Каждый раз, когда в СМИ появляется информация, указывающая на феноменальную популярность эзотерических практик в российском обществе, она провоцирует дискуссию со схожим набором вопросов. В 2023-м «Коммерсантъ» выпустил три важных заметки на эту тему:

• о том, что четверть российского малого бизнеса прибегает к консультациям астрологов,
• что объем доходов онлайн-школ с продажи мистических курсов вырос до 6,6 млрд руб. (это в шесть раз больше, чем принесла категория «языки»)
• и что одним из главных трендов новогодних корпоративов в компаниях стало приглашение «тарологов-нумерологов».

Опрошенные изданием эксперты объяснили рост мистических тенденций тревожным состоянием россиян и их потребностью в прогнозировании будущего, пусть даже посредством оккультных практик. Комментаторы и аналитики же недоумевают, как в «век научно-технического прогресса» публика может обращаться к столь обскурантистским инструментам, концептуально крайне схожим с телесеансами «народных целителей» вроде Алана Чумака или Анатолия Кашпировского.

Это самый банальный подход из возможных, который, в сущности, абсолютно ничего не объясняет.

Апелляция к эскапизму как минимум бессильна перед аргументом о «научно-техническом прогрессе», который якобы должен сдерживать социум от скатывания в оккультизм. Она бессильна вдвойне, если учесть, что важным сегментом аудитории эзотерических процедур и атрибутики являются миллениалы и зумеры — «цифровые люди», хорошо ориентирующиеся в информационном пространстве и скептически настроенные к мифологии, в том числе религиозной.

Тем не менее именно на «юных скептиков» от 18 до 35 лет в России, по данным Forbes, приходится основной объем продаж колод таро — аналогичная «оккультная демография» фиксируется во Франции, США, Греции, Турции и других развитых странах. Статью можно было бы завершить на «сенсационном» предположении о том, что молодые люди по всему миру просто растревожились из-за новостей и нашли утешение в идеологических наработках Алистера Кроули, однако я предлагаю рассмотреть этот феномен в плоскости не столь простой.

Возможно, что тот самый «научно-технический прогресс» — в том виде, в каком он «прогрессирует» последние десятилетия — является не антидотом от мистицизма, а его катализатором? И распространение так называемого магического мышления среди молодых людей — никакая не аномалия, а прямое следствие их вовлеченности в киберкультуру?

Начать анализ этой гипотезы следует с отказа от романтизации эволюции цифровых технологий в принципе — это предельно искаженная оптика, которая приводит к появлению предрассудков не только в контексте эзотеризма современного общества, но и при рассмотрении его политического поведения. Например, в 2000 году 42-й президент США Билл Клинтон высмеял ранние попытки властей Китая ввести в интернете цензуру: «Удачи. Это все равно что пытаться прибить желе гвоздями к стене».

Как оказалось, надежды на абсолютное торжество свободы слова, связанные с интернетом, не оправдались — а клинтоновское желе проявило себя как субстанция, к гвоздю вполне восприимчивая. Несмотря на это, по сей день, в особенности на фоне конфликтов и протестов, звучат удивленные голоса:

• как государственная пропаганда остается столь эффективной при, казалось бы, беспрецедентном изобилии доступных источников информации, независимых интернет-СМИ и блогеров?
• Как в таких условиях все еще могут существовать авторитарные диктатуры?

Поэтому довольно наивно считать, что всемирная компьютерная сеть «по умолчанию» выступает в качестве оператора либерально-демократических идеалов или же рационализма, препятствующего распространению условной астрологической концепции «Эры Водолея».

Напротив, именно через повсеместное вторжение технологий в жизнь современного человека и можно объяснить его склонность ко всему альтернативному и мистическому. В своей книге «We Have Never Been Modern» («Нового времени не было», 1991) французский антрополог Бруно Латур вводит понятие «Великого разделения» — это существующий с эпохи Просвещения барьер между природой и культурой, отделяющий людей от мифических природных ограничений. Технологическому прогрессу в этой иерархии отведена роль пассивного, не зависящего от традиции инструмента в руках человека. Этот барьер — ключевая причина прорывных научных открытий западного мира, который не был стеснен ритуальными или мистическими предубеждениями традиционных обществ при разработке, к примеру, нового оружия или медикаментов, что позволило ему продвинуться в этой сфере намного дальше тех же мусульманских стран.

К XX веку подобный подход привел к настолько значительному переустройству мира, что технологический прогресс вновь возвратил человека в лоно природы, вскрыв иллюзорность «Великого разделения». Когда люди научились летать в космос, клонировать млекопитающих и расшифровывать геном, это, по выражению ученого Эрика Дэвиса, привело человечество «в зазор между природой и культурой, сумеречную зону, где наука, язык и коллективное воображение интерферируют и проникают друг в друга»:

«Мы начинаем замечать, что все связано со всем, и это понимание пробуждает к жизни доисторический образ мысли».

Который, на мой взгляд, сопряжен с критическим (и этическим) переосмыслением достижений западного мира, отказа от рационализма как более не актуального метода миросозерцания в условиях постмодернизма — парадигмы подчеркнуто хаотичной, антирациональной и, в общем-то, отрицающей достоверность и объективность.

Пользуясь языком деловых газет, «доисторический образ мысли» — это, конечно, следствие «тревоги в кризисные периоды», но в более глубинном отношении.

В нашем мистическом контексте ярчайшим проявлением этой тревоги представляется всплеск в середине XX века Нью-эйдж движений и практик, к которым вполне допустимо отнести современных астрологов и медиумов. Огрубляя, Нью-эйдж можно назвать модифицированным неоязычеством, то есть практически тем самым «доисторическим образом мысли». Его модификация в том, что оно специально «упаковано» в соответствии с потребностями современного западного человека.

«Я думаю об этом, когда вижу, как крупная авиакомпания рекламирует Азию как место для приключений, духовности и культуры. Как будто духовность — это место, которое вы посещаете, временный опыт, который можно запечатлеть в социальных медиа, купить в сувенирном магазине», — описывала для The Guardian свои впечатления от изучения Нью-эйдж движений журналистка Амаль Авад.

И была совершенно права, поскольку именно такой ненавязчивый «духовный» опыт пользуется спросом среди значительной части современных молодых людей — и воспринимать его как нечто фундаментальное было бы преувеличением.

Как правило, в России астрология и расклады таро рассматриваются как неутешительный, полусектантский молодежный тренд, но куда уместнее было бы анализировать Нью-эйдж как вид эстетизма вроде кэмпа или китча — или даже моду. В 2021 году свою собственную колоду карт Таро представила молодая московская художница Маша Янковская, и за ее проектом не прослеживаются какие-либо оккультные подтексты — это лишь авторская постмодернистская стилизация таро Райдера-Уэйта, как и Нью-эйдж в целом — постмодернистская стилизация совокупности различных религиозных культур и символов.

И катализатором подобного Нью-эйдж мистицизма «научно-технический прогресс» является еще и в том смысле, что социальные медиа, упомянутые Амаль Авад и используемые молодыми людьми по всему миру для ретрансляции паттернов магического мышления, изначально противоречат логическому и линейному взгляду на мир.

Так считал культуролог Маршалл Маклюэн, в своей работе «Глобальная деревня» предположивший, что «немистическое», последовательно-рациональное мировоззрение есть продукт развития технологии перспективной живописи, алфавитно-цифрового письма и книгопечатания. Однако с появлением медиатехнологий в их современном понимании — в особенности радио и телевидения — человечество вновь взяло курс на восприятие зрительных образов, относимых к дописьменным культурам.

— писал Маклюэн о зарождавшемся «электронном обществе».

Эта гипотеза особенно активно обсуждалась в период расцвета телевизионной рекламы. Тогда пробуждение «племенного сознания» изучалось в контексте маркетинговых приемов, направленных на стимулирование потребности у аудитории ТВ. Сейчас же, учитывая, насколько далеко в мультимедийном отношении продвинулись социальные сети, насколько повседневным явлением стала «мистика групповой идентификации», потребность в отслеживании событий в реальном времени и так называемый Fear of missing out (страх что-то упустить. — Ред.) в целом, можно утверждать: «сдвиг чувственной сферы нашей жизни» окончательно утвердился в области магического мышления. Отчасти этой же точки зрения придерживался философ Франкфуртской школы Теодор Адорно, считавший, что оккультизм (и астрология в частности) плотно вплетен в ткань потребительской культуры.

Современное увлечение эзотерикой молодежью — это именно потребительское явление, каким описывала его Амаль Авад, в котором вряд ли стоит искать какую-либо угрозу и деструктивный потенциал. Скорее это важный симптом коллективной нормализации постмодернистского подхода к «духовному» — как к сложному конструктору из эстетических символов и традиций, которые можно эксплуатировать в предпочтительном порядке в отрыве от священных предписаний и доктрин.

И в этом смысле весьма показательна упомянутая мною заметка «Коммерсанта» о тренде на сеансы эзотерики посреди новогодних корпоративов. Она иллюстрирует, что оккультизм, гадания и таро при их «массовой упаковке» могут выполнять и развлекательную функцию. И если уж и связывать рост популярности оккультизма в российском обществе с политическим контекстом,

Поскольку именно в таком ключе, а вовсе не сектантско-тоталитарном, молодые люди в большинстве своем и рассматривают Нью-эйдж практики. Важно учитывать, что зумеры и миллениалы — это не только «цифровые люди», но и всецело «постмодернистские люди», для которых духовность — это и вправду скорее про «временный опыт», потребление, эстетику и путешествия в места вроде Тибета, Гоа и Непала, куда предприимчивые агентства уже давно устраивают «духовные туры». А достигаемая за счет раскладов таро проекция будущего вполне родственна понятию «имажинерия», когда-то введенному Уолтом Диснеем для описания собственной индустрии, воплощающей мечты зрителей мультфильмов и посетителей Диснейленда в реальность. Однако, как писал Жан Бодрийяр, Диснейленд — это лишь «игра иллюзий и фантазмов», способная дарить «религиозное наслаждение».