Весенняя оттепель в московских литературных журналах
На воплощение журнально-читательской радости, когда очередного «толстяка» передают друг другу с напутствием «вот это и то прочти обязательно», в апреле претендуют много текстов — грандиозным ли замахом замысла или спецификой материала и обсуждаемой проблемы. Некоторые недотянули чуть-чуть. Загадочное «чуть-чуть», которое не считается и от которого все зависит.
Повесть Владимира Маканина «Буква А» («Новый мир») посвящена, как я понимаю, философско-символическому осмыслению пути России от тоталитаризма к демократии, который сегодня многим представляется тупиковым. Символом тоталитаризма предстает, понятно, лагерь, символом нынешней демократии — тот же лагерь, только с порушенными вышками, порванной проволокой и равнодушными к поведению зэков начальниками-охранниками. Зэки почувствовали веяние свободы, когда стали выбивать на скале букву А — начало Слова, которое несло в себе возможность человечности и единения, но которое зэки забыли... Воля обернулась ночными убийствами ржавым гвоздем, символом беспредела: «Труп там. Труп здесь. Никакой даже загадки. Просто смерть. И ничего здесь нового, вот что теперь угадывалось и понималось. В убийствах не было новизны. Напротив! Только так и открывалось их прошлое. Только теперь, при первых свободах, открылось наконец, как долго они жили (и как уже прижились) во времени, когда их жизни не стоили гнутого ржавого гвоздя». Беда в том, что лагерь символический, беллетристический, сочиненный — с эстетической точки зрения повисает в воздухе, а с нравственной вызывает большие сомнения.
Елена Попова в романе «Восхождение Зенты» («Знамя») тоже претендует на глобально-символическое изображение современной России, но получается, прямо скажем, конфуз: дошедшая с Запада «Благая весть» (свобода — демократия — благотворительность) сталкивается с русскими реалиями, отчего происходит потоп: «Вода поднималась... Все выше и выше... Где-то затапливало поселки и небольшие города. Целые деревни смывало в реки», а новые, они же старые русские живут-жируют, будто их это не касается, дарят «роскошные осенние букеты. Каллы и пионы. Их было больше всего». Пионов осенью не бывает. Вот уж не думаю, что это очередной символ того, что в России все идет наперекосяк: обыкновенное ботаническое невежество.
Легко и весело читается комедия
Б. Акунина «Чайка», в которой незабвенные герои «Чайки» чеховской оказываются не в символическом, а в прямом смысле убийцами Треплева. «Обиды» чеховскому наследию я здесь не вижу, но повторяющийся до восьми раз прием, превращающий в убийцу очередного персонажа, в конце концов все же не забавляет, а утомляет.
И — надо же! — «Октябрь» тоже печатает переделку классики: «случайно среди старых бумаг» Александра Володина «обнаружилась рукопись рассказа «Хосе, Кармен и Автор». Это не рассказ, а мини-пьеса, многие реплики воспроизводятся близко или даже точно по Мериме, все вместе вполне постмодернистично и несомненно эффектно.
Автобиографическая повесть Николая Климонтовича «Конец Арбата» и не то повесть, не то мемуары Владимира Качана «Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка...» (в авторском обозначении — «свободное сочинение на свободную тему») интересны каждая по отдельности, но «уменьшают» одна другую, помещенные рядом, потому что посвящены в сущности одному и тому же кругу проблем и одному и тому же времени: детство и юность в шестидесятых, смешные и настоящие трагедии взросления, шпана и богема, первая любовь, старый Арбат и старая Рига... У Климонтовича большинство героев умерли или сошли с ума, у Качана — достигли известности или оказались в Америке, в детстве же дрались и влюблялись одинаково и после прочтения подряд неразличимы. Рифма получилась тавтологическая.
Трагикомически срифмовались два текста «Знамени» — повесть Леонида Зорина «Господин Друг» и критическая статья Александра Касымова «Помысел и промысел, или Писатели о писательстве». Критик восклицает: «Постепенно литература совсем обнаглела, а обнаглев, эгоцентричная и эксцентричная, занялась собою и только собою. ...И почему мы думаем, что литература с ее горестями и радостями интересна читателю? Почему мы думаем, что ему интересен бесконечный писательский — индивидуальный ли, коллективный ли — мемуар? Читателю, которому уже собственная жизнь малоинтересна...». Герои повести Зорина именно писатели — эгоцентричный и эксцентричный гений и беллетрист средних дарований. Почему, в самом деле, автор думает, что это должно быть интересно? Может быть, повесть посвящена вечной загадке гениальности, но гениальный друг как скажет что-нибудь, а тем более напишет, так и заставляет думать, что повесть на самом деле о загадке ни на чем не основанной самоуверенности.
Александра Васильева, так тепло запомнившаяся своей повестью «Моя Марусечка», выступает в «Знамени» с рассказом о мальчике — «Егора». С одной стороны, ничего нового и никаких открытий, с другой — милый, искренний рассказ о ребенке всегда «хорошо читается».
А еще лучше читаются воспоминания о первом легендарном отряде космонавтов, без литературных претензий, но увлеченно и подробно написанные Валентиной Пономаревой, дублером Валентины Терешковой («Неоткрытый космос» — «Дружба народов»). Героика космоса накрепко сплеталась с жутью идеологического диктата и бредом социалистической показухи: «...когда в 1970 году состоялся 18-суточный полет Николаева и Севастьянова на корабле «Союз», стало ясно, что длительные полеты на таких кораблях невозможны: экипаж вернулся на землю в тяжелом состоянии из-за длительного пребывания в невесомости при невозможности активно двигаться».
Собравшиеся в «конференц-зале» «Знамени» эксперты обсуждают непомерно разросшуюся в последнее время проблему — «Что же происходит — не только с телевидением, но и с нами — в присутствии телевидения?». Странно, что только Семен Файбисович сказал о том, что «претензии к телевидению, что оно показывает «не то», являются неотрефлексированной атавистической реакцией тех, кто привык лежать в прокрустовом ложе «всенародного» телевидения. Выбирайте и смотрите, что вам хочется, а что не хочется, не нравится, не интересно — не смотрите». Так нет же, другие эксперты говорят о телевидении так, словно это «открытоепартсобраниеявкаобязательна»...
