Наша система противодействия биоагрессии не выживет в чрезвычайной ситуации. В «Росрезерве» почти нет современных средств биозащиты
Н
еделю назад в Пущино состоялось закрытое выездное заседание Комитета Госдумы по безопасности по вопросу «О проблемах противодействия угрозе биотерроризма в Российской Федерации». Поскольку мероприятие было закрытым, мы не можем рассказать о нем подробно. Скажем только, что ситуация в области противодействия биотерроризму в России не столь радужная, как нам казалась. И не по вине ученых — этот потенциал у нас пока еще сохранился,— а по вине чиновников. В России нет программы, позволяющей предвидеть и предупреждать последствия чрезвычайных ситуаций такого рода. И не только потому, что нет денег, а потому, что их рассыпают как попало.
Один из участников заседания — профессор Николай КАРКИЩЕНКО, директор Института новых технологий, член-корреспондент Российской академии медицинских наук, — предполагает, что эта вполне реальная угроза может наконец-таки заставить госдеятелей иначе отнестись к российской науке в целом.
— Если ядерную боеголовку к цели доставляет ракета и по пути ее можно уничтожить, то биологическое оружие уникально тем, что его носителями являются люди и животные. К несчастью, это оружие будущего.
По международной конвенции о запрещении и уничтожении химического и биологического оружия особо опасные штаммы микроорганизмов хранятся только в двух местах — в нашей стране около Новосибирска и в CDC (штат Атланта) — это центр микробиологических исследований США. Но в действительности биооружием владеют Пакистан, Китай, Индия... Всего примерно десять стран, причем не самых благополучных, с сильными экстремистскими группировками.
А ведь любой дрожжевой завод, пивоваренное производство или хлебопекарня могут стать базой для выращивания опасных микроорганизмов. Уже есть примеры их использования, выявлены попытки их получения.
В США в 1984-м около 700 человек пострадали, когда два члена религиозной секты попытались повлиять на исход выборов, используя бактерию сальмонеллы, запущенную в салат местных ресторанов. В 1995-м одного расиста задержали при попытке использовать в террористических целях бактерию чумы. В 1988-м ФБР задержало двух граждан США, пытавшихся по поддельным документам получить образцы сибирской язвы. А по данным ЦРУ, секта «Аум Синрике» перед атакой в токийском метро направляла своих людей в Заир с целью получения вируса Эбола.
Некоторые эксперты считают, что о биооружии нужно молчать, чтобы не провоцировать потенциальных террористов, но опыт говорит о другом. События, которые произошли после 11 сентября в США, показывают, что американцы были очень встревожены, начиналась национальная паника, однако мощная пропагандистская кампания, подробные разъяснения и огромные средства — порядка одного миллиарда долларов — на закупку антибиотиков вовремя погасили нежелательные процессы.
А есть ли у России такие возможности, отработаны ли схемы, по которым мы в случае чего будем действовать? Ведь дело не только в террористической атаке (ее вероятность, слава богу, не так высока), а в наших внутренних бедах. К примеру, в России десятки тысяч захоронений животных, пораженных печально известной сибирской язвой, споры которой сохраняют свои свойства на протяжении сотен лет. А тут наводнения или другие природные сюрпризы... И все это может выйти на волю.
— Нас уверяли, что мы к этому готовы. Информационно это было очень хорошо организовано. По телевидению показали наши лаборатории. Мы даже собирались направлять вакцины в США.
— Это действительно так. Наши эпидемиологи и клиницисты участвовали в ликвидации очагов опасных заболеваний в Китае, Индии, Юго-Восточной Азии и Африке. У нас богатейший опыт. Российские вакцины являются лучшими. Но беда в том, что физически и экономически невозможно провакцинировать всех от всего. Нужно знать, чего опасаться, чего ожидать. А это для нас — большая проблема.
Как бы сейчас ни говорили о том, что мы создали очень мощную систему экспресс-диагностики, к сожалению, в реальных условиях за несколько часов очень сложно выявить возбудителя и доказать, к примеру, что это не просто острое респираторное заболевание. На идентификацию опасного микроорганизма, на выяснение его чувствительности к средствам профилактики и лечения уходят уже не часы, а дни. Более того, у возбудителей существует инкубационный период, они не действуют моментально, как ядерное оружие, эффект может быть растянутым от нескольких дней до недель. Сейчас возникает новое направление, ориентированное на защиту иммунных систем организма, чтобы усиленный иммунитет позволил человеку продержаться, выиграть время, необходимое для определения и подавления опасного возбудителя.
— Но опыт ученых неспособен нивелировать бюрократические и коррупционные проблемы, которые не позволяют его применять.
— Это касается не только биологии, но и всей науки. Мы видим тенденцию — любая научная задача превращается в административный пул, который борется за деньги. Деньги в итоге получают, но они размазываются тонким слоем, и на реальные исследования уходят крохи. Каждое ведомство решает свои задачи. Нет единого координатора, общей программы действий. Мы не можем прогнозировать угрозы, а значит, не понимаем, к чему готовиться, какие социальные заказы давать медикам и производителям препаратов.
Вот незначительный пример: первые пораженные сибирской язвой в США, не зная о том, чему подверглись, обращались за помощью к обычным специалистам по кожным или легочным болезням. А врачи тоже не знали, с чем столкнулись, просто потому, что ни разу не видели сибирскую язву «живьем». У нас ситуация не лучше.
С 80-х годов ее никто всерьез не анализировал и не думал о том, какие лекарственные препараты и средства биозащиты должны быть в запасах «Росрезерва». По традиции были антибиотики и прочее, но до сих пор никто не занимался проработкой вопроса, какие там должны быть новые вакцины, поливакцины, многокомпонентные вакцины…
Я был во многих регионах страны и видел очень слабое взаимодействие между системой складов «Росрезерва» и органами здравоохранения. Они работают на коммерческих началах. Цены на один и тот же препарат на разных складах в три раза отличаются друг от друга.
А это уже серьезно, поскольку означает, что нет единой государственной политики противодействия актам биотерроризма и биокатастрофам. А если она отсутствует, то все эти склады заполняют посредники, а не производители, поскольку нет социального заказа не только ученым на разработку каких-то конкретных средств защиты, но и промышленности. Когда-то СССР являлся самым крупным производителем антибиотиков, а теперь мы вынуждены закупать простейшие субстанции в том же Китае и Индии, о качестве которых я уже не говорю.
Важно еще и то, что любой организм изменяется и то, что вчера помогало избежать опасности, сегодня может на него не подействовать. Стоит обделить его вниманием, как он тут же превратился в особо опасный, приближающийся к сибирской язве. Все эволюционирует, а система стоит на месте.
Не приходится говорить и о международном сотрудничестве. Все в мире понимают, что биологическая агрессия не знает границ, но ведут себя в точности как разрозненные российские министерства. Международной законодательной базы на этот счет нет. Есть только конвенция, которую, как я уже говорил, всячески обходят.
— Знания в области производства биооружия, которое значительно доступнее и дешевле ядерного, распространяются по миру еще и потому, что ученые убегают из бедных стран, где их разработки никому не нужны или не получают воплощения. Российская ситуация уникальна. У нас есть научный потенциал, но нечем его кормить. И это дает неплохой повод для скупки наших мозгов. Судя по докладу директора ЦРУ Тенета сенатскому комитету по иностранным делам, лучше купить их в России, чем потом отлавливать в Ливии или Ираке. Почти неоспоримо.
— Действительно, американский эксперт в области биологического оружия профессор Хендерсон в своем аналитическом обзоре сообщил о том, что российский объект под Новосибирском, на котором занимались биооружием, изменил свой статус. И если до начала 90-х в лабораториях с четырьмя степенями защиты работали 4000 человек и охраняло их элитное подразделение, то осенью 1997-го от всего этого остался полупустой комплекс с горсткой сотрудников и вялой охраной. Специалист вполне резонно интересовался, куда делись ученые и есть ли гарантии, что это теперь единственный объект хранения опасных штаммов помимо аналогичного центра в США.
Мы экспортируем наши знания и технологии и создаем за рубежом научную базу. Когда мы говорим о противодействии биотерроризму, мы говорим о том, что государство должно ставить определенные задачи, как сконцентрировать те немногие средства и силы, которые еще остались. А что касается фундаментальной науки, здесь точно так же, как с армией: если страна не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую... Будем покупать втридорога наши технологии, которые ушли туда и возвращаются к нам уже в качестве готовой продукции.
Россия, Германия, США, Япония и т. д. в начале 90-х создали Международный научно-технический центр (МНТЦ). Говорить о нем можно по-разному, некоторые специалисты считают, что это просто разведывательная организация, которая платит нашим ученым и получает базовую информацию о российском оборонном потенциале. А они действительно платят, и в основном тем специалистам, которые работали и работают в учреждениях, занимавшихся вопросами специального направления.
В МНТЦ говорят по-другому: мы это делаем для того, чтобы эти специалисты не уезжали в третьи страны — Ливию, Ирак, Иран... Казалось бы, тоже вариант. Но за рубеж уходят очень квалифицированные отчеты. В результате за рубежом могут четко и ясно представлять, куда движется российская наука. А у нас в стране не вполне представляют.
Есть российская программа «Защита» («Создание средств и методов защиты населения и среды обитания от опасных и особо опасных патогенов в чрезвычайных ситуациях природного и техногенного характера в 1999—2005 годах»). Даже изначально она была недостаточной и не имела системного характера. А в 2000 году ее финансирование урезали в десять (!) раз. И она превратилась в программу ради программы. Средства и задачи несоизмеримы...
Другой специальной программы у нас нет. Мы говорим о биотерроризме и биоагрессии, но у нас не перестали существовать проблема туберкулеза и проблема СПИДа. Есть многие инфекции, о которых мы уже почти забыли. Перестали, к примеру, вакцинировать, считая, что все позади, и тут же вновь появилась проблема дифтерии. Это же национальная беда, которую нужно упреждать. А мы вынуждены работать по факту: загорелось — выезжают первые лица государства, много обещают, потрясают кулаками... А когда мы говорим о проблеме заранее, они просто отвечают, что мы их пугаем. При таком отношении можно ожидать чего угодно.
