ЗОЛОТОЙ И САМОВАРНЫЙ

«Русский Гамлет (Сын Екатерины Великой)». Балет в 2-х действиях на музыку Л.Бетховена и Г. Малера. Балетмейстер-постановщик — Б. Я. Эйфман, дирижер-постановщик — М. Ф. Эрмлер. Большой театр

«Е

катерины II не миновал столь обычный и печальный вид бессмертия — тревожить и ссорить людей и по смерти», — писал В. О. Ключевский в 1896 году. Что ж удивляться полемике вокруг «екатерининской» премьеры?

Чувственная пластика Императрицы (Мария Александрова) и Фаворита (Дмитрий Белоголовцев), нарочито деревянный, напоминающий о гатчинской шагистике, но и мальчишеский в то же время рисунок танца Цесаревича (Дмитрий Гуданов), храбрость труппы в освоении хореографии Бориса Эйфмана заслуживают «браво!», летящих из зала.

Но почему эта властная женщина зовется не византийской императрицей Феодорой, не Екатериной Медичи, а именно Екатериной Второй, я не знаю.

Фаворит «обобщает» в себе Понятовского, Гр. Орлова, Потемкина, Зубова etc. — естественный ход для балетного либретто. Но хореография и режиссура не придают ему ни черточки узнаваемой, ни жеста от людей той эпохи.

На рубеже 1910-х годов безликость балетных королевств считалась тяжелым наследием «старой императорской сцены». Фокин, ставя «Дафниса и Хлою», изучал пластику фигур античной вазописи, а в 1940-е годы в США, готовя балет «Неизвестный Солдат» (кстати, из той же Павловской эпохи), штудировал военный артикул 1790-х, русский свадебный фольклор, народные гравюры, труды агрономов (его интересовала пластика косарей и жнецов). Добужинский, готовя эскизы к «Коварству и любви», ездил в Штутгарт, где сумел зарисовать точный, со всеми позументами мундир полка, в котором служил Фердинанд.

...И вряд ли многое знание так уж придавило к земле их новаторство.

Видимо, это просто не входит в замысел «Русского Гамлета». Екатерининская Россия здесь предельно условна.

Золотисто-коричневые, медово-табачные краски первого акта — исторически наименее «екатерининская» гамма цветов из всех возможных. Таковы же мундиры и пластика товарищей Павла. Кордебалет придворных. Черно-белый карнавал. Нет той неуловимой складки, того духа эпохи, который узнает любой человек, раз прошедший по Русскому музею и Царскосельскому парку.

За кулисами, ожидая выхода, интригуя в ожидании главных партий, стоит Одилия. Эстетика триллера.

Если восторжествует — воспитает себе соответствующего зрителя. Все «золото» шлейфов и драпировок он поймет четко — там был «золотой век». А у нас тут — тоже самоварный.

...А оркестр Большого театра так играет Бетховена, что чудится «Кабинет камей» в Эрмитаже, наваринский дым с пламенем, Сумароков, Камерон, темная зелень мундиров, «лососинная» розовость тафты и бархата, поднятые носы и плечи, надутые паруса...

Бетховен в Петербурге, вестимо, не служил. Ни в каком полку. Но какая-то одическая нарядность, прямое благородство гармонии позволяют соединить его музыку и все, что выпало из спектакля.