Доминик Фернандез. На ладони Ангела. Роман-псевдоавтобиография Пьера Паоло Пазолини. Пер. с фр. Тимофея Хмелева. М. — Екатеринбург: Глагол, У-Фактория. — 496 с.

П

ожалуй, на сей раз можно согласиться с издательской аннотацией. Роман, меченый Гонкуровской премией 1982 года, действительно является «безусловным шедевром биографического жанра». И именно потому, что относится к этому жанру весьма опосредованно. А то и вовсе не относится к таковому.

Истинный жанр этого сочинения — тройной кульбит, прыжок без лонжи из-под мозаичного купола Баптистерия высокой словесности на торг, на рынок, в чашу цирка, густо засиженного Широким читателем. Документальная проза интересует публику больше, чем белль-летр без страха и упрека? Страдальческий и скандальный оттенок славы Пазолини придает тексту дополнительную обтекаемость и скоростное скольжение?

Пусть так — но с эпиграфом из Шатобриана: «Мы описать способны хорошо лишь свое я, его приписывая другому». Без «звездных историй» об актерах Пазолини (таких сюжетов куда больше даже в безупречно литературных воспоминаниях Теннесси Уильямса или Феллини). Без съемок, без продюсеров, без критиков и контрактов. Почти без фильмов Пазолини, собственно говоря. С единственным исключением: широко шумя мрачным темно-красным бархатом шлейфа по желтым руинам и мраморам романа, в действие вступает усталая, оставившая сцену Мария Каллас.

Однако и беседа режиссера с его будущей Медеей больше напоминает сцены романов XIX века, потерянную главу из «Трильби», не то «Графини Рудольштадт».

…А то и хуже того — беседы Вильгельма Мейстера с бродячими актерами.

А в том и кульбит: симулякр документальной прозы и лайкровая маечка «беллетризированной биографии звезды» нужны Фернандезу для того, чтобы ввести в права (ввести как тайного ночного гостя — в мансарду) оптику, стиль, дыхание, близорукость и дальнозоркость классического романа. Где действие неспешно, как дилижанс. Пейзаж подробен, как вид из окна того же дилижанса. Разговоры — неторопливы. Они имеют предметом фрески фра Анжелико и мелодизм Верди.

…И еще никто не боится грузить читателя всем вышеперечисленным.

Он сродни тосканским полотнам Кватроченто, этот роман: мир деталей «задника» простирается до горизонта, но четко выписан тонкой кистью. Молочные лавки Болоньи 1920-х годов, солдафонская спесь и трагическое одряхление отца героя — верного офицера дуче Муссолини, а затем — британского военнопленного; пляжи крошечного городка Фриули, зима

1944-го, партизанский отряд в горах Триеста, воюющий против фашистов Дуче и коммунистов Тито (там погибает брат Пазолини); продавец шнурков, цветочница, торговец жареными бобами и тень Джона Китса на ступенях знаменитой лестницы над римской площадью Испании, и крупным планом — мраморные барельефы Бернини на полузабытой гробнице…

Огромный мир подробностей образует этот текст! «Необарочный» роман строен тяжелой и инженерно просчитанной стройностью многопарусного галеона XVII века. Он движется по азимуту биографического сюжета. Но пятисотстраничное плавание повторяет не столько творческий путь Пазолини, сколько историю Италии 1920—1960-х — с нищетой римских окраин, холодными золотыми очками структуралистов и достоевским бесовством университетских бунтов.

Караваджо и Курбе, ледяное и маслянистое мороженое из каштанов — римская марронита, помятые, некогда элегантные платья матери и банда подростков, «похитителей мотоциклов», — на равных правах в сознании героя. Этот Вильгельм Мейстер середины ХХ века, «проклятый поэт», мятежный созерцатель, мог бы быть и вымышленным лицом. «Подлинный Пазолини» оказался здесь в положении человека, отдавшего свои документы тому, кто поставлен вне закона…

Тем более что герой такого склада и роман такого рода действительно объявлены вне закона оккупационным режимом коммерческой словесности.

«На ладони Ангела» — первый том новой серии переводной прозы, начало совместного проекта двух издательств — московского «Глагола» и екатеринбургской «У-Фактории». Выбор текста говорит не только о вкусе издателей, но и об их явной храбрости. Перевод хорош, но содержит странные ошибки: точно, вполне в духе времени, работали с полной мерой профессионализма, но корректуру держали, не приходя в сознание (опера Верди «Трубадур» именуется «Трувер», нидерландский художник Лукас ван Лейден стал Лукасом де Лейде).

И оформление тома соответствует тому же принципу: отменную обложку сделал мэтр, Андрей Бондаренко. А зато из выходных данных как-то выпало одно из двух издательств, соучредителей новой серии. Тем не менее: в свет, под лукаво-условным лейблом «биографии звезды», выпущена настоящая проза.