На видеозаписи, сделанной за день до выхода «Курска» в последний рейс, — кровавое небо. Не вяло уходящее в море солнце, а ослепительно алый шар и одноцветная красная радуга.
Именно об этом закате сейчас вспоминают в Видяеве. Вспоминают слишком часто и с каким-то языческим исступлением понижают голос до суеверного шепота.
Что, скажите, было в этой ситуации большим безумием: глупая надежда или глупое суеверие? Не знаю…
О затонувшем «Курске» в Видяеве стало известно в пять часов вечера 12 августа. И дня три волновались, конечно, но паники в поселке не было. Ну затонули, ну на глубине 108 метров, так ведь…
И слушали новости.
Паника началась, когда… да, точно, когда видяевские мужики записались добровольцами в список спасателей.
— Охренели, что ли? — начальство, как всегда, было категоричным и невразумительным.
С тех пор каждый день Видяево будто вымирало. А от хрипящей строчки «услышьте нас на суше» в голову лез кровоточащий закат, а надежда истощалась.
Когда на четвертый день показали черноморского Путина с вялым интересом к происходящему, а у журналисток-паркетчиц из-под летней одежки высовывались лямки купальников, в Видяеве поняли, что у адмиральского начальства воинской доблести — только что погоны, намертво пришурупленные к плечам.
В 41-м адмирал Николай Кузнецов наплевал на Сталина с его маниакальной уверенностью в порядочности друга Адольфа. Адмирал тогда фактически приговорил себя, объявив 21 июня по флоту боевую готовность номер один. И в первые дни войны — самые бессильные — не потерял ни одного своего корабля.
Даже если верить словам Верховного главнокомандующего, что он интересовался ситуацией, звонил и ПРЕДЛАГАЛ посильную — президентскую (!) — помощь, а ее якобы отвергли, то каково им, видяевцам, осознать, что их командиры — трусы? Это как капитан, который с тонущего корабля — вместе с крысами.
Говорят, адмирал Попов на «Петре Великом» однажды не выдержал, отошел в сторону, сорвал галстук и заплакал. Кого он оплакивал? «Курск» или себя?
…Адмирала Кузнецова судили и разжаловали. Уже после Победы.
У этих отставку не приняли. После катастрофы.
Их — спасли.
Они погибли за Родину. Когда услышала в новостях эту фразу, примету нашего времени, невольно усмехнулась. Но тогда я еще не знала дежурного дозиметриста Видяевской губы, где в воде холодного бирюзового цвета швартуются наши секретные подлодки, куда не пускают иностранных журналистов и куда привезли родственников погибших. Их привезли на ту самую «Свирь», которая, по идее, должна была выйти к месту трагедии в Баренцевом море, если бы ребят с «Курска» действительно собирались спасать.
Дежурного дозиметриста (лодки-то атомные) зовут тетя Таня. Время от времени она достает из кармана синей телогрейки фотографии в полиэтилене и успокоительное. (У кого есть память — должны быть и транквилизаторы.) На фотографии — сын Ромка, свидетель на свадьбе лучшего друга Сережи Тылика. Вот они, в брюках и белых сорочках, между ними — счастливая невеста. Вот обнимают друг друга за плечи, смеются…
Не бойтесь, Ромка — гражданский. Чтоб его не упекли в армию, тетя Таня здесь и матросит вот уже семь лет из тридцати, что прожила в Видяеве. Погиб Сережа, штурман «Курска». Ромка все время звонит матери и кричит в трубку: «Не верю я!..» Тетя Таня избегает Сережиной матери, лучшей своей подруги, и не может себя заставить зайти к молодой вдове.
И, может быть, поэтому почти круглосуточно дежурит в избушке дозиметриста, такой старенькой и убогой, что смешит сама мысль о возможности какого-нибудь контроля за радиационным уровнем. Она дежурит в рубке, плачет, подкармливает матросиков и плачет, глотая транквилизаторы. Автоматически протягивает фотографии какому-нибудь родственнику, что забрел в тупой растерянности в будку дежурного, греет кипятильничком воду в пластмассовой кружке, предлагает сахарные шарики и почти бутерброды. Пытается как-то утешить, не замечая, что сама плачет…
Но это она яростно сказала, что они — их всех она знает — они погибли за Родину. За те самые, вполне реальные здесь, в Видяеве, рубежи, которые надо же кому-то охранять.
— И погибли не 12 августа. А — вообще, — сказала она, странно уткнувшись взглядом поверх меня.
— «Курск» — несчастливая лодка, — сказала она еще. — Всегда что-то случалось. Так все неудобно расположено, до приборов просто не доберешься. Даже механиков на «Курск» брали по специальному параметру: тощих… Вот ребяток заставили перед приездом вашим красить ступеньки. Как будто краской можно скрыть эту вечную ржавчину, разорение, свалки, пустующие на берегу здания… А побелили знаете чем? Хлорку развели и побелили, так я — видите, вот тут и тут — уже влезла в нее…
На темно-синих брюках тети Тани белые пятнышки. Я представила, что€ у ребят с руками… Заходит симпатичный, похожий на актера из фильма «Два капитана» мальчик. Я протягиваю ему пачку «Союза-Аполлона», он брать стесняется, говорит, что курит какую-то особенную «Приму», им выдают по двадцать, кажется, пачек. Докладывает тете Тане
— Там одному матросику плохо стало с сердцем, сейчас на «Свири» откачивают. А чего, собственно, хотели… Двое суток вкалывал, красил. Да и друзья у него, четыре земляка, на «Курске»… Угостите чаем, теть Тань.
Усаживается на кровать. С трудом держится, чтобы не заснуть.
— Теть Тань! А я, наверное, контракт подпишу, чего там…
Она молчит. Я не сдерживаюсь:
— Не страшно разве?
Лешка тянет с ответом. Наверняка думает о ком-то с «Курска». Точно…
— С ребятами за два дня до выхода играли в футбол. Там парень… из Воронежа… должен был уехать домой, а его на следующий день перевели на «Курск». Учения ведь, а недокомплект состава… Уехал в отпуск, называется…
— Вас здесь хорошо хоть кормят? — вдруг задаю глупый-глупый вопрос. Потому что знаю: и десять лет назад здесь кормили так же — мороженая капуста, макароны по-флотски и кофе, приготовленный по рецепту: ложка растворимого порошка на чайник. Правда, еще дают половинку соленого зеленого помидора. Но нам дали свежий. Относительно свежий, конечно.
— У нас хороший командир, — говорит тетя Таня и улыбается. — Он тут их подкармливает — ну, рыбачит. Когда в море выходим, ловим для губы рыбу. Здесь крабы есть…
По сопкам вокруг Видяева, находящегося как бы в каменной чаше (поэтому мобильник отсюда не берет), — леса. Не наши, средней полосы, а северные: карликовые березки, тщедушные рябинки, какие-то елочки или невысокая сосна и нежно-розовый вереск… Сейчас самое грибное и ягодное время. Год назад, да что там, еще неделю назад все здесь были заядлыми грибниками и ягодниками. М-м-м, какая же здесь вкусная черника, какие черные от нее руки и рты ребятишек!
Теперь в лес не ходят даже дети. Они — подрастающая смена отцов-подводников. Всё понимают. Даже когда качаются на дворовых качелях, подвешенных на цепях от якоря. Даже когда глазели на президента, что приехал к Ирине Лячиной, вдове командира «Курска». Они — единственное, что одушевляет теперь Видяево, поселок, помпезно переименованный в город. Но городом он никогда не станет, потому что здесь, на Севере, выгодно быть поселком и получать какой-то там немалый сельский коэффициент к зарплате бюджетника.
Два десятка пятиэтажек с узкими двойными северными форточками. Номеров и названий улиц нет ни на одном из жилых домов, они только на улице Центральной, где вполне пригодные кирпичные дома теперь брошены с заколоченными окнами, без крыш, облезлые. Когда-то видяевцев переселили отсюда в блочные пятиэтажки, а эти, теплые, кирпичные, нужно было только отремонтировать.
А у блочных незаделанные стыки, и когда косой зимний ветер — они страшно быстро стынут. Никакое центральное отопление тут не спасет. Тем более что оно практически и не работает. Ну кто повезет в Видяево дорогой мазут? Не техника — выдержат.
Но у них есть мужики, так мне сказали видяевские женщины. С гордостью.
— Мужики, — практически похвастались, — они в любом положении что-нибудь смастерят.
Дело в том, что в Видяеве не просто вода, а дистиллят. Что, спрашивается, придумали? В батарею заливают воды, бросают чуть соли и — кипит водичка, обогревает. Можно туда кипятильник совать, можно еще что-нибудь, лишь бы уследить, чтоб вода не выкипала.
Теперь на этих мужиков трудно смотреть. Соберутся во дворе, встанут друг против друга и плачут в голос. А так — ходят с бутылками, чокаются бутылками и пьют водку прямо из горла, как дистиллят.
И еще по поселку все время ездят врачи из «Медицины катастроф», запутавшиеся в абсолютной безадресности здешнего бытия. То и дело останавливают машину, спрашивают, где найти дом номер такой-то. Сами видяевцы недоуменно вертят головой и с любопытством смотрят на свои родные безымянные дома, потом догадаются и спросят, к кому, собственно, едут.
— А-а-а, знаю, знаю. Она живет вот в этом подъезде, на втором этаже. Сердце, да? У нее ведь сын…
А в Видяеве еще ходит упорно слух, что надо спасать экипаж другой подлодки — «Даниил Московский». Вместе с «Курском» были на учении. И когда оставшиеся в живых стучали морзянкой: «Нас 28. Вода прибывает», — акустики на «Данииле» ловили SOS. Теперь «Даниила» заперли на другой базе, домой не вернутся, наверное, пока не подпишутся о неразглашении государственной тайны.
Что у ребят будет с психикой?
…Вот и местный гинеколог вышла из недогулянного отпуска и ходит к беременным вдовам. Гинеколог в Видяеве — такая страшная редкость, а она еще и добрая. Здесь вообще получить медицинскую помощь можно только с записочкой главврача госпиталя, если у тебя с ней все на мази. Была одна мама, так чуть ребенка с гнойным гайморитом не потеряла, потому что у нее как раз с главврачом не было все на мази. А роженицам приходится ездить за семьдесят километров в районный центр Колу. Для новой жизни Видяево не приспособлено.
Здесь не верят в Бога, потому что церковь в бывшем хозтоварном магазине, в который однажды перестали завозить товары.
Здесь не верят в депутатов, потому что из всех приехала только одна — почему-то из Саратовской области.
Даже ей, депутату, трудно было взять билет на Мурманск. Была броня на Сочи: у депутатов это главное направление. Спасибо олигарху Гуцериеву — предоставил самолет для родственников погибших.
Многие из них впервые в жизни сидели в ожидании полета в зале для особо важных персон. По РТР в это время шли новости. Впервые передали, что надежды больше нет. Завыла одна женщина, другая, забегали врачи, запахло корвалолом.
Кто-то материл Касьянова за безобразно сухое выражение лица.
Пошла реклама жвачки Орбакайте, переключили на новости НТВ. Там сказали, что надежда еще остается, спасательные работы продолжаются.
Почему-то теперь заплакали почти все.
Потом был самолет. Потом — практически президентский кортеж с милицейскими мигалками, когда все встречные машины сворачивали в кювет. Потом — эфэсбэшники, рыскавшие в поисках журналистов, Видяево, Путин.
Это в «Известиях», кажется, написали, что рейтинг президента непоколебим, как тот памятник, который построят по подписанному Путиным указу «Об увековечении памяти экипажа АПЛ «Курск».
Здесь не верят журналистам.
Здесь верят, что пройдет время — и про них забудут.
В этой стране слишком много боли, а на АПЛ «Курск» погибло всего 118 человек.
А в Чечне…
Выстроенная на боли страна, где человеческая жизнь стала пограничным столбиком.
P.S.
