Б

ольница — что-то вроде вокзала для прибывающих с того света. Или убывающих. На тот. У кого какой билет.

Ну а декорации наших вокзалов вы знаете: мутно-желтое освещение, запах капусты посола времен тоталитарного режима, печально шаркающие по линолеуму старики в бесформенных халатах.

Шаркают кто куда. У кого какой билет...

В красном углу кабинета заведующего отделением интенсивной терапии для больных терапевтического профиля 33-й городской больницы Александра Анатольевича Свиридова мягко мерцает алый огонек лампадки перед образом Богоматери. Сам Свиридов — вылитый доктор Борменталь двадцать лет спустя. Смотрит насмешливо:

— Так вы, значит, к нам за вдохновением пришли?

— Вдохновение не кормит. Журналистика — это ремесло.

Глаза заполняются интересом:

— Ремесло? Что ж, такой подход мне по душе.

Ни шума, ни беготни, как в популярном сериале: «пациенты терапевтического профиля» — сердечники и гипертоники — народ тихий, мирный. Нет и новых русских с мордатой свитой: муниципальные больницы — это уровень пенсионеров да бедняков.

Контингент врачей в отделении относительно молодой — от 30 до 40. И сугубо мужской. Заведующий честно признается — последнее не случайно.

— Дело не в моем мужском шовинизме или неуважении к женщинам-медикам. Напротив, они прекрасные врачи, аккуратные, обязательные, непьющие. Но реанимация — место для оперативных действий, усилий, которые могут оказаться тщетными. А женщины в силу своей природы очень эмоционально относятся к смерти. Поэтому в критических ситуациях их бывает трудно удержать от крика, суеты. Это совершенно нормальная реакция. А вот те, кто может спокойно относиться к умиранию, — страшные создания, лишенные самой женской сущности. Я бы просто побоялся иметь дело с такими монстрами — от них можно ждать любых неожиданностей. Впрочем, столь же принципиально я не беру на работу медбратьев. Потому что мужчины — опять же по определению — не умеют по-настоящему выхаживать, за руку удерживать на этом свете. А у моих медсестер и санитарок — внимательных, добросовестных да просто добрых женщин — милосердие не черта характера — инстинкт.

Р

абота реаниматолога — дело неблагодарное в прямом смысле слова. Пациенты, возвращенные с того света, находятся в отделении всего несколько дней, по большей части в бессознательном состоянии. И покидая больницу, никто не заходит проститься: цветы и благодарности достаются «выпускающим».

Тем, кто умеет собирать благодарности, выбирают иное поприще.

Свиридов искренне недоумевает: что в наше время заставляет молодежь поступать в мединститут? Престиж профессии упал практически до нуля, зарплата, как у всех бюджетников, «нежизнеспособна».

Я делаю лицо комиссара и выдвигаю версию: может, молодые люди воодушевлены высокими идеями благородного служения людям?

Александр Анатольевич по-медицински скептичен:

— Да, на первых курсах, и особенно среди девушек, нередки такие настроения. Но вот вы сказали насчет ремесла... Понимаете, действительность такова, что «подвижники» в нашей, извините, системе здравоохранения не приживаются. Как правило, это чувствительные, экзальтированные люди, малопригодные к рутинной, повседневной работе. Я уж не говорю о том, что количество никому не нужной писанины задушит любой сентиментальный порыв. Так что чаще всего их честолюбивые устремления находят выход в административной работе — но там уже далековато от медицины.

Заведующему кардиологическим отделением Валерию Анатольевичу Конику на вид не дашь и его тридцати одного: озорное мальчишеское лицо, ладные, ухватистые движения.

Доктор Свиридов, повидавший свет, подметил: во всем мире выбор медицинской специальности зависит от темперамента. Так, в гастроэнтерологи стремятся студенты, избегающие неожиданностей, в психоаналитики (особенно на Западе) — любители манипулировать ближним. Кардиологию предпочитают флегматики, настроенные на вдумчивую, последовательную работу, а в реаниматоры подаются энергичные «спринтеры», нацеленные на быстрый, заметный результат.

Я замечаю, что в таком случае им с доктором Коником следовало бы поменяться отделениями. «Ну-у-у, я все-таки на двадцать лет старше. Кроме того, не зря же Валерий Анатольевич начинал у нас — и сейчас не забывает».

Впрочем, похоже, есть логика и в «классификации по Свиридову». Доктор Коник признается, что работа в кардиологическом отделении удручает своей бесперспективностью. Большинство сердечников, особенно пожилых, «гостят» в 33-й так часто, что заведующий не успевает забывать фамилии и диагнозы. Дело в том, что хроническое заболевание сердца требует постоянной и полноценной заботы — по-хорошему, только самые необходимые лекарства обойдутся тысячи в три в месяц. Но ведь далеко не у всякой бабушки есть заботливые и обеспеченные потомки, а сумма, выделяемая властями на бесплатные лекарства... Неудивительно, что через несколько месяцев больной снова попадает в стационар.

К

азалось бы, работа в отделении, где люди пребывают на рубеже миров, волей-неволей настраивает на несколько мистический лад. Однако доктор Коник смотрит на вещи проще: «Я человек неверующий, материалист, для меня жизнь и смерть организма — физиологические, если хотите, чисто химические процессы».

Новомодные поиски души путем взвешивания мертвых тел (масса сначала уменьшается, потом резко увеличивается) он категорически считает «шаманством»: во-первых, колебания веса незначительны, во-вторых, их вполне можно объяснить начавшимся разложением:

— Я ни разу не слышал от пациентов рассказов про «светлый тоннель» и «жизнь, промелькнувшую в одно мгновение», как в знаменитой книге доктора Моуди. Конечно, подобные галлюцинации могут иметь место в условиях гипоксии — недостатка снабжения мозга кислородом. Впрочем, и сама смерть зачастую — следствие той же гипоксии: клетки, лишенные кислорода, просто лопаются.

Доктор Свиридов:

— Еще в Древней Греции считали: кого боги любят, тот умирает молодым. Конечно, в жизни все сложнее... В нашем отделении лежала юная девушка, лет семнадцати, — подобрали в подъезде. Она практически умерла, но молодой организм боролся несколько дней. Мы бились, переживали, приглашали специалистов из других клиник, но спасти девочку все-таки не смогли. Горько и тяжело. Но вряд ли даже в этом случае можно говорить об обиде на Бога — нам не дано знать Его дел, видя только эпизод в общем течении человеческого бытия.

Свиридов считает несерьезными размышления о несовместимости веры и медицинского вмешательства: «В Писании прямо сказано: врач — помощник Бога на земле. Не случайно многие православные святые были целителями, а больницы звались богоугодными заведениями».

По мнению Свиридова, не случайно именно в ХХ веке, когда в центре всеобщего внимания оказалось тело, а не душа, особенно остро разгорелись дискуссии о проблеме эвтаназии — предоставлении неизлечимо больным возможности быстро и безболезненно уйти из жизни:

— Раньше твердо знали: этот путь противоречит заповедям Господним. А теперь, после десятилетий коммунистического воспитания, моральные критерии оказались либо размытыми, либо вовсе стертыми — «раз Бога нет, то все позволено». И не случайно именно самая безбожная страна — Голландия — стала первой, принявшей закон об эвтаназии — «милосердном убиении». Однако, на мой взгляд, рассуждения об эвтаназии как средстве избавления от страданий чрезвычайно отвратительны: ведь современные методы обезболивания весьма эффективны! Конечно, они недешевы, но не надо меркантильную бесчеловечность прикрывать словами о милосердии. Мне не приходилось встречать больных, всерьез мечтавших о смерти. «Ах, хоть бы мне умереть, чем так мучиться и мучить своих близких» — либо такая манера жаловаться, либо свидетельство крайнего человеческого одиночества. Как только несчастные чувствуют настоящую заботу, понимают, что кому-то нужны, — их оставляют подобные мысли.

По закону российские врачи имеют право прекращать реанимационные мероприятия только при появлении «явных признаков биологической смерти». Причем «в сомнительных случаях врач обязан провести реанимацию, даже если потом окажется, что она была излишней». Доктор Коник рассказал, как однажды его разыскали родственники друга, молодого парня:

— Когда я приехал, бригада «Скорой» была готова сложить оружие — обширный инфаркт, сердечная деятельность не возобновлялась более получаса. Фактически человек умер, я продолжил борьбу только потому, что не смог отказать его матери. И абсолютно неожиданно для меня он не просто выкарабкался — полностью восстановилась работоспособность. Даже обошлось без дефектов личности, которые случаются после клинической смерти, тем более столь продолжительной.

— А можно ли, начиная оживление, спрогнозировать, сколь серьезными будут эти дефекты? Может, они окажутся такими, что лучше уж дать человеку спокойно умереть?

— Во-первых, нельзя. Полная реабилитация — не такая уж редкость, хотя «Санта-Барбара», где весь город по три раза перебывал в коме, и ничего, — тоже чепуха. Во-вторых, это подсудное дело. В-третьих, если задаваться такими вопросами, надо просто менять работу. Как можно принимать подобные решения, исходя из собственных представлений о счастье, о полноценности жизни!

— Мне трудно не думать об этом, — возражаю я, — глядя, к примеру, на несчастного генерала Романова («Романов — нетипичный случай, — вставляет Свиридов. — Его лечат японцы по методу, который и у них пока считается экспериментальным»).

— Вам позволительно. А у нас один вариант — во всех случаях выполнять свою работу честно и до конца. Кроме того, познания человека в области деятельности мозга еще очень ограничены. Наблюдая за пациентами, находящимися в коме, я замечал на их лицах улыбку. Причем это совершенно точно не была просто мышечная судорога, гримаса — человек улыбается, значит, существует! Может быть, и личность генерала Романова жива, не изменилась, только заперта внутри вышедшего из повиновения тела.

С

ериал «Скорая помощь» в 33-й смотрят со смешанным чувством любопытства, самоуважения и зависти. Приятно сознавать — компетентны не менее заокеанских коллег. Валерий Анатольевич похвастался, что, услышав с экрана диагноз «кома неясной этиологии», начинает отдавать распоряжения в один голос с доктором Картером: «30 кубиков глюкозы, 5 кубиков тиамина и т.д.» — совпадение стопроцентное.

Главная причина для зависти — концептуальное различие по отношению к роли и месту врача. Если в Америке доктор — центральная фигура в системе оказания помощи, то в России ему больше подходит казенное определение «медработник». Речь даже не о том, что приходится вкалывать в разваливающихся на глазах зданиях, гонять тараканов, самому заботиться о чистоте своего халата (а то и его наличии). «Медработник» — не просто пешка, это — пленник существующей системы. И Свиридов, и Коник — как практически все реаниматологи — прошли суровую школу «Скорой помощи». Оказывется, машинам экстренного вызова дано право мчаться на красный свет, однако в случае столкновения виновным однозначно будет признан водитель «скорой». И это не «общепринятая практика», это черным по белому записано в нормативных документах!

Смерть больного по дороге в стационар — опять же по инструкциям! — непременно влечет за собой взыскание бригаде медиков...

К сожалению, уход в частную клинику или просто «на вольные хлеба» — тоже не решение проблемы. Конечно, медики, как и все мы, невольно страшатся непривычной жизни, предпочитая бюджетную синицу в руках. Важнее другое: зачастую модными лечебными заведениями руководят люди, не имеющие никакого отношения к медицине, поэтому предлагаемые ими новшества иногда вообще находятся за гранью здравого смысла. Но главное в ином — там хоть и платят прилично, но не могут (или не хотят) избавиться от «совковых» родимых пятен: хамства, неуважения и откровенного беззакония по отношению к работникам.

А у молодого доктора Коника в 33-й есть свое отделение. Свои, постоянные, нуждающиеся в его заботе больные. Свое дело.

У

дверей кардиологического отделения меня подкарауливает пациент:

— Я случайно услышал, что вы корреспондент. Пожалуйста, возьмите у меня интервью! Хочу рассказать: когда у меня случился инфаркт, приехавшая бригада «Скорой» стала обзванивать больницы. В военном госпитале отказали — нет мест. В больнице, куда наша ассоциация офицеров-чернобыльцев специально перечисляет деньги, для меня тоже не нашлось койки. Теперь я понимаю — все к лучшему. Потому что здесь, в 33-й, сразу скомандовали: «Везите!» — хотя и у них не было мест, первые дни пришлось лежать в хирургии.