Невеселая фотохроника одной жизни

Около года назад на страницах родной газеты прочитал отчет о забавном эксперименте: обозреватель Людмила Столяренко рискнула улыбнуться во всю ширь официальной фотографии (анфас, 35х45, черно-белая, без головного убора), которую вклеивают в наши все еще серпастые-молоткастые паспорта «по достижении гражданами 25-летнего и 45-летнего возраста».

Напомню: к изумлению читателей и самой Людмилы, ее черно-белый фас с улыбкой, без головного убора не вызвал никаких возражений у начальника паспортного стола и был торжественно водворен на положенное место в паспорте.

Поздравив коллегу с удачной идеей, я тогда же напомнил ей, что эксперимент считается научным фактом, если его можно воспроизвести. И в связи с надвигавшимся на меня сорокапятилетием пообещал проэкспериментировать на себе, как это принято среди настоящих исследователей.

Надо сказать при этом, что очень похожая история однажды закончилась для меня весьма плачевно. Пару лет назад, когда нам всем в очередной раз показалось, что мы уже не в Хопре, а в Европе, и даже сына-студента обязали в МГУ извлекать стипендию из банкомата с помощью пластиковой карточки, я решил для полноты ощущения себя в Европе завести такую же. И чтоб было уж совсем как у них, поместил на нее бодро улыбающуюся цветную морду лица.

Но не успел я с пластиковой улыбкой на Vis,е подойти к банкомату, как нас всех попросили выучить новое красивое слово — дефолт, которое в переводе означало, что денег обратно я не получу. И с тех пор бесполезная Visa с усмешкой горькою глядит на меня со дна ящика письменного стола.

В том же ящике лежит и паспорт, с которым связана другая история аж двадцатилетней давности. То было смутное время размена квартир. Все срывалось, и нам с женой и годовалым сыном в очередной раз негде было жить, если к утру в паспорте не появится мое фото (то самое, «по достижении 25-летнего возраста», без коего он был недействителен).

Взмыленный, я носился по ночной Москве в поисках работающего фотографа, но тщетно. Друзья предлагали направить на меня все настольные лампы, натянуть за спиной простыню и щелкнуть все это любительским «ФЭДом». Но тут наконец блеснул слабый огонек надежды в окнах «Фотографии» на Никитских воротах. Встрепанный фотограф, коротавший ночь среди проявителей-закрепителей, согласился спасти молодую семью. Все тогда обошлось благополучно, с утра в паспортном столе поставили печать, я вновь оказался в законе!

Однако ночные треволнения столь отчетливо отразились на моем черно-белом 35х45, что с тех пор бдительные вахтеры, открывая мой паспорт, чтоб выписать пропуск, непременно косились на листок с соответствующими портретами, которые им на всякий случай рассылают органы внутренних дел.

Так что идея прикрыть ослепительной улыбкой это темное пятно биографии пришлась кстати. Однако перед сорокапятилетним полуюбилеем, обязывающим благонамеренного гражданина вклеить новую фотографию, к нам влезли какие-то странные воры, переворошившие бумаги и содержимое компьютера. А тут еще отец попал в больницу. Было не до дня рождения, не до паспорта и уж тем более не до улыбки.

Отца я похоронил летом. История с паспортом и улыбкой сама собой выветрилась из памяти.

Однако осенью, после памятных всем трагических московских взрывов, когда на улицах проверяли всех и вся, я оказался вновь, как двадцать лет назад, нарушителем паспортного режима.

В городе моем взрывали дома, гибли десятки людей, какие тут улыбки... Со скучными срочными фотографиями я пришел в паспортный стол, где стояла длинная очередь на перерегистрацию.

Так мой эксперимент окончился неудачей. Оказалось, дело совсем не в том, чтоб убедить фотографа запечатлеть улыбку на официальной фотографии, и не в чувстве юмора работников паспортного стола.

Дело в том, что улыбнуться никак не получается.

В моем серпастом-молоткастом теперь полный комплект: невеселая фотохроника одной жизни.

Новые фотографии там не предусмотрены.

Но удивительная моя страна все-таки дарит мне шанс. Прочитал сообщение: скоро всем поменяют паспорта — с советских на российские.

Остается попробовать улыбнуться.