СюжетыОбщество

СТРАНА — КАМИКАДЗЕ

Этот материал вышел в номере № 18 от 13 Марта 2003 г.
Читать
Каждое окно — бойница, каждый двор — пристрелян, в каждом доме — «Калашников» НА ИРАК НАДВИГАЕТСЯ… ВОЙНА СО ВСЕХ СТОРОН Во время молитвы Ямаан Аюб, как правило, просит Аллаха о двух вещах: чтобы окончательно не сломался старинный мотор его...

Каждое окно — бойница, каждый двор — пристрелян, в каждом доме — «Калашников»

НА ИРАК НАДВИГАЕТСЯ… ВОЙНА СО ВСЕХ СТОРОН

Во время молитвы Ямаан Аюб, как правило, просит Аллаха о двух вещах: чтобы окончательно не сломался старинный мотор его рыбачьего баркаса и чтобы не было новой войны…

Войны с Ираном.

Недостатка в недругах и врагах у Багдада явно не наблюдается. И пока весь Ирак живет в ожидании теперь почти уже неотвратимого американского вторжения, 58-летнего Ямаана, как и большинство жителей маленького рыбацкого городка Аль-Фау на юге Ирака, больше волнует то, что соседний Иран непременно воспользуется этим и двинет свои войска через реку Шатт-эль-Араб, образованную слиянием легендарных Тигра и Евфрата и разделяющую две исламские державы, потерявшие, только по официальным данным, около 1 000 000 убитыми с обеих сторон во время войны 1980—1988 годов.

В ходе той затяжной, бессмысленной и разрушительной войны город Аль-Фау в течение двух лет удерживался иранской армией и был обращен в руины. С тех пор его жители, которые, вернувшись на пепелище, отстроили свой город заново, с тревогой вглядываются в даль залива, где в паре километров развивается красно-бело-зеленое знамя Ирана.

Память о той войне укоренилась глубоко. Даже традиционные мозаичные панно и различные монументы, посвященные войне с Ираном, встречаются на местных дорогах так же часто, как статуи и портреты Саддама Хусейна.

Ямаан Аюб застал по возвращении в разрушенный и сожженный Аль-Фау в апреле 1988 года страшную картину. «Они уничтожили все – дома, школы, больницы».

Теперь Ямаан боится, что история повторится: «Если американцы нападут на Ирак, они сюда не сунутся. Может быть, сбросят пару бомб, и все. Они полезут на север. И больших неприятностей нам нужно ждать не от американцев, а от Ирана».

Ямаан не одинок в своей уверенности. Другие рыбаки, привезшие свой недельный улов на рынок Аль-Фау, также опасаются возможной агрессии со стороны своего восточного соседа. «В этот раз мы им город не отдадим», — уверяет Дауд Салман. Другие рыбаки тоже вступают в разговор и привычно начинают бить себя в грудь и кричать, что будут сражаться до самой смерти за родного и любимого Саддама.

В 1991-м, во время операции «Буря в пустыне», иранцы уже имели возможность вторгнуться на территорию Ирака, ослабленного ударами США, но тогда удержались от прямой военной агрессии и вместо этого поддержали восстание шиитов, которое было жестоко подавлено элитными частями, преданными Саддаму, в марте того же года. В ходе операции спецназ иракской армии уничтожил предположительно десятки тысяч мятежников и мирных гражданских лиц — в основном шиитов.

Опасность интернационализации возможного конфликта, о которой говорят темные и неграмотные рыбаки на юге страны, разделяют и некоторые аналитики в самом Багдаде.

«Конечно, иранское вмешательство в события на юге в 1991 году можно назвать актом агрессии, — считает доктор Муртада Насан аль-Накиб, глава кафедры истории в Багдадском университете. — Сейчас по крайней мере две группы (шиитские. — С.Л.) оппозиции находятся на территории Ирана, и Иран может попытаться вновь извлечь выгоду из этой ситуации».

«Множество катастроф может произойти, если американцы начнут свое вторжение, — предполагает другой аналитик — Вамид Надми, профессор политических наук Багдадского университета. — Иран может решить установить буферную зону в Ираке, чтобы обезопасить себя от соседства с войсками США, и для этого окажет широкую поддержку одной из воюющих шиитских группировок вплоть до прямого вмешательства. В то же время на севере туркам явно не понравится возможность усиления полунезависимого Курдистана, и они тоже вмешаются в конфликт. Таким образом страна будет ввергнута в море насилия по всем направлениям».

В те тревожные дни 1991 года городу Аль-Фау удалось остаться в стороне от эпицентра восстания, охватившего значительную часть юга страны. Вспоминая кровавые события, рыбаки, сами шииты, отводят взгляды и уныло, словно заученно бормочут что-то о бандах каких-то преступников, которыми руководили и которых вооружили иранцы где-то там далеко.

Но память возвращается к Ямаану, как только разговор касается его лодки, если ее можно так назвать. Глядишь на баркас Ямаана, и на ум приходят десятки сравнений, вплоть до библейского Ковчега. Но и Ковчег, наверное, выглядел бы по сравнению с ботиком Ямаана, как спортивная яхта.

Когда-то давно, в 70-е, Ямаан был владельцем двух лодок с двумя хорошими двигателями. Обе сгорели во время войны. Теперь лодка одна — но какая! Около 15 метров в длину, около 3 метров в ширину, скрипучая посудина была собрана Ямааном из кусков и обломков старых лодок, ее дощатые борта иссушены солнцем и морем до такой степени, что трудно понять, какого они цвета.

«Мой двигатель — как старший член семьи», — с особой нежностью Ямаан демонстрирует свое сокровище: шестицилиндровый, мощностью 120 лошадиных сил немецкий двигатель, такой старый, будто его в свое время оставила в раскаленных аравийских песках отступающая армия гитлеровского генерала Роммеля.

Двигатель работает вместе с русским генератором от «Нивы», подогнанным к нему самым невероятным образом. Даже сам Ямаан не знает, как это получилось, но связка функционирует.

Правда, больше времени приходится тратить на его починку, чем на все остальные заботы, вместе взятые. Двигатель ломается каждый день. «Дело не в деньгах. Из-за санкций их просто не продают. Поэтому, когда я возвращаюсь в порт, хожу от одной кучи металлолома к другой, чтобы найти какую-нибудь подходящую железяку. Если двигатель окончательно сломается, я не смогу платить своей команде — и моя семья будет голодать».

Вместе с женой, детьми и внуками семья Ямаана насчитывает 13 человек. До войны с Ираном работы было тоже много, но денег хватало на все. Ямаан часто привозил в порт до 300 килограммов рыбы. Сегодня он и его команда из шести человек (двое сыновей и четверо нанятых работников) привезли на рынок около 150 кг рыбы — недельный улов, который они продали за 70 долларов, и выручку разделили на семерых.

Кучки бледно-серых рыбок длиной не больше десяти сантиметров свалены беспорядочно прямо на грязную пристань, словно кто-то опрокинул все несуществующие лотки. Рыбаки и торговцы быстро заключают сделки, ожесточенно жестикулируя и перепрыгивая через кучи рыб. Рыбаки не в силах торговаться — хотят быстрее домой к семьям. Они привычно жалуются на санкции, а также на постоянные преследования и притеснения от иранской и кувейтской береговой охраны: «Три дня назад кувейтские пограничники остановили нашу лодку, забрали весь наш улов и избили нас. Они так себя ведут, будто Залив принадлежит им. Им и иранцам».

Тем временем Ямаан и его команда вычищают громадный ящик из-под льда от прилипшей чешуи. В море они всемером спят по очереди в кормовом отсеке трюма, где ничто не предназначено для комфорта. Голые доски с кусками картона, которые используются как матрасы, и несколько старых тонких одеял, засунутых в мешок из-под риса.

Команде приходится экономить на всем, в том числе на еде и воде. «На море мы не можем позволить себе всласть напиться воды, — говорит Ямаан. — Нам не нужно много еды. Все, что нам нужно, – это наша свобода и наша родина. И мы будем сражаться до последнего, если нужно».

Этот упрощенный взгляд на вещи разделяет и губернатор города бригадир Амар Мухаммад, который в апреле 1988 года вводил свой батальон в освобожденный Аль-Фау. Теперь он готовится вновь его защищать.

Сидя в своем просторном кабинете под портретом Саддама, бригадир Мухаммад говорит, что у него есть «отличный» план по защите города на случай иранской интервенции: «В городе и его окрестностях проживают около 100 000 человек. В основном это рыбаки и их семьи. У большинства из них есть оружие. Каждый из них – часть плана. Они будут сражаться, как герои».

На вопрос, предусматривает ли его «отличный» план эвакуацию женщин и детей, губернатор ответил: «Нет, женщины и дети остаются здесь. Вместе с мужчинами они будут сражаться за Саддама Хусейна, за партию, за родину».

В таком порядке…

ОДНА АБСОЛЮТНО СЧАСТЛИВАЯ ИРАКСКАЯ ДЕРЕВНЯ

Десятки мужчин, в основном крестьян из окрестных деревень уезда Мешахде, что в 35 километрах к северу от Багдада, заполнивших до отказа небольшую мечеть, пришли, чтобы, может быть, в последний раз попросить Аллаха отвести от них войну и, если это уже невозможно, даровать им победу в битве с «американцами и евреями, внуками обезьян и свиней», как образно и неполиткорректно вещает местный мулла.

Для Нахcана Халифы Джамила, крепкого, по-доброму грубоватого мужика, с обязательным немного выпирающим животом — извечным первичным признаком скупого восточного мужества, — победа, о которой говорит мулла, имеет вполне отчетливые и внятные очертания — это победа Нахcана и его семьи над «шайтано-подобными» американцами, которые, не дай бог, сунутся завоевывать их маленький клочок унылой коричнево-серой земли.

«Они придут сюда с севера, и моя задача остановить их здесь и не дать им войти в мою деревню и мой дом, – говорит Нахcан, гордый отец семерых сыновей и двух дочек. – Моя защита — это мой автомат Калашникова и мой бог — Аллах. Партия (местная ячейка правящей партии – по-нашему райком. — С.Л.) обещала мне выдать еще автоматов и патронов до того, как начнется сражение. Мои сыновья и я умрем здесь, но не пропустим американцев».

Такая решимость бороться и не сдаваться со стороны обыкновенного сельского водителя грузовика из деревеньки Абу-Суиль — не просто бравада или спонтанный эмоциональный бред. Боевой энтузиазм сельских масс тщательно контролируется местным райкомом, руководители которого указывают селянам, где копать окопы и когда являться на стрельбы, которые проводятся два раза в неделю под руководством военного инструктора из партийного комитета.

Одетый в новую черную выходную рубаху до пят и красно-белую куфию (традиционный арабский мужской головной убор), Нахcан довольно улыбается, когда у него появляется возможность продемонстрировать гостям, как его юные отпрыски умеют обращаться с оружием.

12-летний Хатем с румяными от волнения щеками пулей летит в дом и через долю секунды вылетает обратно с семейным сокровищем – АКМ-47, магазин полон и пристегнут. Отец, интуитивно оценив ситуацию, мгновенно разворачивается и, совершив невероятный для своего грузного телосложения прыжок, успевает вовремя выхватить смертельное оружие из рук мальчишки, еще до приземления отсоединяет магазин, опускает предохранитель, перещелкивает затвор, поднимает ствол вверх и, уже твердо стоя на ногах, прячет магазин в бездонный карман рубахи, делает контрольный беззвучный выстрел в небо и возвращает оружие не успевшему понять, что произошло, сыну.

Удивительно, что собравшаяся вокруг толпа из родных и соседей не аплодирует. Привыкли уже, наверное, к такому цирковому спасению детей в условиях надвигающейся войны, то есть неоднократно присутствовали на репетициях этого семейного трюка. По крайней мере, все семеро сыновей Нахсана, от 10 до 18 лет, живы и здоровы, умеют читать, писать и стрелять и готовы защищать родину в составе одной отдельно взятой семьи под руководством по-старшински заботливого отца.

Тем временем Хатем быстрехонько разбирает и собирает автомат, лихо вколачивая крышку на место маленьким, но крепким кулачком, и со знанием дела прицеливается в черно-белую корову, жующую жидкую травку метрах в двадцати от дома. Хатем склоняет голову к прикладу, прищуривает глаз и нажимает на курок. Боек глухо клацает. Корова продолжает свою продуктивную жизнедеятельность. Хатем победно поднимает АКМ над головой и другой рукой делает знак victory. В этот раз толпа из восторженных сестер, теток, братьев и соседских детей радостно кричит и улюлюкает. Широченная улыбка еще не успела сползти с лица Хатема, как его 15-летний брат Луай в приступе ревности выхватывает автомат из рук брата, и шоу идет по второму кругу.

Нахсан оставляет мальчишек с их любимой игрушкой и ведет гостей к свежевырытой квадратной яме три на три метра и глубиной метра полтора неподалеку от их большого одноэтажного кирпичного дома, выкрашенного под цвет глины и поэтому почти незаметного с дороги. В этой яме его семья будет прятаться, когда начнется бомбежка.

«После начала бомбежки партия скажет нам, где копать траншеи для обороны деревни, — говорит Нахсан. — Но скорее всего каждая семья будет защищать свой собственный дом. Мы будем стрелять, пока не кончатся патроны, а потом мы будем сражаться с врагом кинжалами, камнями и палками».

Нахсан уверен, что патронов у них хватит на неделю боев. Что касается запасов еды и необходимых вещей, семья собирается сражаться, а не отсиживаться в убежище...

Луай заканчивает упражняться с автоматом и, передав его другому брату, подходит к Нахсану, прислоняется с любовью к его руке и говорит, что никто не стреляет из автомата лучше его отца: «Отец сказал мне, что, если его ранят или с ним что-нибудь случится, я должен не обращать внимания, а продолжать стрелять во врагов, пока всех их не убью».

В деревне, разбитой на небольшие, в три-четыре дома, хутора, раскиданные на сотни метров друг от друга, около 150 домов с населением более трех тысяч человек. Сотни из них, мужчины и мальчики, способные держать оружие, тренируются в стрельбе, роют укрытия и готовят себя к последнему и решительному бою, вдохновляемые уездным партийным и религиозным руководством.

Местный мулла доктор Хамед Абдул-Азиз аль-Шейх Хаммад — чрезвычайно импозантная личность, с безукоризненно подстриженной седоватой бородой, в дорогой серой робе и белом тюрбане с красным околышем. Его громкий, проникнутый неподдельной эмоцией голос наполняет мечеть до самых сводов своей болью, яростью и решимостью и призывает правоверных мусульман из почти двухсот окрестных деревень быть готовыми «превратить свои деревни и дома в неприступные крепости».

«Мы не хотим этой войны, которую нам навязывают, — убеждает меня мулла после проповеди. — Но если нам придется воевать, все будут сражаться – и мужчины, и дети, и женщины. И они не побегут врассыпную. Они превратят свои деревни и дома в крепости, и победа будет за нами по воле Аллаха. Враг будет разбит».

Уволившийся из ВВС в запас по состоянию здоровья, бывший майор, а теперь аспирант-компьютерщик Мухаммад Ибрахим выходит из мечети взволнованным и просветленным. Мухаммад говорит, что у него дома целых десять «Калашниковых», но, к сожалению, — семь дочерей и всего два маленьких сына, одному из которых уже исполнилось десять лет, но он серьезно болен и не может научиться стрелять. Поэтому Мухаммаду пришлось обучать стрельбе жену и двух своих сестер. Кто-то же должен помогать ему защищать дом от американской армии...

И так в каждой деревенской семье. В большом, но обветшалом глиняном доме 77-летнего седого и почти слепого Али Хоммади живут 31 человек, из которых пять сыновей и семь внуков умеют пользоваться оружием. Они также с большой охотой демонстрируют свои боевые навыки, привычно превращая это действо в семейный праздник, в разгар которого жена Али, 64-летняя крупная и внушительная старуха, врезается в толпу внуков, вырывает священное оружие из чьих-то детских рук, вскидывает его над головой и начинает пританцовывать, помогая себе громкими ритмичными завываниями.

«Саддам, Саддам! Твое имя потрясет Америку!» — надрывно причитает Хадер.

Она, однако, не совсем валяет дурака. Хадер в свои годы не забыла, как стрелять из автомата, и готова сражаться наравне с мужчинами: «Если мне не достанется оружия, я буду рвать американцев зубами». И Хадер, к пущей радости своих домочадцев, показывает несколько раз, как именно она будет это делать, кусая свою руку пониже локтя длинными, редкими, кривыми желтыми клыками…

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow