Человек из среднего класса умеет защищать свой дом от посягательств государства

В

красный кирпичный фасад дома моего соседа Франсуа Невилля вмурован серый барельеф с изображением дрозда. Оказывается, именно эта голосистая птица, а не знаменитый французский виноград, дала название улице. «Мерлан» называли дрозда на местном германском говоре общины Юккель, известной со времен Тиля Уленшпигеля. К 1562 году относится первое упоминание о «дроздовнике».

Барельеф, на котором, кроме дрозда, видны еще глубокая плетеная корзина, скрещенные вилы с лопатой и цифры «1865», неслучайно оказался на доме Франсуа. Это награда Общества истории, археологии и фольклора общины Юккель. За гражданскую стойкость, можно сказать, за сопротивление власти...

В 1247 году, то есть в эпоху крестовых походов, вольных брабантских общин и городов, это место было документально известно благодаря водяной мельнице на извилистой речушке Сенне. Мельницей владел удельный сеньор Гелейтсбек. Ее колесо продолжало вертеться и два века спустя, когда эти земли относились к владениям Бургундии, и еще столько же, когда они входили в империю испанских Габсбургов. Отношения местных сеньоров с августейшими дворами ограничивались уплатой налога. А гражданам вовсе было «до лампочки», в каком государстве они живут.

В 1720 году, когда Брабант принадлежал австрийским Габсбургам, впервые упоминается пивная-кабаре «Дрозд», пристроенная к пивзаводу. Положение отличное: в пойму Сенны горожане из Брюсселя любили приезжать и летом поваляться на зеленой травке, и зимой — покататься на коньках. Тогда зимы были холоднее. Но пиво — всегда пиво.

В 1865 году (уже в Бельгии) пивзавод стал таким, каким его помнят старожилы. Варили местные сорта: кисловатые и бодрящие «фаро» и «гез», кисло-сладкий «ламбик», пурпурный вишневый «крик». Над воротами появился барельеф. Дрозд восседал на корзине для солода, которая вместе с вилами и лопатой являла собой герб пивоваров. Большой дрозд-флюгер медной чеканки увенчал заводскую трубу. В 1914 году его пришлось покрасить черным, чтобы замаскировать от немцев-оккупантов, реквизировавших медь.

А в 1951-м завод разорился. Корпуса купило министерство обороны под фармацевтические склады: допотопная, но надежная теплоизоляция круглый год держала температуру плюс четыре. В 1974-м и военные ушли, продав стены местному управлению социального жилья, которое, разрушив их, возвело квартал дешевых панельных девятиэтажек для малоимущих.

По проекту переустройства квартала заодно с пивоваренным заводом надо было снести и первую сотню метров улицы Мерло — разномастную стену старых домов. Семья Невилль яростно отстояла свой, плюнув на денежные компенсации и выстояв судебные тяжбы. Им настойчиво предлагали съехать, а они не хотели. И не обязаны объяснять причины. Они здесь живут — и все. Застройщики и государство развели руками: частная собственность священна и неприкосновенна.

Так и стал дом Франсуа Невилля гордым особняком в парке Королевы Елизаветы, разбитом вокруг новостройки. Две стены остались без окон, а вместо двора — спортивная площадка с тополями. Но зато дом свой и тот самый, где жил дед. Не знаю, насколько выгодны были компенсации. Но они не устроили Франсуа.

За упорство ему подарили барельеф с дроздом, снятый с разрушенной заводской стены. Медным флюгером наградили спортивный клуб на берегу Сенны, а красивая кованая решетка ворот пивзавода лежит в подвале коммунальной администрации, дожидаясь достойного места.

Если поездить по городу, обращая внимание на прорехи в улицах-стенах, можно найти и другие дома-диссиденты, хозяева которых предпочли индивидуальность. Но в основном в Брюсселе правит бал рынок недвижимости, который переселяет людей, выкладывая мозаику престижных и непрестижных, богатых и бедных городских кварталов и пригородов.