М

олодые актеры МХАТа, участники спектаклей «Старосветские помещики» и «Пролетный гусь», вновь сыграли «не пьесу, а прозу». И вновь – хорошую прозу. Что и создало для спектакля «Сонечка» целый ряд проблем.

В программке в эпиграф вынесено следующее: «Возьмите чашу терпения. Налейте туда полное сердце любви. Бросьте две пригоршни щедрости. Плесните туда же юмора. Посыпьте добротой, добавьте как можно больше веры и все это хорошо перемешайте. Потом намажьте на кусок отпущенной вам жизни и предлагайте всем, кого встретите на своем пути». Подпись гласит: «Бабушкин рецепт счастья».

Все эти ингредиенты добавлены театром. Бабушка — не Сонечкина. У повести Улицкой – иные интонации. Там, в тексте, этого рецепта нет.

Но, конечно, он делает честь чувствам постановочной группы…

С

ценична ли повесть, так насыщенная тонами молочного, банного, больничного, бязевого, казенно-манного, полубелого по карточкам, снежного святочного, снежного великопостного? (А это совсем разные оттенки белизны.)

Сценична ли проза, насыщенная, как холст, «блеклым серым» стен иссеченного дождями дома, и цветом вареной картошки, остывшей на холоде дома, и алюминиевой миски, в которой картошка остывала, и старого солдатского одеяла, в которое миску кутали для тепла? (А это совсем разные оттенки серого и сизого.)

Но без черно-белого спектра пайковой повседневности 1930—1950-х, без всей гаммы холстинного, шинельного, угольного, эбонитового, без войлока валенок, копоти тамбуров, волокнистой бумаги повесток из домоуправления, без шороха пшена в мешочках, без густых теней вокзала и подвала, без сырого вафельного полотенца, которое наматывает на голову герой — Роберт Викторович (эту привычку парижанин 1910-х приобрел уже на родине, в сибирском лагере), без эльзевиров, бог весть где реквизированных когда-то, стынущих в подвале уральской библиотеки военных лет, без лапидарных фраз о том, как Роберт в 1914 году делил с Аполлинером солдатское жилье под Ипром, и о том, как Роберта выбросили на ходу из подмосковной электрички 1946 года, без одичалой детдомовщины восемнадцатилетней femme fatale Яси, уборщицы в школе рабочей молодежи, повесть превратилась бы в сентиментальную историю о том, как кротко и великодушно немолодая начитанная женщина не от мира сего уступила мужа юной хищнице.

Но «Сонечка» сильна иными смыслами. Она – о том, как в «бедном и горьком беге жизни» тех лет и мест неправдоподобное, усадебное, библиотечное благородство героини не пошло трещинами в подвалах, очередях и эшелонах.

А дар ее мужа, расцветший между Монмартром и Монпарнасом 1910-х, пережил лагерь, ссылку, чертежно-плакатную поденщину в заводоуправлении, карьеру лучшего театрального макетчика Москвы 1950-х , тридцатилетний летаргический сон.

И вот — белизна облупленных рам, манки, бязи, фасоли, грубого дулевского блюдца, колотого сахара по карточкам убогой категории, грязного городского снега, уличного мороженого у метро «Динамо», молока в стеклотаре, плеч и запястий хитроватой девочки, прошедшей в 1940-х свою сиротскую преисподнюю, привыкшей красть, врать, расплачиваться телом с участковыми, «взорвала смерть» семидесятилетнего художника, вызвав к жизни пятьдесят «белых натюрмортов». (После за это art pаuvre, «искусство бедных» позднего русского авангарда, долго будут драться европейские коллекционеры.)

…Были ведь такие люди в России 1920—1960-х. В скудном и страшном для беспристрастного взгляда времени и пространстве.

Чем держалось это семижильное благородство?

Тысячи страниц Бунина, Шиллера, Новалиса, Данте, Тютчева и Монтеня, прочитанные Сонечкой в мире, вопиюще не подходящем для такого чтения, связаны с ее жертвой и воскрешением дара Роберта. Книги там и тогда даже не были белым гипсовым корсетом души. Они действительно творили с в о й мир.

И в этом мире могли дышать и выживать мизерабли Страны Советов.

К этой «повести о женской судьбе» подошел бы эпиграф из христианнейшего Честертона: «…Белизна — это не отсутствие цвета, а тоже цвет. Ярче всего Бог рисует белым».

…Но спектакль МХАТа по тональности много ближе к «Бабушкиному рецепту счастья». Повесть (без кое-каких сильных эпизодов «сурового стиля») прочитана молодыми актерами (в их числе Виталий Егоров, Янина Колесниченко, Ольга Литвинова, Юлия Полынская) с лирическим воодушевлением, увлекающим зрителя.

В.В. Розанов утверждал когда-то, что пишет с одной целью: «унежить душу» читателя. Этой цели театральная версия «Сонечки» достигает.