Международный «Кинотавр» выходит из густой сочинской тени

М

еждународный «Кинотавр», он же Сочинский фестиваль европейского кино, привык быть тенью старшего брата — «Кинотавра» российского. Тень твердо знает свое незавидное место. Однако в этом году тень грозит оказаться ярче породившего ее объекта.

Э

то вообще смелая идея — проводить фестиваль европейского кино на фоне «большого» «Кинотавра». Стол российского кинофестиваля, этой Мекки национальных кинематографических амбиций, традиционно ломится от яств, причем довольно простых.

И звезды международного «Кинотавра» имеют для него реальное значение.

Как бы мы ни относились к посетившему Сочи в этом году Дольфу Лундгрену, незабвенному Ивану Драго из четвертого «Рокки» и вообще записному злодею-русскому голливудских фильмов, он — символ реальной победы европейца в Голливуде. Гора мускулов продемонстрировала на пресс-конференции вершины аналитического ума. Нет, он никогда не стремился выйти за пределы своего амплуа «убойной силы» и сыграть в чем-то изысканном, он, знаете ли, свои интеллектуальные амбиции удовлетворяет, занимаясь с дочками математикой.

А на прямой вопрос, не считается ли он (с его голливудским успехом) национальным достоянием Швеции, он ответил прямо: «Нет, национальным достоянием Швеции считается не Дольф Лундгрен, а Ингмар Бергман».

Вообще-то с национальными достояниями на международном «Кинотавре» дело обстоит довольно безоблачно. Жюри возглавляет Вера Хитилова — легенда новой волны чехословацкого кино. Это несомненный плюс. В конкурсе блещет «Молитва о гетмане Мазепе» Юрия Ильенко — не менее легендарного шестидесятника и лучезарно яркого представителя украинского «поэтического кино». И это, увы, жирный минус. Потому что ничего более абсурдного украинское кино за свою историю, кажется, не производило.

Фильм, исполненный, по словам самого режиссера, в жанре молитвы, сделан, кажется, нераскаянным грешником. Зрителя сразу погружают в сновидческую реальность. Здесь Петр Первый состоит в гей-связи с Меншиковым и растлевает на могиле Мазепы русских солдат, действие свободно перескакивает из века в век, меж ядер и кровавых тел Полтавской битвы летают какие-то компьютером исполненные серпы и молоты, а за сюжетом ввиду его необязательности уследить невозможно.

Увидевшие в картине некие антироссийские настроения явно страдают мнительностью. «Молитва» представляет собой своего рода шедевр провинциального сюрреализма, и в ней нет никакого сколько-нибудь внятного посыла.

В «европейском» «Кинотавре» присутствуют картины из стран, которые, увы, еще не освоены нашими прокатчиками. У нас в кинотеатрах уже идут ленты из Канады и Южной Кореи, из Китая и Японии — за что прокатчикам, конечно, спасибо. Но то, что они еще не заметили, какой расцвет переживает кино Чехии, — это их серьезное упущение.

Международный фестиваль показывает фильм чеха Богдана Сламы «Дикие пчелы». Создание совершенное. При всем несовершенстве той реальности, которая помещена в его центр. Дело в том, что герои «Пчел», а их много, целых десять, кажется, — обитатели маленького, бедного, необжитого городка.

Юноша, сын некогда диссидентствовавшего отца, влюблен в юную продавщицу ларька, дочь местной проститутки. А та влюблена в этакого мачо, впрочем, мачо довольно нелепого и к тому же готовящего для общего праздника суперномер — танец Майкла Джексона… А вот коллеги главного героя по уборке леса — таково его занятие — вовсе не интересуются чувствами. Эти подточенные жизнью женщины все больше выпивают и предаются диким пляскам…

Словом, суета и мельтешение их жизни, стремление друг к другу и расставания, нехитрые праздники и сложные драмы и есть сюжет «Диких пчел». Неприглядность и даже грубость этой жизни почему-то становятся смешной и трогательной историей. В которой угадывается что-то наше, вампиловское, отчетливо «чулымское».