«А-а, значит, из вундеркиндов…»
Если у кого и было счастливое детство, так это у отпрысков «творческой интеллигенции». Сын известного украинского поэта Петра Иванова, Сергей рос благополучным мальчиком из благополучного киевского района Печерска. В центре города жила «золотая» молодежь, у них в районе — «позолоченная».
В вуз поступил сам, без папиной помощи. В Институте театрального искусства им. И. Карпенко-Карого — главном отделе кадров для кино и театра — юношу приметили: высок, худ, пожалуй, чересчур, но строен и пластичен. Хорошо декламировал стихи.
В те годы украинская киноиндустрия работала четко, как конвейер Форда. Одна студия имени Довженко выпускала по пятьдесят картин ежегодно. Даже для мелких эпизодов брали профессионалов — студентов кинофакультетов. Впервые Иванов снялся в кино на третьем курсе.
А после окончания были «Старики». Леонид Быков, актер и режиссер, признался, что фильм про небо и людей, умеющих летать, — его детская мечта. И Кузнечик — это он сам в молодости. Только в жизни из Быкова не получился летчик: ростом не вышел. А из лейтенанта Александрова по прозвищу Кузнечик в фильме — да. Выходит, мечта сбылась.
Эту роль Быков, отсмотрев рабочий материал картины «Как закалялась сталь», предложил сначала Владимиру Конкину. Будущий Шарапов и тогдашний Корчагин отказался, но пожалел об этом даже раньше, чем закончились съемки «Стариков». На Киевской киностудии площадки оказались по соседству, и землянку летчиков соорудили рядом с бараком строителей узкоколейки из фильма «Как закалялась сталь». В перерывах между дублями Павка Корчагин бегал слушать «Смуглянку».
«А я не в филармонию пришел наниматься, а драться!»
Сценарий «В бой идут одни старики» лежал в актерском отделе киностудии. Быков и Иванов столкнулись на проходной:
— Сережа, прочти сценарий моего…
— Уже.
— Ну и как?
— Буду играть!
— Кого?
— Кузнечика!!! — выдохнул Сергей.
Быков шутил потом, что взял Иванова на эту роль из-за его наглости. На самом деле в молодом актере и была та сила обезоруживающей непосредственности Кузнечика.
Юный и буйный, Сергей скакал по аэродрому «Чайка», ухитряясь попадаться на глаза режиссеру по шесть раз в минуту. Одновременно заучивал роль и, кокетливо сдвигая пилотку набок, цитировал коллегам Шекспира. И заодно исполнял роль лучших ног футбольной команды «поющей эскадрильи»: если не самых быстрых, то самых длинных.
Без любви Иванова к футболу не получилось бы в фильме эпизода, когда комэск Титаренко вколачивает гол Сагдуллаеву-Ромео. Мотор: «Ну-ка, встань на ворота». Короткий разбег, удар… «А, слабак!» — и фирменный жест Быкова рукой. Снято.
В футболе это называется пенальти. В кино — импровизация.
Предвоенное танго «Утомленное солнце» ребята узнавали с первых тактов. Но танцевали из них немногие. Комэск научил «желторотиков» не только летать. А Кузнечик, как оказалось, движется в ритме танго не хуже самого Маэстро. «Летать еще не умеют, стрелять пока тоже. Но — орлы!»
«Главное, — говорил режиссер Быков, — монтажом, ракурсом и панорамой не расплескать душу». Потому оператор Владимир Войтенко снимал много крупных планов: летчица Зоя, Ромео, Смуглянка, Кузнечик. Советский зритель не мог не запомнить Кузнечиковых глаз — наивно, по-детски распахнутых, с опущенными уголками. Печальных глаз Пьеро под маской Арлекино.
За глаза, говорят, Иванов попал в «Дни Турбиных». Правдой это было лишь отчасти. Режиссер-постановщик Владимир Басов хотел видеть неловкого юношу, длинного и худощавого, эдакого мямлю, трогательного, как Кузнечик, но лишенного его мальчишества и бравады. И, словно опровергая себя трехлетней давности — летчика-истребителя лейтенанта Александрова, кузен Ларион бормотал: «Душевно признателен… Я человек не военный…» Во всех интервью Иванов твердил, что эту свою работу ценит гораздо больше той. Кузнечик вырос.
Вот любопытно. Две самые запоминающиеся роли актера Иванова — люди с уменьшительно-ласкательными формами имен: Кузнечик и Лариосик. Так в складках бабушкиных морщин прячется нежность. Так ребенок зовет любимого плюшевого медведя. Так губы сами собой растягиваются в улыбку.
Пока процветало кино, Иванов снимался. Три-четыре эпизода в год. Это меньше, чем хотелось бы. Но больше, чем ничего. По крайней мере, хватало на содержание семьи.
…Вместе с деньгами откуда-то появлялись новые приятели. Одалживались, льстили, фамильярничали — лицедея легко похлопать по плечу.
Потом начался развал СССР, а с ним — медленное и мучительное умирание союзных киностудий. Сначала заглохла Одесская, затем — Довженко в Киеве. Безработным актерам Союз кинематографистов Украины назначил «пособие» — 15 гривен. Это две бутылки горилки.
Многие предпочли сферу услуг за границей сфере искусства дома. Большинство уехать не могли. Спивались на родине.
Коллегам Сергея Иванова раздали звания еще в семидесятые. Ему присвоили «заслуженного» только в 92-м. «По совокупности работ», — откомментировал кто-то. Актер отнесся к званию, как мастер к новому инструменту: с точки зрения его возможного функционального применения в хозяйстве. Наивно предположил, что легче будет пробиваться к чиновникам. Народные и давно заслуженные просветили новичка: ничего подобного, просто поносят на руках дней пятнадцать. Иванова носили меньше. А через пару лет забыли вовсе.
Актер подался на телевидение. Снимал программу «Наши за границей». Научился говорить «бывшие соотечественники» и почти весело рассказывать о новой жизни уехавших коллег. Оказавшись в Америке, Иванов сделал сюжет с Ольгой Матешко — той самой летчицей Зоей из «Стариков». Это было тонко, интеллигентно, с легким налетом ностальгии. Но зритель видел свое: Кузнечик постарел.
«А где мои 100 грамм за сбитые? Я непьющий, но — дело принципа»
Мыть кости артистам — наиглавнейшее зрительское занятие. Мол, и в личной жизни у них неладно, и пьянство — болезнь профессиональная. Поговаривали, что у Иванова — тоже. Дескать, потому и выглядит лет на восемь старше. Злорадно подмечали мешки под глазами.
Это были затянувшиеся поминки украинского кино. Невостребованность, безделье и бессилие. Если не разрабатывать мышцы, они атрофируются. Потом — плохие рецензии на актерские и режиссерские работы: «Семейный круг» не удался, «Две Юлии» — так себе. Гораздо меньшие неприятности лишают человека легкости бытия.
Но пить актер бросил. Прежде всего ради дочери Машки — своего маленького божка. Появилась работа — вернее, он сам ее придумал.
Иванов затеял новый проект: постановку сериала о замках Западной Украины. В печати заранее окрестили его творческие экзерсисы «смелыми художественными попытками» и «небывалыми дерзновениями».
Не только потому, что затея отдавала юношеским задором и выглядела кощунственной на фоне развалин украинского кино. Дело в другом. Режиссер Иванов хотел материализовать эфемерность — слух, намек, воспоминание. Актер Иванов желал сыграть недоисторичность. Или даже псевдоисторичность. Название придумал такое, что и нефилологи заметили: такого сочетания в украинском языке нет — «Джерела з минулого» (что-то вроде «Источник из прошлого»). Киношные критики уже потирали ручки и сравнивали еще не снятый фильм с многомиллионным, лубочным и пафосным «Сибирским цирюльником». Запросы Сергея Иванова оказались на пять-шесть нулей скромнее. Получение спонсорских денег отмечали с приятелем чисто по-украински — салом, луком и горилкой.
Иванов успел снять только одну серию. Врачи сказали: сдало сердце.
Только в кино умирают понарошку.
Часто в разговоре с другом Иванов шутил, как старый еврей из анекдота: «Сара, я не знаю, кто из нас умрет первым… Но, что бы ни случилось, я уезжаю к детям в Одессу». И, затягиваясь сигарой, добавлял: как бы там ни было, я выкурю сигару на твоих похоронах. Обещания не выполнил.
Странная штука смерть. Странней самой жизни. Ставит ударения на совсем другие слоги. Укрупняет мелкие и вроде бы малозначительные детали.
«Как сказать тете Дусе, что он… что его…»
Киношный Кузнечик не знал, как сообщают родителям о гибели сыновей. Не мог подобрать слов для матери сбитого Смуглянки. На этой сцене зрители всегда плакали.
В жизни Кузнечик-Иванов погиб раньше.
Дней через десять газеты снова зачернели прямоугольниками некрологов: скончался Смуглянка — актер Сергей Подгорный. Друзья поехали к матери. Оказалось, это ошибка. Кто-то случайно похоронил Подгорного. В сущности никто бы не удивился: актеры умирают не только от пьянства или инфаркта. И от тоски — тоже.
Почти два десятилетия спустя после гибели Леонида Быкова вышла книга о нем. Среди прочих — воспоминания Сергея Иванова. Вернее, одно письмо. Неотправленное.
«Уважаемый Леонид Федорович! Лежу я в данный момент в траве на широком летном поле. Самолеты не летают. Кузнечики поют. Умеют ли они петь на самом деле — не знаю. Но я слышу их голоса. Смотрю на облысевшие головки одуванчиков и думаю, что было бы, если бы не я, а другой актер играл Кузнечика?.. Нет, этого просто не могло произойти. Я знаю, что Кузнечик — это я, я, больше никто… И то, что Вы, Леонид Федорович, назвали тогда наглостью, — совсем нет, не наглость. Это мое обретение себя в этой роли. Внезапное, неожиданное. Ведь это я, и только я, каким являюсь сейчас и каким себя ощущаю, — тот желторотик, которого Вы поставили в строй «2-й поющей». И это я, а не кто другой, пью свои первые в жизни «законные 100 грамм»… И это я, а не кто другой, погибаю в бою, еще не насмотревшись на небо…»
