Теперь понятно, почему среди ведущих ЦТ нет чеченцев

«Когда вагон открыли, там один на другом мертвые лежат, и брату мамы, подростку, велели разгружать, а он ни разу покойника не видел, и ему стало плохо...» Слышу этот текст за кадром и узнаю голос звезды ОРТ Александры Буратаевой. Интонация необычная: бесстрастная, но... напористая. Так только о себе говорят, когда болит. Вдруг догадываюсь: она о своем народе говорит. Ищу в программе, что это. «Операция Улусы». Ну кто это включит? Хоть бы мелким шрифтом расшифровали, про что. Потеряв начало, теперь не могу оторваться. Я была в Элисте от газеты, когда там впервые в 1993 году выбирали своего президента. И меня озадачила тогда изысканная красота калмычек. Одна-две пройдут — так себе, а третью — хоть сразу на подиум в Париж. Сидим в кафе с местными коллегами, вдруг влетают и занимают стол семь-восемь таких девушек, точно финалистки конкурса «Мисс Россия» выбежали поесть. Спрашиваю, кто они. «Да девчонки из соседнего техникума», — мне отвечают. Ничего себе, какие там японки-баттерфляй, если у нас такие в техникумах учатся. Так сижу и горжусь за страну: эх, думаю, необъятная наша, чего в ней только нет.

А когда улетала, в салон самолета вошла она, Шура Буратаева, и пассажиры затихли, уставившись на нее (я не знала, что она — местная Миткова). Мне как раз фотографии не хватало к статье о Калмыкии, я у нее и спросила, нет ли с собой. Она пачку вынула: «Меня, — говорит, — в Москву на ЦТ пригласили, вот и везу». На экране не видно, что в ней 180 роста и пластика, как у супермодели...

И вот я слышу сейчас уже с экрана, что ее будущих родителей, совсем юных, в числе тысяч калмыков, как скот, привезли в Сибирь в товарных вагонах. За то, что калмыки. А полвека спустя по просьбе матери и отца Шура приехала с ними в Красноярский край — на то место, где выбросили их тогда, в 44-м. «Полина! Помнишь меня, я — Нина!» — мама Шуры гладит по лицу старую женщину, свою подругу тех лет, которую сельчане отыскали. Другая кинулась в дом и вынесла тяпку: «Та самая!» Ее сделал отец Шуры, кузнец, полвека назад. Нашли и привели калмыка, который не уехал в 58-м, а остался в ссылке, где погибли все родные и «не к кому было возвращаться». Мать Шуры обнимает могучие тополя, саженцы которых сама вкопала перед отъездом... Финальный кадр — справка, сколько тысяч калмыков было выслано, сколько из них погибло. Цифру я не разглядела (глаза не просохли). Фильм очень личный и потому не отпускает ни на миг.

Нет ли карачаевца среди дикторов или ведущих ЦТ? А чеченки? А крымского татарина или поволжского немца? Хочется кино посмотреть об этих народах, снятое не столько мастерски, сколько «в сердцах». Иначе не пробивает. Будто народный суд идет, и пока читают обвинительное заключение, добытое мордобоем, все дремлют, а начались свидетельские показания — очнулись. Крупные формы — эпос, обзор, доклад, отчет — не доходят, а в частный случай все впились и затихли.

Всеобщая рефлексия обозначилась назад к природе. То ли регресс, то ли пробуждение от спячки? Пытают: «Ты сам это видел?» Особенно о Чечне. Сводкам не верят — только очевидцам. Да, говорю, я сама видела, как сподвижник Дудаева Зелимхан Яндарбиев камлал перед толпой: «Народ верит Джохару! Народ пойдет за ним до конца! Он прикажет с горы прыгнуть — весь народ прыгнет!» А согнутый пополам старик с палкой подмигнул мне и громко сказал: «Ну да, мы прыгнем, а они останутся».

Этот старик для меня и есть Чечня. И та женщина-врач, что вышла на крыльцо из дома, где сидел Дудаев (только что отговорил с прессой), и сказала, обращаясь к той же толпе: «Не видите, что это больной человек? Поверьте хоть мне, врачу. Кто в своем уме джихад объявляет?» Меня тогда поразило, что вся Чечня вслух говорит, никто не шепчется. Те самые старики, бегущие по кругу в ритуальном танце, которым нас (и весь мир) пугают с экрана, — ко мне: «Русская! Скажи там, пусть забирают своего генерала-психопата обратно! Зачем нам его прислали?» Вот она, Чечня. Мне возражают: а чего же они его портреты развесили? А то у нас Сталина не носят по площадям и железный Феликс не стоит во всех милициях.

Настоящая Чечня говорила голосом его помощницы в местной газете: «Джохар, я верила тебе, пока ты не окружил себя ворами и насильниками. Оглянись, кто с тобой рядом!» Далее шли фамилии министров и начальников — кто убил, кто украл... И еще та интеллигентная учительница — из оппозиции новому режиму: «У нас люди стали пропадать. Ушел из дому — и нет. Какая-то банда власть берет... Но, знаете, мы так устроены: пока Дудаеву грозят, мы радуемся, а когда танки войдут, я пойду в ополчение... Устройство у нас такое, понимаете?».

Вот эта Чечня — красивая, работящая, интеллигентная, подлинная — где на экране? Кроме чеченца, кто ее снимет? Лет через десять Евгений Киселев покажет нам «Чеченский капкан». Но мне сейчас надо, и не капкан, а краски страны и типы из народа.

...В том фильме о калмыках часто мелькала аббревиатура «НКВД»: пришли, забрали, погнали, застрелили. А сразу после по НТВ начался старый фильм о мужественных сотрудниках НКВД. И в финале была песенка, слов не помню, но смысл такой: память, верни те времена, назови те имена, в глаза хочу посмотреть тем людям. Кто же не хочет? Шура Буратаева могла бы и свой фильм этой песенкой закончить.