давить на то, что мы беженцы, даже если для детей что-то надо. Я привыкла сама.

Получив российский паспорт (для обитателей ПВР оформление было бесплатным), Ольга с детьми переехала на съемное жилье.

Особенный Ваня

Через стол на подоконник запрыгивает черная кошка Мася. Ольга завела ее для старшего сына Вани. В Украине осталась его рыжехвостая любимица Алиса.

Ольга вспоминает, что Ваня дался ей тяжело:

— Беременность была трудная, роды тоже. В два месяца на УЗИ нашли кисту в головном мозге, лечились. Ваня долго не говорил. Тягала его по врачам. Они отмахивались: да выговорится! Потом началась беда с едой: перестал есть супы, мясо, другие продукты. Может кушать только хлеб, яичницу и какао. На все остальное рвотный рефлекс.

В три года мальчик выучил алфавит по говорящей азбуке. Знал флаги всех стран, географическую карту. Магнитиками выкладывал цифры от 1 до 100 и обратно. Но к первому классу произносил только отдельные слова.

— Первое, что предлагают все и везде, — сдать в интернат. Эти разговоры я всегда пресекаю, — говорит Ольга. — В Харькове перед школой мы проходили медкомиссию. Психиатр орал на меня: «Чушь собачья эта ваша инклюзия, его в больницу надо!» Инвалидность я тогда оформлять не стала. Не видела смысла: украинская пенсия по инвалидности очень маленькая, 1300 гривен, это меньше трех тысяч рублей.

В Дубовке директор маленькой деревенской школы все-таки приняла Ваню.

— Он хотел в школу. Не говорил, но писал диктанты, решал задачи по математике. К сожалению, нам не повезло с учительницей. Она молодая, амбициозная, мой ребенок портил ей статистику. Одноклассники его задирали, она поощряла травлю.

Мальчика перевели на дистант, а в 2022-м (тогда Ваня был в третьем классе) стало вовсе не до учебы.

— В Саратове в ПВР все думали, что у меня только один сын — Сережа. Ваня два месяца не выходил из номера. Я очень боялась, что мы откатимся назад в развитии. Но когда переехали на съемную квартиру, начался даже прогресс: он начал говорить предложения из трех слов, задавать вопросы. В 12 лет болтает как пятилетний почемучка. Для кого-то это ерунда, а я радуюсь!

— В телефоне у него меню на английском. Сначала я думала, что он просто запомнил, куда тыкать пальцем. Потом увидела, что он оставляет комментарии по-английски. Забила в переводчик. Оказалось, он комментирует войну в Израиле! — рассказывает Ольга.

В Саратове Ваня прошел медико-педагогическую комиссию. Специалисты предположили, что у него ранний детский аутизм. Ребенка определили на домашнее обучение. Теперь мальчика нужно обследовать в областной психиатрической больнице, чтобы окончательно установить диагноз, оформить инвалидность и пенсию.

Ольга говорит, что вполне довольна своим нынешним материальным положением.

— Тут мне платят 25 тысяч рублей на детей просто за то, что они есть! Местные ноют: работы нет. Вы серьезно, народ? На каждом углу. Сейчас я работаю посудомойкой. Хочу стать риелтором. Мне говорят: как же так, ты же в Украине была начальником! Ну и что. Я никакой работы не боюсь.

В августе прошлого года Ольга подала заявку на ипотеку. Указала, что первоначальным взносом будет материнский капитал. Одобрение пришло через 7 секунд.

— Я бы хотела жить в сельской местности, но ради детей нашла жилье в городе. — Ольга разглядывает подтаявший снег в крошечном дворе. Представляет, как привезет землю, устроит под окном клумбы. — За эти два года я по-другому стала смотреть на жизнь. Все материальное — шмотки, диваны, ремонты — обесценилось. Я теперь боюсь чего-то хотеть, что-то планировать. Живы — и спасибо, — говорит моя собеседница. — Что по-настоящему важно? Дети опять начали смеяться, беситься. На Новый год был салют. Я спрашиваю: не боитесь? Они отвечают: нет, мам, мы знаем, что это фейерверк.

Неправильные помощники

По подсчетам ООН, с февраля 2022 года более 14 миллионов украинцев было вынуждено покинуть свои дома. Это больше четверти населения страны. По сведениям на январь 2024-го, около 6,3 миллиона беженцев находятся за пределами Украины, еще 3,7 миллиона вынужденных переселенцев продолжают жить в других регионах страны, подальше от боевых действий. 80% беженцев — женщины и дети.

В начале СВО российские телеканалы наперебой рассказывали, как нагло ведут себя украинские беженцы в Европе. Сейчас государственные СМИ уделяют больше внимания тому, как черствые европейские чиновники урезают меры поддержки для вынужденных переселенцев.

По официальной статистике, количество беженцев, переехавших в Россию, постоянно растет. В апреле 2022 года президент Путин говорил, что в страну прибыло около миллиона человек. Спустя полгода, в октябре, секретарь Совбеза Николай Патрушев назвал цифру в 5 миллионов. В марте 2023-го ТАСС со ссылкой на источник в силовых структурах сообщил, что число беженцев увеличилось до 5,5 миллиона человек. По подсчетам РБК, опросившего власти регионов, в декабре 2023 года в пунктах временного размещения оставалось не меньше 24,8 тысячи беженцев из Украины. В основном это семьи с детьми и одинокие старики, которые не могут позволить себе другое жилье.

На проживание человека в ПВР выделяется 913 рублей в сутки, на питание — 415 рублей. В прошлом году из резервного фонда правительства РФ на эти цели было выделено 1,6 миллиарда рублей. Деньги не попадают в руки беженцев. Резервный фонд перечисляет средства Министерству чрезвычайных ситуаций, оттуда их направляют в регионы, а затем в организации, на базе которых открыты ПВР. Чаще всего это гостиницы, санатории, детские лагеря.

Как сообщал ТАСС со ссылкой на силовые структуры, еще более 14,1 миллиарда рублей бюджет потратил на единовременные выплаты украинским переселенцам. По решению правительства

Негосударственные организации и волонтеры, помогающие беженцам, испытывают немало проблем. Например, комитет «Гражданское содействие» был признан «иноагентом» еще в 2015 году. Его председатель Светлана Ганнушкина — в декабре 2022-го.

В апреле 2022-го в Пензе неизвестные оставили оскорбительные надписи на воротах дома журналистки Екатерины Малышевой, которая писала о жизни беженцев в ПВР в поселке Леонидовка. Такие же обвинения в «пособничестве укронацистам» появились на дверях квартир юриста Игоря Жулимова и пенсионерки Ирины Гурской, которые собирали гуманитарную помощь для беженцев из Мариуполя. После этого Жулимов приостановил свой волонтерский проект.

• В феврале 2023 года в Москве была оштрафована журналистка Юлия Старостина, которая в течение года возила еду и одежду в пункты временного размещения. Тверской районный суд посчитал, что ее высказывания о жизни украинских беженцев дискредитируют российскую армию. Старостина была вынуждена прервать свою работу с ПВР.
• В феврале нынешнего года в Белгороде арестовали волонтера Надежду Россинскую, которая помогала беженцам выехать из зоны боевых действий, отправиться в Европу или вернуться в Украину. Девушку обвиняют по уголовной статье 280.4 УК «Публичные призывы к осуществлению деятельности, направленной против безопасности государства».
• Летом прошлого года в Санкт-Петербурге общественники, собиравшие пожертвования для беженцев и пострадавших от разрушения плотины Каховской ГЭС, столкнулись с блокировкой счетов в Сбербанке. Были заморожены счета не только организаторов сборов, но и тех, кто перечислял деньги. Банк прислал уведомления о подозрении в нарушении законодательства о противодействии финансированию терроризма.

Как отмечают представители благотворительных организаций, после первого года СВО пожертвований на помощь беженцам стало значительно меньше. По оценкам директора фонда помощи беженцам «Дом с маяком» Лиды Мониавы, с лета 2022-го до весны 2023-го сумма перечислений упала вдвое. «Видимо, у людей наступило привыкание или у кого-то пропала возможность помогать», — говорила она. Небольшие фонды потеряли часть аудитории из-за блокировки популярных соцсетей. Часть благотворительных организаций в регионах переключилась на помощь участникам СВО.

Как подсчитал британский фонд Charities Aid Foundation, в 2021 году деньги на благотворительность жертвовали 42% россиян. В 2022-м их доля сократилась до 29%.

По результатам интернет-опроса, проведенного фондом «Нужна помощь» и исследовательской компанией Tiburon Research, в 2023 году количество людей, которые переводили пожертвования организациям, помогающим беженцам, снизилось в 1,6 раза по сравнению с 2022-м. Доля опрошенных, которые за последние 12 месяцев поддерживали благотворительную организацию любой направленности, оказалась минимальной за всю историю наблюдений. За 5 лет количество респондентов, участвующих в благотворительности, сократилось на 15%. 38% участников опроса заявило, что они не готовы делать пожертвования в будущем, причем в большинстве случаев — из-за недоверия к общественным организациям.

Судя по всему, государство хочет, чтобы беженцам помогали самые благонадежные люди. В январе на конкурсе фонда президентских грантов второй по сумме грант — 37 миллионов рублей — получил Отдел по церковной благотворительности РПЦ.

Саратов