ГРИМ ДЛЯ ДУШИ ЕЩЕ НЕ ПРИДУМАН
К
то из нас не восхищался Настасьей Филипповной из «Идиота», которая бросала в огонь камина рогожинские сто тысяч рублей? Пришли другие времена. И героини современной литературы ведут себя прямо противоположно, ведь деньги — это великое психоделическое средство для женщины. А как бы поступили вы, если бы в одно прекрасное утро к вам пришла богатая «разлучница» и предложила сто тысяч долларов за право год побыть официальной женой вашего мужа?
Именно такова коллизия новой пьесы Надежды Птушкиной «Плачу вперед». В актерскую семью Полины (Елена Сафонова) и Михаила (Альберт Филозов) приходит меценат Олимпиада (Татьяна Кравченко) и приносит контракт: миллион долларов — мужу, чтобы развелся с женой и женился на ней, богатенькой бизнесменше, сто тысяч жене — «отходные» и пару тысяч долларов молоденькой любовнице Михаила Натусе, чтобы не мешала сделке.
Как известно, смертный грех многих современных (особенно антрепризных) пьес — заземленность и безвоздушность. «Плачу вперед» Надежды Птушкиной — счастливое исключение, потому что пьеса совершенно небытовая — с одной стороны, с другой стороны — без сердобольности и достоевщины. Эта история реальна и невозможна одновременно. А в героях пьесы, любящих и мучающих друг друга, так легко узнать нас сегодняшних.
Об этом спектакле и многом другом — наш разговор с Еленой САФОНОВОЙ
— Елена Всеволодовна, чем привлек вас антрепризный проект «Плачу вперед»?
— Мне очень понравилась пьеса, потому что главные действующие лица — артисты. Актерский мир для меня — знакомый и родной до боли. Действие пьесы разворачивается в некой инфернальной плоскости, потому что нормальные люди так не живут. Ситуация почти фантастическая: к тебе в дом приходит женщина и торгует твоего мужа. Но актеры даже в обыденной жизни существуют так, как будто играют пьесу Шекспира.
Пьеса — ироничная, без самоедства, не бытовая, но насыщенная реальными деталями из нашей нынешней жизни. Играем мы с удовольствием.
— Все-таки главная тема спектакля — деньги. Актеры мучаются от безденежья, миллионерша — от одиночества. Деньги всегда виноваты…
— В советское время естественный порядок вещей был нарушен, и мы семьдесят лет жили как бы без денег. Теперь мы живем, как во всем мире. И все чувства — зависть к богатству, желание иметь огромное количество денег и все-таки сомнение: а хорошо ли это? — переживает моя героиня Полина.
— Невольно ставишь себя на место Полины и понимаешь, что, если бы у меня попросили мужа «в аренду» на год за сто тысяч долларов, пришлось бы пережить такие борения…
— Ну что ханжить? Появись в моей жизни богатый спонсор, не важно, мужчина или женщина, который за непродаваемые вещи будет предлагать мне доллары, я действительно задумаюсь. Что греха таить? Наверное, девяносто процентов откажутся. Но ведь задумается каждый: а не взять ли? Махом решить все проблемы, купить себе остров или виллу на Кипре.
Люди на планете очень любят деньги — везде, всегда. У нас же приходят новые русские и выселяют старушек. Они остаются без жилья. Это жестоко, бесчеловечно, за гранью. Но это происходит.
— Современная женщина предпочитает любить деньги, а не мужчину?
— Не совсем так. Но деньги тоже нельзя выкинуть из нашей жизни, и нужно искать разумный «экилибр». И наша пьеса в ироничном ключе развивает эту тему выбора.
— Еще одна из тем спектакля — роль «деньгастых морд» в искусстве, как называет Полина меценатшу Олимпиаду.
— Вся прелесть в том, что Олимпиада — не деньгастая морда. Было бы совсем не интересно, если конфликт строился на ситуации «вот мы, интеллигенты, а к нам пришел жлоб». Олимпиада — удивительный человек, прошедший жестокую школу жизни. Она — образованна, жила в разных странах, разбирается в искусстве и через всю жизнь пронесла любовь к герою Альберта Филозова, увидев его однажды в картине «Лети, Икар, лети».
— А лично вас сумасшедшие 90-е годы сильно поменяли как человека?
— Я думаю, что нет. Мне кажется, что люди вообще не меняются. Просто с годами многое отпадает. По молодости мы все зажаты, хотим казаться лучше, чем мы есть, потому что мы еще очень плохо знаем жизнь, которая нас окружает. Мы, юные, выходим из школы, где нас научили определенным навыкам: надо быть добрым, надо быть честным, надо быть порядочным. Но то, что нам предлагает потом жизнь, это всегда за гранью добра и зла, и оставаться на том уровне порядочности, на котором мы все на самом деле хотим оставаться, очень трудно. От человека отпадают наносные вещи, и он становится самим собой.
Я к возрасту испытываю уважение. Но порою, когда я смотрю на пожилых людей, я вижу, как много среди них зануд, как много среди них ворчливых, раздражительных, с трудом переносимых стариков. А ведь наверняка в юности это были очаровательные молодые люди и девушки. Но вот все «прикрытия» отпали, человеку нечего стесняться, и он к 50—60 годам становится тем, что он есть на самом деле.
— Вхождение в западный буржуазный стиль жизни вы перенесли легко?
— Легко, потому что я люблю аристократию, я люблю буржуазию. И очень жалко, что в нашем обществе этого нет, потому что это уничтожили. А то, что появилось теперь, — это жалкая карикатура. Это наглый бессовестный суррогат. Внешне да: пальто, бриллианты, машины. Но это ничего общего не имеет ни с настоящей буржуазией, ни с аристократией. В начале 90-х казалось: настанут новые времена и придут новые красивые люди. Теперь же все мои надежды связаны с поколением наших детей, которые сейчас еще маленькие. Что они, помимо шуб, будут обладать человеческими качествами.
— Вы довольно долго жили на Западе…
— Я очень люблю Европу. Хотя там народ неоднозначный. Люди очень вышколены, соблюдают некий уровень поведения. Но за этим внешним лоском может скрываться пустота. И тогда мне кажется, что наш бомж более образован, более интересен, чем иной тамошний респектабельный житель.
Европейцы — это «другие» люди. Я бы никогда не смогла стать такой, как они. У меня это не получится. Так откровенно общаться, как мы с вами, там невозможно. Есть определенные социальные коды, когда все должно быть намеками. Я намекнул, вы поняли. И этот намек не должен никого обидеть.
Франция меня удивила тем, что она, с моей точки зрения, социалистическая страна. Она мне во многом напомнила годы Советского Союза. Когда о чем-то можно говорить, о чем-то нельзя. Все, что касается правительства, государственных чинов или законов, об этом нужно говорить только с нежностью, только завуалировано, а лучше вообще не говорить, потому что это есть и это прекрасно.
Там другой менталитет. Я уже не говорю о чудовищной жадности, что меня поразило. Там не бывает так: «Ой, привет. Идем ко мне. Я здесь рядом живу». Это невозможно. Люди договариваются: на следующей неделе я к тебе зайду, через неделю ты ко мне зайдешь. Четко по времени, без опозданий и засиживаний. Но там есть чему учиться. Манеры — великая вещь. Без манер мы просто превращаемся в обезьянье стадо. Друг у друга можно хватать бананы и кидаться шкурками.
— Наши российские актеры либо «уезжали навсегда», либо «возвращались навсегда». Вы же предпочитаете такую свободную миграцию, чередование России с другими странами?
— Да, человек должен ездить везде абсолютно свободно. Нельзя сидеть и вариться в одном горшке с кислыми щами, что у нас сейчас в стране и происходит. Оттого, может быть, и кризис во всем. И дело не в том, чтобы поехать и отдохнуть где-то. Дело в том, чтобы мы могли беспрепятственно заниматься своим делом, своей профессией в любой точке мира.
В этом чередовании — прелесть нашего существования. И для этого нужно, чтобы мы были интересными, и мы можем быть интересными.
Наши актеры для них очень первосортны, когда мы приезжаем сами, своей труппой. А когда мы среди них поселяемся, мы настолько выделяемся в лучшую сторону, что это их обижает. Обижает настолько, что они лучше не будут вас видеть.
Этому есть замечательный пример. Я в Париже пошла смотреть пьесу про Дункан и Есенина, в которой блистательно играл Олег Меньшиков. Это был восторг. Это был полет. Меньшиков-Есенин был единственным русским в этом спектакле. Все остальные — ведущие французские актеры, театральные звезды. Когда выходил на сцену Меньшиков, французские звезды меркли.
Их было не видно за ним. Просто не видно! И этот спектакль сыграли меньшее число раз, чем предполагалось вначале, потому что французам стало обидно и неприятно.
А если бы приехала та же самая пьеса, с тем же Олегом Меньшиковым в русской труппе, народ валил бы валом. И были бы аншлаги, успех. Это очень обидно. Есть такая дискриминация, которая, видимо, касается любой сферы жизни. Ведь в любой области у нас есть много талантливых людей, скажем, электронщики. Сидят мудрецы, изобрели машинку, которую прикладываешь к телу, и у тебя все болезни как рукой снимает. Здесь это никому не нужно, и на Запад трудно протолкнуть. А надо проталкивать, заниматься рекламой, в этом и заключается бизнес.
Надо постоянно проталкивать самих себя. А мы к этому не привыкли!
— А что вы думаете о плачевном состоянии нашего кино?
— Да, после перестройки наша кинопромышленность обвалилась. Это очень грустно. Мне кажется, на Западе с удовольствием смотрели бы наше кино. Им нравятся наши сценарии, режиссеры. Они восторгаются нашими операторами. Но кино требует огромных затрат.
И чтобы снять с самолета, вертолета, например, панораму вечерней Москвы, нужны большие деньги. Театр и кино — это зрелище прежде всего. Нельзя в своих костюмах играть. А мы часто играем так: «Лен, у тебя есть пиджачок? Вот, подходит». Кто же на это будет смотреть?
— Очень люблю ваш фильм «Аккомпаниаторша», где вы играете блистательную, во всем успешную оперную диву. Но в жизни не всегда приходится быть дивой. Как вы переживаете периоды, когда приходится быть на вторых ролях, быть аккомпаниаторшей?
— Наша актерская профессия очень жестокая. Но если ты серьезно занимаешься своим делом и знаешь: что бы ни происходило, ты отсюда не уйдешь, надо уметь ждать. В юности было много моментов, когда не пускали, говорили «отодвинься». Приходилось биться башкой о стену, ставить себе синяки. Все через это проходят. Ничего страшного в этом нет.
Сейчас кино снимается мало. У актеров мало работы. Я надеюсь, что это не навсегда. Не надо торопить события. У меня бывали периоды: «Ой, я уже полгода не снимаюсь». Хватаюсь за первое среднее предложение, и буквально вслед за этим приходит то, что я хочу сыграть. Но я уже занята, берут другую актрису. Надо уметь ждать. У меня не бывает ломок, но порою бывает и муторно, и тяжело, и тогда думаешь: «Да пропадите вы все пропадом».
— В народном сознании вы — прежде всего «Зимняя вишня». Очень люблю этот первый фильм, где так передан стиль жизни середины 80-х. Как вы относитесь к тому, что «Зимнюю вишню» переделали в сериал?
— На волне успеха, на взлете сценарист и режиссер решили все это продолжить. Напрасно. Ведь это, как в казино. Когда что-то получилось, выиграл — забирай и уходи. Потому что дальше идет проигрыш. От добра добра не ищут. Фильм и сериал — это две разные истории. Одна другую не продолжает, хотя имена те же и лица те же, только слегка изменившиеся не в лучшую сторону.
— Можно ли сказать, что сюжет этого фильма немножко повторился в вашей биографии, и вообще — верите ли вы в мистику роли?
— Нет. Я не выходила замуж, сбегая от любимого к нелюбимому. Я не верю в эту мистику, когда говорят: вот актер сыграл роль, а потом в его жизни что-то похожее произошло. Я ухожу с площадки и все просто забываю. Бывают сумасшедшие, которые циклятся на роли. Но это уже клиника. У меня нет этого фанатизма. Я не хочу разбиваться в лепешку. Я не хочу умирать на сцене, потому что, кроме чужих жизней, которые я играю, у меня есть своя жизнь — дети, семья, масса вещей, которые мне интересны.
— Могли бы вы, как Б. Бардо, заниматься общественной работой — защищать права животных или, по примеру российских коллег, пойти в политику?
— Если бы мне в молодости платили столько, сколько Б.Бардо, я, может быть, сейчас сидела бы с собачками. Но у нас государство относится к своим гражданам с пренебрежением: ты пока живи, зарабатывай, но знай, что может прийти момент, и мы все у тебя заберем.
Идти в политику — упаси Боже. Это — колоссальный труд, ответственность. У нас в политике много случайных людей, и, если вдуматься, некоторых просто нужно судить за то, что они обещали и не выполнили. Десятилетие прошло, а они продолжают обещать. Я вот ребенку несколько лет обещаю дорогую игрушку и не могу купить. А политики с экрана телевизора заявляют: через 4 года жизнь станет лучше. Да для этого надо горы свернуть! Я думаю, что в политику идут люди, которым легко произносить слова.
Вот сейчас все ждали, когда Дума устаканится. Вся страна замерла. Сколько денег потрачено на предвыборную кампанию. И никому не стыдно. Но все-таки хорошо, что пришли молодые. Кризис закончится, и я верю, что станет лучше.
— Некоторые актрисы с удовольствием делятся секретами красоты. Как вы поддерживаете физическую форму?
— Секрет красоты у меня есть, но я его не открою. Спортом я занимаюсь спазматически. Когда мне вдруг чего-то очень сильно захочется. Два года назад я увидела, что в Москве даже старики катаются на роликах. И я, как сумасшедшая, помчалась, купила себе ролики. Стала учиться. У меня даже стало получаться.
Потом все это прошло. Меня неожиданно охватила ностальгия, и я встала на коньки.
— Многие увлекаются психологическими тренингами или йогой, вы чем-нибудь таким занимаетесь?
— Я ничем таким не увлекаюсь. Люблю машину водить. От этого я получаю удовольствие.
