Вовсе нет: место красит татуировку. Согласитесь, вождь на груди или на заднице — это совершенно разные люди
Не скажу, как звали моего школьного приятеля, но за ним велась кликуха Хряк. Был он не просто тучный, а толстый — этакий губошлеп с двойной складкой на пунцовой шее, с глазками-щелками. Так вот, этот самый Хряк был жутко влюбчив: каждый вторник ему приглядывалась новая. Он застывал на ней взглядом, стремясь, похоже, внушить ей чувство взаимности, как бы возврат от объекта к субъекту, тихий откат ответных эмоций.
Это я придумал, вполне возможно, что школьный приятель, нагоняя на обожаемый объект мелкую волну зародившегося вожделения, ожидал девятого вала девичьих страстей.
Как бы то ни было, уже с восьмого класса милый наш Хряк стал увековечивать своих избранниц на собственном жирном бедре. Оно стало чем-то вроде мемориального обелиска несостоявшимся возлюбленным.
Однажды Хряк позвал нас, одноклассников, в мужскую уборную, спустил брюки и слегка приподнял край сатиновых семейных трусов. Мы обомлели: на бедре был выколот весь "мартиролог" избранниц — "Мери", "Сусанна", "Нелли", "Лиза"...
— Они думают, я просто так, — застегивая штаны, буркнул он, густо краснея шеей.
С той поры я стал приглядываться к нательным татуировкам. Какое-то нездоровое любопытство заставляло шарить глазами по чужим ладоням, кистям рук, спинам, бицепсам, по тем местам, куда нетленной строкой ложились татуировки.
Порой они никак не укладывались в прямую линию, а потому замысловато извивались, проникая в уголки самые потаенные. Вот кожные изосюжеты, описанные полковником милиции Исааком Даниеляном. На ягодицах: кошка с мышкой, при ходьбе мышка укрывается от кошки. Сами знаете, где. Или паровоз тащит состав, и при движении локомотив въезжает в тоннель. Мрачный, надо полагать.
Как-то на море чья-то спина заслонила солнце. Я открыл глаза и ахнул: она вся была наколота роковыми мужскими сюжетами с короткими непечатными комментариями. Неужели для этого следовало сотворять письменность? На пузе — "На тебя работаю, обжора", на ступне — "999 км без капремонта", на накачанном бицепсе — "Не забуду отца-подлеца". Мускулами играет демонстративно, при этом "отец-подлец" сжимается, сходя на нет, либо выпучивается во всей своей "подлой" наглядности. Братья Гонкуры в своих дневниках приводят встречу у Флобера со студентом-медиком, который интересовался татуировкой и рассказал о всевозможных ее видах: "Например, у одного каторжника на лбу была татуировка печатными буквами: "Не везет", у другого на обеих ляжках по Голгофе, а у одной девки на животе — "Свобода. Равенство. Братство".
Наши буквы навьючены духовными сокровищами, их они стойко и уверенно переносят через столетия. А татуировки... Но при чем тут алфавит? Одни и те же буквы складываются в нагрудную наколку блатняги и пленительные строфы поэта.
Памятники письменности — татуировки культуры.
Наколки любят моряки. Может, как воспоминание о суше — там дружки, подружки, какие-то святые вещи. И синяя тушь иголкой вонзается в кожу: "Не забуду мать родную", "Как много пройдено дорог, как много сделано ошибок". Это уже философская сентенция.
У старого соседа на тыльных сторонах пальцев — от мизинца до указательного — тушью вычеканена дата "1952". Играя с ним в нарды или шахматы, я мучился: что бы это значило? Год рождения — отпадает, он, можно сказать, ровесник средневековым хачкарам. Год свадьбы? Да нет, вроде. Дата смерти Сталина? Но вождь как будто умер в пятьдесят третьем, хотя, судя по всему, и теперь живее всех живых.
— Что у вас на пальцах, дядя Хачик?
— А-а, это... В пятьдесят втором я окончил школу.
Отлегло! Это ж как тяжело давались десять классов! Вот взял и выцарапал до костей желанный конец школьным мытарствам.
Национальная специфика? Наверное. В малоазийском городе Пергам научились так выделывать телячью шкуру, чтобы на ней обессмертить светлые свои мысли. Пергаменты древних хранятся в Матенадаране. А хороший наш брат пишет, можно сказать, по-живому, выражая свои страдания, мировосприятие, понятие чести. Еще одно из собрания шкурных сочинений, область изложения — предплечье: на правом — "Не забуду брату Артавазду, которому погибло из-за одного бабу". На левом — "Спи спокойно, дорогая брат, я убивал этот баб".
Последний письменный долг родной кровинушке, наверняка, он отдал на жестких нарах. Иначе не объяснишь чистосердечное признание.
Кайф в другом: татуировки, будь они нанесены армянином, грузином или, допустим, узбеком, — заговаривают с нами только по-русски. Что-то не припомню, чтобы "Шерше ля фам" писали по-французски или по-армянски. Щадят, что ли, родные письмена.
Культура накожных насечек тушью очень старая. Возможно, она идет от африканских племен. От сглаза, от порчи, от страха...
Древнейший летописец свидетельствует, что татуировки на теле у фракийцев и скифов считались признаком благородства и, похоже, первоначально служили магическим средством охотников для привлечения дичи. Потом уже, много позже, татуировки стали выражать переживания в местах не столь отдаленных. Для трактатов Аристотеля — пергамент, для волнений широкой души красавчика — собственная кожа, не умеющая краснеть, не испытывающая аллергии и лишь понаслышке знающая нормы приличия.
Откровения: "Анаша — моя душа", "Нет в жизни счастья", "Воркута — родной дом"... Тоже из коллекции приятеля: на пузе изображена муха, а под ней объяснение в любви к порхающему миру: "Ты все лето, падла, пела, так пойди же, попляши!"
Никому в голову не могло взбрести причислить наколки к виду изобразительного искусства. Теперь же их называют как-то уж чересчур культурно — боди-арт. Но разве это наколки? Стенгазета на теле, писулька на запястье, записочка на салфетке. Они смываются простейшим мылом и по этой причине также ничего общего не имеют с нательными нетленками. Ну сравните какой-нибудь легкомысленный вензелек на тонком девичьем запястье и родовую клятву на бицепсе уркогана: "Клянусь отцом!"
Зыркая глазами по телесному пространству на предмет фиксации томления души и целеполагающих призывов, я обнаружил на черноморском побережье целый кладезь прикольных наколок. Они, эти наколки, не без остроумия: "Рука руку моет". Подпись: "Венера Милосская". "Уходя, закройте окна! Александр Матросов". "Отсутствие новостей — хорошая новость. Рихтер". "Счастливого пути. Пенелопа". Совсем бестактное: "Любое сравнение хромает. Байрон". И шедевр, выколотый на груди конопатого типа с крючковатым носом: "Пошли вы на х... Давид". Подписант — автор заявленного путеводителя или, все-таки, герой Возрождения, увековеченный Микеланджело? Скорее, последний.
Давным-давно в поезде Ереван — Москва моим попутчиком оказался молодой симпатичный грузин. Грузин как грузин, сами понимаете. Ничего особенного. А вот лег на полочку рядом, отбросил руку, и я увидел на тыльной стороне ладони нежнейшую татуировку пейзажного характера. Солнце встает из-за сопки, от него веером расходятся лучи. Под рисунком скромная надпись: "Утро Грузии". Просто, сдержанно, но со всей полнотой чувств. Без заклинаний и нравоучений.
Где-то вычитал, что заключенные из камер смертников на груди вытыкали тушью портреты Ленина — Сталина, наивно рассчитывая на то, что охрана вряд ли рискнет стрелять в вождей мирового пролетариата.
Стреляли, да еще как! Почем знать, может с превеликим удовольствием целили в коммунистический иконостас.
Всякие там токующие голубки, русалочки, крестик — это как первомайские стишки прошлого времени, как топот на параде. Между тем с такой богатой иллюстрацией собственного тела его обладатели вступили в XXI век. А на евроремонт кожи денег никаких.
Вообще, любая кожа идет в дело. О телячьих шкурах уже сказано. Что до ондатры или нутрии — без меня знаете. А не знаете — жена научит. Недубленая свиная кожа звенит под ладонями, из нее делают барабан... Если верить Брехту, то на барабан идет баранья кожа:
Шагают бараны в ряд.
Бьют барабаны, -
Кожу для них дают
Сами бараны.
Впрочем, тут баран в смысле человек, и вставлен этот марш в пьесу "Швейк во второй мировой войне".
Страшную историю поведал Геродот, она также о применении человеческой кожи, но совершенно в неожиданном качестве. За то, что судья, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор, царь Камбис велел его казнить и содрать кожу. "Кожу эту царь приказал выдубить, нарезать из нее ремней и затем обтянуть ими судейское кресло..." Обтянув кресло такими ремнями, он назначил на место лихоимца его сына, повелев ему помнить, на каком кресле восседая он судит. В наше время подобное специфическое наказание привело бы к буму мебельной промышленности...
Афористическое освоение кожной поверхности разумного существа придерживается того принципа, что слово — не посол, его не отзовешь. Встречаются такие росписи, такая тонкость византийского письма, что диву даешься. О, эти голые бабы с томными глазами, каждая впадинка заштрихована с особой страстью, присущей тем, кому век свободы не видать. У блатного мира один Рембрандт, один Торос Рослин, один Кустодиев — накольщик. Он за милую душу разрисует твою грудь, задницу, плечи, руки, спину жанровыми сценами, натурщицами, вечнозелеными истинами лагерного бытия. Только предоставь себя и веди смирно — и картинка готова.
Однако есть чудо всем чудесам! Самая расхожая картинка окультуренных искусством татуировки тел — бутылка, карты, нож, пистолет и женская головка. Под порочным набором лаконичное резюме: "Вот что губит нас". Согласитесь, это не метрическая надпись на кистях рук "Сурен", "Вася", "Тигран", словно Сурен, Вася и Тигран, просыпаясь по утрам с похмелья, заглядывают на наколку, дабы вспомнить свое имя. Нет, брат джан, тут другой смысл, читай, великий смысл: через "этого бабу", дуло, пузырек и картишки несмышленый находит свою дорогу в казенный дом.
На пляже минувшим летом я не мог оторвать глаз от загорелой спины парня. На ней круглыми жирными буквами красовалась татуировка: "Тише, Гриша: едет крыша".
Его старательно обходили, уважительно кося глазом на синий чекан спины. Когда он активно двигал лопатками, то эта самая "крыша" и впрямь как бы съезжала вниз-вверх.
К черту татуировки. Все эти опыты и вытканные узоры от бродяжьего и тюремного духа. Я знаю только одно исключение из вздорного ряда — порядковый номер на руке старого водителя дальних рейсов.
Но это совсем иное, ничего общего не имеющее с татуировкой: хоть тоже татуировка, но жуткая — клеймо бухенвальдского концлагеря.
