Ионеско перевел Шекспира на язык ХХ века
Ю
рий БУТУСОВ: Я хотел поставить спектакль о любви как о некоей основе жизни. О чувстве, без которого человек не может существовать. Как только любовь – несчастная или счастливая – исчезает, человек начинает умирать.
«Ш
пага – это не только оружие, это кресТТ». Удвоенное «Т» я позаимствовала с рекламной полосы на заборе «Сатирикона». В рисованные лица вклеены фотографии Григория Сиятвинды и Максима Аверина. Сиятвинда сыграл Макбетта. Правда, не настоящего. Во-первых, автором пьесы является Ионеско, а во-вторых, в имени героя появилась лишняя буква.
Петербургский режиссер Юрий Бутусов для своей первой постановки в Москве выбрал непопулярную и даже не воссшедшую в России до подмостков пьесу «Макбетт». «Автор высовывает нам язык и тянет Шекспира за бороду», — написал критик после премьеры театра «Альянс Франсез» 1972 года.
Эжен Ионеско мыслил так: авангардистские произведения всегда имеют целью напомнить современникам о позабытых истинах. Свою пьесу он назвал комической мелодрамой с сюрпризами и намеками на современный мир. Нет правды в мире. Государство — это зло, а правители — всегда тираны. На смену предыдущему всегда приходит следующий.
В спектакле Бутусова все так и есть: при Дункане трупами завалена земля, при Макбетте трупы с земли перекочевывают за пиршественный стол, а новый правитель — малыш Макол /Тимофей Трибунцев (приемыш Дункана, родной сын Банко и газели, обращенной ведьмой в деву) — болтает ножками, сидя на колесе обозрения Диснейленда (это огромный желтый круг, переливающийся красными орнаментами). Он запросто говорит о своих пороках, предупреждая о грядущих страданиях: его веселое царствование будет циничней и бесстыдней, чем абсолютизм Дункана и военная диктатура Макбетта.
В такой стране шпага – это крест каждого воина, защищающего своего монарха. Сначала воин гордо и устало считает свои победы: сожженных, потопленных, зарубленных, а потом сам становится жертвой. Круг замкнут, его не разорвать. Забыла сказать, что трупы — это бумажные куклы человеческого роста, обвязанные веревками.
Постановка Бутусова динамична. Все проходит, как в интермедии, трагические сюжеты изображаются легко и даже смешно. Сказка рассказана двумя шутами, Белыми Клоунами (Владимир Большов и Федор Добронравов). Сидя по краям авансцены, шуты становятся вечными спутниками и наблюдателями. Хронистами Большой Истории. Они же спектакль сворачивают: бегут навстречу друг другу и замирают в шутовском па. Все бесконечно повторяется – рассказывать больше нечего.
«Мы тут такую кашу заварили – Макбетту из нее не выбраться». Макбетта искушают ведьмы. У ведьм есть магический шар — огромное лохматое яйцо, светящееся изнутри алым. Художник Александр Шишкин, наверное, прикатил его из сада «Эрмитаж», который оформлял прошлым летом во время Театральной олимпиады. Шар катают по сцене, за кулисами взламывают, и в следующий раз ведьмы выезжают, сидя на его половинке — скорлупке. Сценография спектакля предельно функциональна.
Первая ведьма и Леди Дункан, Вторая ведьма и Придворная дама (наперсница Леди Дункан) – это разные ипостаси двух персонажей в исполнении Агриппины Стекловой и Ангелины Варгановой. Теперь мои подозрения о том, что шекспировская леди Макбет – ведьма, подтвердились. Невозможно абстрагироваться и воспринимать пьесу Ионеско самостоятельно. Леди Дункан и леди Макбетт у него — одно и то же лицо. Она уговаривает полководца уничтожить ее мужа, пообещав стать ему рабой, коварнейшим образом устраивает убийство: заманивает Дункана (Денис Суханов) в душ (сцена потрясающей красоты и вкуса), усыпляя его бдительность, впускает заговорщиков и сама же легким движением руки роняет шпагу в самое сердце тирана.
В первую очередь Бутусов всегда думал о смысле. В спектаклях в основном занимал собственных студентов или актеров, вместе с которыми он завоевывал профессиональный театр (Константин Хабенский, Андрей Зибров, Михаил Пореченков). «Макбетт» стал своего рода экспериментом.
Во-первых, режиссер работал с незнакомой ему труппой. А во-вторых, в этом спектакле Бутусова больше постановочных эффектов, чем во всех остальных вместе взятых. Это настоящее зрелище: по шпагам (или мечам) пробегает огонь, с колосников падают огненные шары, объяснения происходят без звука – пантомимически, ругаются не просто так, а по-немецки. По-немецки смачно и плюют друг в друга. Зрителю ни на минуту не дают заскучать. Убегая из дворца, Леди Макбетт и наперсница, перепутав сказки, кричат: «Чемодан, лети»! Нетерпеливо толкают его головами, ничего не дождавшись, убегают и пролетают в теневом театре: Шут проносит на жезле двух растрепанных бестий, устроившихся на чемодане.
— Юра, у тебя не было сомнений идти – не идти в «Сатирикон»? В театр, в котором так недолго прослужил Хабенский: приехал и скоро уехал — сбежал от мелких ролей?
— Хабенский вернулся в Питер, чтобы репетировать «Калигулу».
А Райкин позвонил в тот момент, когда я решал, куда мне двигаться. В антрепризу я идти не хотел, несмотря на гонорары… Антреприза – это, наверное, неплохая система, но она обслуживает артистов, а не открывает их заново. Естественно, мне это не очень интересно.
— Что нового ты узнал об актере за время работы в «Сатириконе»?
— Актеры, с которыми мы столкнулись, оказались очень талантливыми людьми. Но для того, чтобы они могли развиваться дальше, могли стать мастерами, нужно очень внимательно за ними следить и им помогать.
Это была самая интересная работа за последние два-три года. Нового человека интересно разгадывать. А когда вы долго знакомы, наслаиваются личные взаимоотношения, которые очень мешают творчеству.
— Тогда почему ты всегда работаешь с Шишкиным и Реутовым?
— Не хочу с другими. Мы создаем свое королевство, и мне бы хотелось сохранить его отдельность.
— Не было ощущения, что ты приспосабливаешься к правилам игры, установленным в «Сатириконе»?
— Нет. А какие здесь установлены правила?
— Зрелищность как обязательное требование, пространство бывшего кинотеатра, особый зритель.
— Если бы мы играли этот спектакль в каком-нибудь подвале, то, наверное, он бы стал другим. Хотя наш спектакль можно сыграть и в подвале. Я учитывал, конечно, обстоятельства. Я же не сумасшедший человек, понимаю, что это пространство нужно чем-то заполнять. Сначала оно было другим. Мы сдали макет – его приняли. Потом уехали в Питер, и я понял, что все не так. Мы месяц еще сидели в макетной и крутили шарики, кубики, кровати.
А о зрителе я вообще никогда не думаю. Я не понимаю этого вопроса. Я для себя делаю спектакль.
— Чтобы тебе понравилось?
— Да. Чтобы мне нравилось. И переделываю я, потому что мне не нравится.
— Ты вообще не думал о специфике театра «Сатирикон», о том, что сюда приходит респектабельная, обеспеченная публика, о том, что у нее есть сложившиеся критерии?
— Я не понимаю этого деления зрителей. Мне кажется, оно искусственное. Если спектакль хороший – эмоциональный, достаточно интеллектуальный, сделанный со вкусом, он возьмет любого зрителя.
— Независимо от уровня его интеллектуальной подготовки?
— Независимо. А если восприятие зависит от уровня интеллектуальной подготовки зрителя, то спектакль плохой.
— Спектакли Някрошюса не каждый выдержит, хотя бы из-за длительности действия.
— Его театр не является высокоинтеллектуальным: все метафоры просты, их можно разгадать. Это наш зритель, воспитанный на бытовых спектаклях, не приучен к театру-игре.
То, чем мы сейчас занимаемся, — бессмысленная трата времени. Невозможно научить кого-то, человек не станет Някрошюсом от чужих слов. Някрошюс – гений, поэтому не дает никогда интервью. А я — человек слабый: ты мне нравишься, и я с тобой разговариваю.
— Меньше публикаций – больше пустых мест в зале.
— От интервью ничего не зависит. Если спектакль хороший, зритель будет ходить.
О
т изобилия постановочных эффектов, несмотря на легкость и живость, новый спектакль Бутусова не утратил смысла. Возможно, из-за Белых Клоунов… И потому, что тиран Макбетт с сачком и в овечьей шкуре затерялся в тумане — превратился в охотника за бабочками…
— В «Сатириконе» складывается традиция, согласно которой режиссеры – Стуруа, Невежина — возвращаются на повторные постановки. Тебе хочется продолжить традицию?
— Пока я не могу ответить. Надо уехать, пожить в другом городе, понять ситуацию. Завтра я бы не начинал. Да и театру есть о чем подумать. Но повторяю: у нас очень хорошие отношения, и творческие, и человеческие.
— А получить приглашение на постановку в другом московском театре?
— Наверное.
— По ритму тебе здесь..?
— По ритму хорошо. И, как ни странно, по отсутствию цинизма. В Москве люди наивнее, простодушнее, добрее.
