Социализм и капитализм мы уже миновали. Теперь пребываем в раннем феодализме

П

о оценкам Российской академии наук, в стоимости нашего валового внутреннего продукта (ВВП) 82% составляет природная рента, 12% приходятся на амортизацию доставшихся от СССР промышленных мощностей и лишь 6% — на непосредственно производительный труд россиян. Для неспециалистов поясню, что природная рента — это стоимость сырья за вычетом себестоимости его добычи и нормы прибыли «копателей». Иначе говоря, природная рента — это божий или природный, кому как нравится, дар. Что же касается амортизации, то это часть стоимости оборудования, переносимая в процессе производства на стоимость товара...

Это значит, что мы не столько создаем ВВП, сколько проедаем наследие предков, которое сегодня в стоимости нашего дохода составляет 94%. Соответственно мы существуем за счет дореволюционных россиян, пятьсот лет осваивавших безжизненные территории Севера, Урала, Сибири и Дальнего Востока, и большевиков, создавших на этих просторах промышленный потенциал.

М

озгов у нас хватает лишь на то, чтобы использовать в основном только природную ренту и добывающую ее часть промышленности. Чуть производство требует хотя бы среднего по уровню развития интеллекта — оно, как правило, заброшено и разрушается, ничего не добавляя в ВВП. Что лучше всего характеризует интеллектуальный уровень самой власти — уровень феодальных правителей, все ноу-хау которых ограничивалось умением собирать с подданных дань.

Стоит напомнить, что уровень экономического развития общества определяется долей труда в составе создаваемого им ВВП. Так, при первобытном «способе производства» долю труда можно оценить в 1—2% — охота и собирательство минимально отличаются от деятельности животных. При ремесленно-кустарном способе производства доля труда возрастает до 5—10%, а при промышленном начинает доминировать в структуре стоимости и в наиболее развитых странах превышает 90%.

Получается, что в процессе либерализации экономической деятельности мы если и двигались по столбовой дороге цивилизации, то совсем в другую сторону. В итоге раз в десять сократили долю труда в составе ВВП и, таким образом, уже лихо проскочили не только дикий капитализм, но и поздний феодализм. И сегодня экономическая модель нашего существования соответствует в лучшем случае эпохе раннего феодализма.

Это положение хорошо иллюстрируется и феодализацией самой власти. Нынешние губернаторы в своей массе отличаются от удельных князей лишь покроем костюмов да средствами связи. Но зависят только от благоволения сюзерена-президента и своей «дружины». А вовсе не от демократических институтов.

Но особенно убедительно процесс феодализации страны демонстрирует состояние нашей правовой системы. Дело в том, что институт права является в чистом виде продуктом развития общества. Сначала на смену инстинктам пришли обычаи. Затем возникли договорные отношения, часть которых со временем приобрела форму законов. На последнем этапе в законодательные нормы была переведена большая часть договоренностей, регулирующих отношения между субъектами общества. Поэтому уровень развития общества лучше всего определяется соотношением между сферами, регулируемыми обычаями, договоренностями и законами. В первобытном обществе имеются только обычаи, в феодальном начинают доминировать договоренности и появляются первые законы. В развитом обществе законодательное регулирование становится главенствующим, тогда как сферы действия обычаев и договоренностей сведены к минимуму.

Наличие в российском законодательстве тысяч правовых актов ничего не значит — ими, в сущности, мало кто пользуется. В регулировании наших общественных отношений, безусловно, доминирует институт договоренностей, за ним следуют обычаи, а институт права носит в основном декоративный характер — демонстрирует мировому сообществу уровень нашей «цивилизованности». Так что и по уровню развития общественных отношений мы сегодня прочно обосновались в феодализме.

Когда наблюдаешь наших правителей, создается впечатление, что им очень нравится «уровень развития», на который они опустили общество. По крайней мере все реальные реформы направлены лишь на закрепление достигнутых «результатов». Так, созданный в процессе реформы государственного устройства институт полпредов копирует широко распространенный в феодальном обществе институт наместников, с помощью которых монархи надзирали за своими феодалами. Стоит напомнить, что в развитом обществе эту функцию выполняют исключительно органы прокуратуры и суды. Причем и те и другие следят за соблюдением законов, а не за вассальной покорностью провинциальной власти очередному номинальному главе страны.

Смысл социальной составляющей «реформ» Г. Грефа состоит, по сути, в максимальной десоциализации общества. Если ему удастся совершить задуманное, наша социальная сфера станет такой же древней, как экономика и правовая система. В свою очередь, готовящаяся судебная реформа максимально подчинит судей исполнительной власти. А предстоящая пенсионная реформа вместо современного страхового способа обеспечения старости внедрит древний натуральный способ личного накопления.

Недавно на заседании правительства этот реформатор огласил задумку, которой он руководствовался при разработке своих новаций. Оказывается, цель, которую они преследуют, — создание «конкурентоспособного человека». Похоже, успехи генетиков не дают покоя нашим сермяжным экономистам. Если даже оставить без внимания факт, что до российских либералов выведением нового человека занимались только большевики и нацисты, все равно эта мечта реформаторов выглядит дикой.

Понятие конкурентоспособности подходит для характеристики только первобытного человека, которому приходилось вести борьбу с другими представителями животного мира за ресурсы на свое существование. Достижения же прогресса как раз и состоят в переходе от биологической по своей природе конкуренции человека с животными к экономической конкуренции между производимыми людьми продуктами и достижениями. Видимо, наши экономисты наивно думают, что в развитых странах до сих пор конкурируют люди, а не производимые ими товары?

Так как любой бандит всегда конкурентоспособнее трех вместе взятых интеллектуалов, нетрудно догадаться, чем закончится такой прогресс. Пример Чечни с максимально возможной наглядностью демонстрирует достижения современных конкурентоспособных «хомо сапиенс».

Власть, феодальная по уровню своего мышления, способна управлять только таким же по качеству обществом. Поэтому все ее реформы преследуют единственную цель — чтобы Россия имела только форму развитого общества, тогда как содержание — чисто феодальное, по образцу современных феодальных обществ Африки и Юго-Восточной Азии.

В этом и состоит секрет того, что за год путинского правления не было замечено никаких признаков возобновления развития страны. Даже так называемый «экономический рост» является бухгалтерской туфтой. Дело в том, что разглагольствования правительства, будто дела в экономике наконец-то пошли на лад и она даже начала бурными темпами развиваться, являются примитивной ложью. Так, по утверждению Белого дома, рост валового внутреннего продукта за прошлый год будто бы составил 7%. Но дело в том, что ВВП считается в денежном выражении. За предыдущий год на сырьевых рынках, и в первую очередь на нефтяном, больше чем в полтора раза выросли цены. Так что весь наш экспорт автоматически вздорожал. Это подорожание, и тоже автоматически, должно было увеличить стоимость ВВП минимум на 15%, которые обеспечивались одной только ценовой разницей, не имеющей к реальному росту никакого отношения: это не физический рост экономики, а лишь увеличение цифр ее бухгалтерского баланса.

Теперь сформулируем простенький вопрос: если ВВП должен был за счет только цен и без какого-либо участия правительства вырасти на 15%, а «вырос» только на 7%, то куда делись остальные 8%?

Ответ на этот вопрос имеется только один: на самом деле мы имеем дальнейшее падение ВВП на эти исчезнувшие 8%. Получается, что в самых что ни на есть благоприятных внешних условиях и при молодцеватой власти мы получили восьмипроцентное падение реального ВВП.

Так что в прежнем направлении движемся, господа, и прежним темпом. Следующая остановка — в первобытном обществе.