11 сентября: весь мир стал одной большой Камбоджей

О

чередь в Сен-Готтардский туннель вытянулась на километры, спрессовавшись в тромб, и полиция разбивала поток на части, сдерживая его.

Блюститель порядка с непереводимыми возгласами бросался с жезлом наперевес на непослушные машины и безжалостно отбирал права у «самых умных», которые пытались объехать очередь. Но не у тех, которые лишь «лица арабской национальности» (а «лица» были, наверное, в каждой четвертой машине из очереди).

Я только что проехал с коллегами по европейским дорогам из Брюсселя во французскую Ля-Рошель, оттуда через Альпы в Милан и потом через Швейцарию, Францию и Люксембург обратно в Бельгию. За шесть дней путешествия ни разу никому не приходилось показывать никаких документов, а пограничных полицейских и таможенников видели только на КПП «нешенгенской» Швейцарии, да и те ленивым жестом предлагали проезжать не задерживаясь.

В 1995 году после взрывов, организованных исламистами в Париже, контроль был более зримым, и французский полицейский с общественно санкционированным предубеждением вглядывался в слишком смуглые физиономии проезжавших. Были и процессы против террористов и даже голливудские погони с захватами, обыски по малейшему подозрению. Но европейцы все это как-то спустили на тормозах.

Высоких слов о том, что мир стал другим 11 сентября 2001 года, было сказано предостаточно. Это был шок. Мир действительно изменился. Но, скорее, в сознании людей, чем в реальности. Между тем сознание это разное: у меня, у Жанин — мамы приятеля моей дочери, у премьер-министра Бельгии Ги Верхофстадта, у бомжа, навязавшего мне за деньги в брюссельском метро бесплатную газету «Метро», у незнакомого мне президента нефтяной компании и у президента США Джорджа Буша.

Для Америки это был, может быть, третий шок после Перл-Харбор и советского искусственного спутника. Американцы ощутили свою уязвимость.

Мир — это не только Америка, но переданные в прямом эфире картины крушения небоскребов с тысячами живых людей, только что махавших из окон белыми скатертями, не могли не потрясти нормального человека. Но воздействие разное.

В Западной Европе, воспитанной на таких же либеральных ценностях, что и Америка, хотя и привыкшей к военным катаклизмам, нью-йоркская трагедия воспринята болезненно.

Слово «секьюрити» стало знаковым. Я-то и раньше привык на всяческих форумах с присутствием VIP проходить через магнитные рамки и включать диктофон, доказывая, что он не бомба. Сейчас у меня в аэропорту отнимают швейцарский перочинный ножик, предлагая забрать на обратном пути. Но этого пока недостаточно для ощущения перелома в истории. У Жанин отняли пилочку для маникюра. Это уже перелом.

Европейцы теперь стараются не летать на самолетах. Статистика сезона отпусков показывает, что самыми ходовыми были путевки «на автобусе» или «на своей машине». Поэтому тяжелые времена наступили для авиакомпаний.

В Бельгии рухнула «Сабена», которая воспринималась не только как флагман отечественного воздушного флота, но и как некий символ благополучия нации. Для многих бельгийцев ее крах стал крушением веры в будущее.

«Пропала уверенность, стало как-то шатко», — мямлют бельгийские знакомые, пытаясь определить ситуацию на уровне индивидуальной подкорки. Конечно, если уж Америка себя не уберегла, то что уж мы-то, вечно уязвимые, битые, многострадальные...

У обывателя усилился страх перед арабами, мусульманами, «инородцами». Бытовой расизм был в Европе всегда и совершенно естественно стал плодородной почвой для высокой идеи борьбы против исламского терроризма. И все же.

Я почти каждый день езжу на брюссельском трамвае, который водит араб. Среди пассажиров — тоже половина арабов, африканцев, поляков. В поезде Брюссель—Остенде мне стало не по себе, когда сидевший через проход африканец достал из сумки миниатюрный Коран и стал что-то шептать, прикрывая глаза. На окружавших граждан это не произвело такого впечатления. В одной из лучших клиник Бельгии «Эразм» меня записывают на прием к доктору Эззедину, и в очереди к нему сидят чистокровные белокурые фламандцы. Верят, что вылечит.

Если выразить в одной фразе реакцию европейцев на события 11 сентября, то «люди немножко нервничают». Значит, могут вести себя неадекватно, отказываются от привычных затрат, например от ресторана, частой смены автомобиля. Это бьет по экономике. В престижных пригородах Брюсселя падают цены на недвижимость.

Нефтяные кризисы 70-х годов сломали многие привычки, дали толчок внедрению энергосберегающих технологий. Тогда цивилизованный мир тоже изменился. Приспособился, поднялся на ступень, но не деградировал.

Е

сли говорить об «эпохе после 11 сентября», то сильнее всего перемены на политическом уровне. Политики осознали свершившийся факт: холодная война закончилась, и угроза исходит не от советских ядерных арсеналов. В полном замешательстве Североатлантический союз (НАТО). Он создавался для других задач и не приспособлен для новых.

Европа поправела. Взрывы в Нью-Йорке подтолкнули вызревание нарыва проблемы иммиграции. Либеральная идеология приоритета прав человека и свободы личности столкнулась со своей противоположностью. Иммиграция грозит создать критическую массу населения, которому чужды сами эти либеральные порядки и западные ценности.

И европейцы голосуют за правых, потому что только их руками можно прикрыть границы, усилить карательные функции государства. Раньше об этом неприлично было говорить вслух, а после 11 сентября стало прилично. Не обошлось без крайностей. Сумасшедший старик расстрелял семью соседей-арабов и покончил с собой.

П

роехав туннель Фрежюс через Альпы из Франции в Италию, мы остановились на первой же итальянской дорожной станции. В сувенирной лавке рядом с китайскими «хэппи-мэнами» красовались изображения Муссолини: гипсовые бюсты, бронзовые фигуры, цветные календари. Продавец оттопырил большой палец: «Муссолини, Берлускони — ОК!». Дуче востребован.

В самой либеральной стране континента — Нидерландах — героем стал Вим Фортейн, потому что сломал табу и сказал: нам нужны только те иммигранты, которые признают наши ценности, следуют нашим порядкам и работают. В общенациональную демонстрацию вылились его похороны.

Государства на антииммиграционной волне ужесточили визовую политику, затормозили натурализацию. Если в прошлом году Бельгия удовлетворила 70 процентов прошений о гражданстве, то в первой половине нынешнего года — только 30 процентов.

Европейцы призывают правых для решения конкретной проблемы. Но те приходят к власти со всем своим багажом. Таких оригиналов, как Вим Фортейн, мало. В основном же правые есть правые — с консерватизмом, урезанием демократических свобод и социальных гарантий, ксенофобией, расизмом, антисемитизмом.

Надо отдать должное европейцам, которые даже на эмоциональной волне 11 сентября воздерживаются от крайностей. Французы сгоряча проголосовали в первом туре президентских выборов за Ле Пена, но опомнились и выбрали «цивилизованного правого» Ширака. На парламентских выборах партии Ле Пена достались жалкие крохи.

В Австрии триумфально победивший два года назад на выборах националист Йорг Хайдер вынужден уйти из политики. Традиционный праздник Фландрии в Диксмейде, на котором я был в конце августа, прошел под антивоенными и экологическими лозунгами, и вместе с желтым флагом Фландрии над ним развевалось синее полотнище Евросоюза. Только сотня «ультра», не допущенная к народному гулянью, кричала с левого берега Изера ксенофобские ругательства и сожгла два бельгийских флага.

Европа осторожно наблюдает за патриотическим подъемом в Америке и подготовкой к войне против Ирака, со скепсисом относится к словам вице-президента США Дика Чейни на поминальной церемонии в конгрессе: мол, Америка — в состоянии войны за спасение всего человечества.

Государственные лидеры, воображающие себя штурманами истории, предпочитают войти в нее не после смерти, а до очередных выборов. Маленькая победоносная война очень хороша для мобилизации электората. Страшилка международного терроризма эффективно действует и помогает решать частные политические проблемы при поддержке масс. Намеренно меняя местами причину и следствие.

О каком спасении человечества может говорить правительство, которое фактически проигнорировало всемирный саммит в Йоханнесбурге? Там обсуждались вовсе не мнимые угрозы: глобальная экология, растущая нищета большинства землян. О какой заботе о будущем можно рассуждать, видя в Киотском протоколе по парниковым газам лишь возможность торговать квотами на отравление? К чести европейцев, тут они разошлись с Вашингтоном. В силу старых демократических традиций и горького опыта. Как и в вопросе о Международном уголовном суде. Если уж правосудие без государственных границ, то для всех, в том числе и для американских военных.

Было ли 11 сентября действительно рубежом эпох? А не произойди этот ужас в Америке? Погибли же в 94-м миллион человек в Руанде, и ничего. Может быть, для Европы таким рубежом точнее считать разрушение Берлинской стены?

Мне вспоминается разговор с писателем Юрием Карякиным в баре на крыше ханойского отеля «Тханглонг» в 1979 году, после возвращения из Камбоджи. «Бесы», — сказал он заголовком Достоевского о происшедших там событиях. Полпотовцы с 1975 по 1979 год убили не менее миллиона человек. Дико, палкой по темечку. Жертвами масс, движимых общенациональной идеей, стали в основном горожане. Перед этим Пномпень, «Париж Юго-Восточной Азии», купался в роскоши, в то время как остальное население корчилось от голода. Оно с удовольствием расправилось с теми, кто жил в другой цивилизации. Может быть, грань эпох наступила уже тогда, и сегодня весь мир стал одной большой Камбоджей?

АЛЕКСАНДР МИНЕЕВ, наш. соб. корр., Брюссель