Сценарий анимационного фильма
Н
а серьезный конкурс анимационного кино — VIII Открытый российский фестиваль в Суздале, крупнейший (хотя, по правде сказать, единственный) в России — впервые приглашена «флэш-анимация» — интернетовская самодеятельность. Будущее мультипликации? Ее курьез? Или ее конец?
З
аснеженное русло реки. Трескучий мороз. Воздух позванивает и искрится. Легкий снег сухо скрипит под лыжами. Вдоль пологого берега гнутся на ветру сухие желтые стебли, увенчанные метелочками. Их четкие тени похожи на нотные линейки. Самая маленькая метелочка касается гребешком снега, мотается под ветром туда-сюда, вычерчивая ровную дугу. Словно знак «диез» под линейкой. Или что-нибудь другое.
— Вот такого цвета должно быть кино, — говорит Норштейн. — Все есть, больше ничего не надо.
На зимние фестивали он берет с собой лыжи. Теперь мы катаемся по утрам вдвоем.
У Норштейна — красное лицо, рыжая борода заросла инеем. Он похож на Деда Мороза. Метелочка рисует синюю лунку в голубом снегу. Это анимация.
Хармс писал своей возлюбленной, цитирует Норштейн, что поэзия — это «чистота порядка». Я знаю эту возлюбленную. Это Клавдия Васильевна Пугачева, артистка. Она была моей соседкой.
О вас надо бы сочинить повесть, говорю я Норштейну: про человека, который стремился к совершенству и поэтому не мог закончить труд своей жизни.
Японцы любят Норштейна за то, что он понимает чистоту порядка. Госпожа Хироко, госпожа Шиба и господин Сайтани поют песню: «Пчерочка зратая, сто зе ты зуззис?». Им аккомпанирует на барарайке Миша Тумеля, режиссер из Минска, изумительный художник. Все они — гости VIII Открытого фестиваля. Он потому и называется открытым, что сюда приезжают, кто хошь: хоть японцы, хоть белорусы. Хоть Масяня. Все это анимация.
Паук сидит на ветке и плетет свою паутину. Он целит в пушистую рыжую гусеницу, которая ползет по важным делам. Гусеницу спасает муравей. Она превращается в бабочку и улетает с муравьем. А паук летать не умеет. Он умеет только работать в сети. Как Олег Куваев и еще многие, тоже нормальные пацаны.
Текст про муравья за кадром читает Эдуард Назаров. Эдик Назаров — мой старый друг и великий режиссер, снявший фильмов еще меньше, чем Норштейн. Он давно ничего не снимает — ну и пусть, хотя жаль. Куваев снимает, а Назаров нет. Это анимация.
Голос Назарова рассказывает историю про муравья, и это так же смещает перспективу, как письма Хармса моей соседке. Ножницы щелкают и вырезают кусок времени. И ты берешь и склеиваешь концы совсем разных пленок. Назовем это монтаж.
Эдик сам когда-то снял кино про муравьишку, который опаздывал к закрытию муравейника, и это был один из наших лучших фильмов, хотя, конечно, не такой шикарный, как «Жил-был пес». Эдик тоже чувствует чистоту порядка и вообще сечет фишку. Это он придумал название фильму Леши Харитиди про гусеницу, которая налеталась раньше срока, попав в бадминтонный воланчик: «Гагарин».
А теперь озвучивает фильмы своих учеников. Он похож на старого усатого жука, который учит летать бабочек. У них на студии «Шар» открыли курсы. Обещали дать денег на два года, а дали на восемь месяцев. Назаров жужжит, что студентов цинично обворовали. А между прочим, которые висят на сайте «Аниматор. Ру», вообще ничему не учились. Это флэш-анимация. Или «флэшка». Ну вроде как «коротышка». Но не фишка.
Теория фишки принадлежит мне.
По белому полю ходит воробей. Можно представить себе, что нижняя граница экрана — это я, а верхняя — Норштейн. Потому что на снежном поле больше никого нет. А между нами — ну как будто — серый воробей. Треугольная фигулька с клювом и двумя глазками на одной стороне профиля. И, что важно, на красных ножках. Он не умеет летать и сучит своими красными ножками, пускаясь неожиданно в какой-то танец типа молдавского. Так он мотыляется туда-сюда с нарастающим комизмом, и нет буквально никакого смысла в том, чтобы он еще и летал. Поскольку эта фигулька прекрасна и является полноценной анимацией.
Если бы Леон Эстрин, курсант Назарова и участник выпущенного «Шаром» альманаха «Волшебный фонарь», ничему не учился, а просто орудовал себе в интернете как аниматор точка ру, он, возможно, никогда не узнал бы, что тайна анимации заключена в выборе из миллиона возможных движений — необходимого и достаточного. Ну и кое в чем другом, конечно, что знают Норштейн и Назаров и не знаю я. «Воробей, который не умел летать» получил приз жюри «за максимальную выразительность, достигнутую минимальными средствами». А также удостоен второго места в общем рейтинге всех участников фестиваля — то есть принят своими, что еще важнее.
Желтухин тоже сперва не умел летать. Но его полюбили, и он улетел в теплые страны. Мария Муат получила всего лишь диплом — «за лиризм и бережное отношение к литературному первоисточнику». Утешительный приз — штука страшно обидная, особенно для кукольников Муат, которые жизнь кладут на свои филигранные чудеса. Я смотрю «Желтухина» в третий раз, и эта солнечная любовь, разлитая в просвеченном насквозь летнем саду, завораживает все сильнее. Кукла — вещь вообще довольно волшебная. Труд, вложенный в хорошую куклу, — он вроде труда матери. Кукла — не просто плод, она — твоя плоть. Она рукотворна и воспитана тобой. Это анимация.
Кто сечет фишку — понимает. В рейтинге Маша Муат заняла первое место с сильнейшим отрывом — в 50 очков. И вот она стоит, раскинув руки, как окрепший скворец, по уши в овациях, художник перед лицом художников. Ее полюбили, и Муат взмахнула крыльями — и улетела в теплые страны, крыло к крылу с Мариной Курчевской, слепившей Желтухина из серой фланельки, как из собственного серого вещества плюс желтый свет бессонных ночей.
Теперь о фишке.
Юрий Борисович Норштейн стоит, любуясь японской совокупностью небес и снегов. Воспользовавшись этой художественной паузой, я догнала его на лыжне и спросила невпопад: «Как вы думаете, Ваня Максимов — заложник своих уродов?» «Я люблю Ваню — он умный и талантливый человек», — подумав, сказал Норштейн.
А я не люблю, что ли? Как можно не любить этого фрейдиста в драных портках и бандане во всякое время года? Как можно не плениться его шизофреническим бестиарием, извините за выражение? Иван Максимов — наиболее совершенное воплощение «фишки». Фишка, господа, — это стиль, сжатый, сгущенный до знака. Или идея, сведенная к знаку же, к иероглифу. Черный квадрат. В противоположность белому руслу с клавиром цвета ржавых чернил на полях.
Страсти закипают в «Медленном бистро». Люди по-разному переживают ожидание. У них вытягиваются уши и языки, они клюют перец и падают башкой в тарелку. И, как в «Болеро» и «5\4», описав круг, все начинается по новой.
Ваня Максимов любит образ уха, раковины: с одной стороны, модели эмбриона (начала), с другой — бесконечности. Тоже, конечно, чистота порядка. Но между нами, как художник — художнику: уже достал, Вань. Фишка в отличие от стиля — замкнутая система. Сечь (или просекать) ее — это одно. Зависать в ней — совсем другое.
Паучок сам создает свою нить, тянет ее из себя, и она никогда не кончается, потому что его железы всю жизнь вырабатывают этот секрет. Но со временем он становится секретом Полишинеля. Механизм-то ясен: «виртуозное мастерство и гармоничное сочетание изобразительного и музыкального ряда». С чем Ивана и поздравляем. Потому что это — анимация. Как-никак.
Гран-при не присудили никому: некому было. Фильма «Бог», которого так ждали, Константин Бронзит не показал. То есть он и приехал — из Питера, и привез, и очереди своей ждал — предпоследней, в последнюю ночь, уже играя отчасти желваками. А как глянул на экран, где по тусклому золоту Шивы ползет черная муха, — демонстрацию прервал, и ни в какую. «Это ж не проекция, темно, как в заднице. Фильм у меня другого цвета, понимаете вы?! Не могу же я убивать все». И ушел. Вернее, остался, досмотреть самую последнюю работу в конкурсе. Он все смотрел. Он же аниматор.
Тут и Масяня на своих тонких ножках доплетухалась-таки до места встречи. «А вот и наш кошмар», — ласково встретили Куваева коллеги. Но вышел облом. «Я не аниматор», — отрекся от коллег Куваев. «А кто же ты?» — растерялись те. «Да так, тусуюсь в сети…»
И рассказал смешную как бы притчу. «Квасим с ребятами, дело к ночи, надо бы закусить. Пошел один на кухню, прибегает в ужасе: там, в холодильнике, — брови! Е-мое, какие брови? В общем, старые объедки какие-то скукожились и заплесневели, обросли такой черной дрянью… Наша история мне напоминает вот эти брови. Вы хотите нормальной еды, идете в интернет, а там — я. Другое вещество. Вы сердитесь, и совершенно напрасно».
О, как он прав! Масяня, анимация без чувств и без мозгов, покорила поколение «поющих в интернете» (В. Тучков).
Мой приятель пришел в ярость от заметки в «Газете. Ру». В чикагском ночном клубе полиция использовала газ, в панике задавили полсотни человек. Заметка остроумно называлась «Норд-вестерн».
А по-моему, нормально. «Поющие в интернете» — они уже давно другое вещество. Брови, растущие в виртуальном холодильнике. И все, что происходит в мире, для них — виртуальные игры. Флэшки.
И не надо на них сердиться и проклинать Масяню.
Как раз они, а не мы — нормальные и устойчивые организмы, устремленные в будущее при помощи всех своих шести тоненьких цепких ножек.
Помашем им вслед, невзирая на знаки, которые делает нам золотой Шива своими шестью руками. Почем знать, чего хочет от нас этот загадочный «Бог», спасенный от искажения Костей Бронзитом. Художником, лелеющим чистоту порядка.
Тихо, тихо ползи, улитка, по склону Фудзи, вверх, до самых вершин. Белила по белому, ультрамарин по белилам, капля умбры и ржавчина выцветших чернил.
Это анимация.
…Пчерочка зратая, сто зе ты зуззис? Уж не в паутине ли запуталась?
