«Толстые» журналы читать стоит. Хотя бы, чтоб прослыть оригиналом
Комбинации цифр на обложках «толстых» журналов 1/2000, 2/2000 производят впечатление. Тревожно непривычное, я бы сказала. Цифры тиражей тоже производят. Привычно тревожное: 9000, 7500...
Вот Андрей Немзер в первом номере «Нового мира» как раз успел выразить недовольство тем, что «бесспорно болезненный факт» сокращения читательской аудитории не подвергается анализу, вместо которого «либо поется осанна долгожданному освобождению от клятого литературоцентризма, либо раздается вселенский стон о конце русской культуры».
Сейчас, когда инерция читательского отхода от «серьезной» современной литературы еще действует, но уже ничего нового в себе не заключает, для самостоятельно мыслящего читателя наступает самое благодарное время противопоставить свою позицию унылому общему течению и заявить свою оригинальность вниманием к «толстым» журналам.
Январские и февральские номера этого, безусловно, заслуживают.
Приходится слышать: «Чем? Новый Гоголь явился?»
Приходится отвечать: «Новые Гоголи иногда являются, а вы рискуете пропустить — это раз. Журналы интересны не только новыми Гоголями, в них на весьма высоком уровне осмысляется наша с вами современность, а удовольствие от чтения не ограничивается возможностью восторгаться и соглашаться — так же интересно возражать и спорить. Это два».
Но сразу встает вопрос об уровнях и критериях. Литература плохая, потому что макулатура — это одно, а плохая потому, что не Шекспир, — другое. В «Знамени» и «Новом мире», «Дружбе народов» и «Октябре» в последние годы макулатуры, по-моему (в отличие от советских лет), почти не было.
Идеи не просто носятся в воздухе, а весьма активно заставляют «себя думать». Первые два номера ведущих журналов выразительно рифмуются и перекликаются между собой.
Сквозным оказалось обдумывание проблемы иерархии ценностей, «вертикальной компоненты в душевной жизни человека». Сергей Аверинцев утверждает, разумеется, необходимость таковой, размышляя «О духе времени и чувстве юмора» («НМ», № 1): отмену всех обязывающих табу, демонтаж культурных иерархий, «знаменитый антиэлитистский принцип ты не лучше меня» эссеист считает пошлостью, аксиомами толпы. Борис Ефимов солидарен с ним и страстно спорит с «безыдейным» Генисом в статье-рецензии «Сергей Довлатов как зеркало русского абсурда» («Дружба народов», № 2). Отказ от непреложной шкалы ценностей автор связывает с инфантильной жаждой безответственности.
С настоящей метафизической глубиной проблема ценностей поставлена в романе Анатолия Королева «Человек-язык» («Знамя», № 1), — самом ярком и остром из появившихся произведений. Роман уже вызвал пристрастные споры, что, на мой взгляд, гораздо интереснее (для автора тоже), чем некритично единодушное восхищение. Вера в то, что «все выходит хорошим из рук Творца», сталкивается в романе с жестокой реальностью врожденного уродства: «Несовершенное пламя появляется из бездны с какой-то целью. Попробуем предположить, что это послание. И рискнем прочесть до конца этот свиток, горящий в руках». Я сама была свидетелем, как одна читательница отталкивала роман, когда он уж слишком «обжигал», твердила: «Нет, хватит, слишком больно», а потом снова тянулась к журнальному томику. Противники романа, те, в чью шкалу ценностей он не вписывается, подменяют анализ собственных установок, приводящих к неприятию, приговором «это плохо». Не вступая в спор, приведу отрывок, фраза из которого вызвала у Андрея Василевского особую неприязнь: «Сначала Антон не понял, в чем дело — в середине открытого отражения, в облачной мути водного блеска резвилась маленькая девочка в лазурной резиновой шапочке... В прошлом это был строительный карьер. Сначала здесь добывали гравий, затем добычу бросили, и ямину тихо затопила вода. ...Каким милосердно-нежным моцартианским светом была залита эта глубокая покойная рана в земле. Каким идеальным был разбег концентрических кругов от юркой купальщицы. Настойчивость ее наслаждения молчанием воды и прохладой была сродни молитве: гуманизм воды безупречен. Боже! Остолбенел Кирпичев — только теперь он разглядел, что у пловчихи практически нет ног. И это вовсе не маленькая резвая шалунья, а женщина с умным лицом и сильными руками, которая наперекор своему несчастью старается жить полнокровной жизнью и действительно наслаждается плаванием. Больше того! Только в воде она и может чувствовать себя человеком: я плаваю, Господи!»
Если духовную вертикаль завершает милосердие, то антагонизм высокого и низкого, прекрасного и безобразного становится очень даже проблематичен. Под таким углом зрения можно взглянуть и на повесть Бориса Крячко «Края дальние, места-люди нездешние». Поразительным образом это — первая публикация в России замечательного мастера, трагически не увиденного соотечественниками. «Края дальние...» оказались его последним произведением (Борис Крячко умер в Пярну в 1998 году). Посвященная не самой, казалось бы, увлекательной материи — будням судоремонтной бригады на далекой Камчатке, повесть вызывает у читателя то чувство, которое выразил публикатор Александр Зорин: «Читаю и смеюсь, читаю и чуть не плачу над горькой, безнадежно-веселой и поучительной прозой Бориса Юлиановича Крячко».
В двух первых номерах «Дружбы народов» опубликован умный, забавный, серьезный, остросюжетный роман Леонида Юзефовича «Князь ветра». С одной стороны, это настоящий и очень качественный детектив, с другой — повествование о том, как разные цивилизации трагически неспособны понять друг друга, с третьей... с четвертой... Изобретательность автора доходит до сюжетной акробатики и эквилибристики. Виртуозно сыграны все необходимые постмодернистские пассажи.
Заметим, кстати, что романы с продолжением, и даже на три номера, опять стали обычным делом; четыре-пять лет назад «толстые» журналы от этой практики почти отказались.
Повесть Валерия Залотухи «Последний коммунист» печаталась в двух первых номерах «Нового мира», а «сценарные имитации» Марины Палей «Long distance, или Славянский акцент» будут окончены аж в третьем. Отчетливо сценарная природа трагикомического повествования Залотухи в соединении со «сценарными имитациями» — явный перебор на пространстве двух номеров.
Во всех журналах появились проблемные, в крепких старых традициях очерки: «Повесть быстро проходящих явлений» Людмилы Синицыной о коми-пермяцкой глубинке («Дружба народов», № 1), «Десять лет спустя» Бориса Екимова о сельской реальности («Новый мир», № 1), «Срубленное древо жизни. Можно ли сегодня размышлять о Чернышевском?» Владимира Кантора («Октябрь», № 2).
Вселенского стона о гибели культуры в них не наблюдается, за всех авторов неустанно стонет Олег Павлов, привечаемый «Октябрем». На этот раз он простонал о гибели русского языка («Когда не спасает красота»). Язык гибнет, литература умирает, народ дичает, культура исчезает. Конечно, жизнь языка, литературы, культуры и народа можно обозначать и такими не вполне соответствующими действительности словами. Да только зачем?
