АКТЕР — ЯВЛЕНИЕ ПАРАНОРМАЛЬНОЕ. И, ГЛАВНОЕ, ОБЪЯСНЕНИЙ ОТ НЕГО НЕ ДОЖДЕШЬСЯ…

Осенью режиссер «Пластилина» начинает снимать фильм по Чехову. В основе сюжета — «Палата № 6»

К

инорежиссер Кирилл Серебренников снял сериалы «Ростов-папа» и «Дневник убийцы». Спектакли театрального режиссера Кирилла Серебренникова — «Пластилин» Василия Сигарева в Центре драматургии и режиссуры, «Откровенные полароидные снимки» Марка Равенхилла в Театре им. Пушкина, «Терроризм» братьев Пресняковых во МХАТе им. А.П. Чехова — принадлежат к числу самых острых, тревожных и ярких столичных премьер последних лет.

— Кирилл, вам вообще близки персонажи с отклонениями?

— Это интересно всем, потому что искусство — все, что находится за гранью ОТК. Норму мы лицезрим каждый день. А на экране, на сцене людям, наверное, любопытны персонажи в неких экстремальных обстоятельствах. Либо сами по себе экстремальные.

— И кто признал нормой норму, которую мы видим каждый день?

— Вероятно, про то и наш фильм… Хотя глобально он о том, как мир иллюзий и мир реальности пересекаются и что из этого получается.

— Видели ли вы когда-нибудь физическое преображение актера во время работы?

— Да. И это поразительные вещи… Вы знаете, такое случается с очень хорошими актерами — как со звездами, так и с малоизвестными артистами. Эти люди-хамелеоны в работе вдруг превращаются во что-то: это по-другому ходит, по-другому говорит. Один из таких — Евгений Миронов. Сейчас я сделал спектакль «И. О». по пьесе шведского драматурга Стига Ларссона в Центре драматургии и режиссуры, где работают как минимум несколько хамелеонов. Там совершенно другие Алексей Гуськов и Максим Аверин. Там совершенно другая Граня Стеклова.

— Не боитесь ли за них как за людей? Ведь, наверное, что-то происходит с психикой?

— Актерская профессия вся состоит из паранормальных явлений. И это не паранойя, не сумасшествие. Болезнь в искусстве, на мой взгляд. Мне нравится, когда происходящее входит в понятие Тайны. И «как это сделано» — никто не знает, может быть, даже тот, кто делает.

— А актеры могут объяснить, что происходит?

— Я с некоторыми беседовал на эту тему. Но от них никогда не дождешься объяснений.

— Кто-то из медиков обследовал играющего актера?

— Такие опыты мне неизвестны. Но мне известно, что актер Гуськов за спектакль теряет три кг веса. Игра — суперстресс. Марина Владиславовна Неелова на сцене может поднять вес, который она не в состоянии поднять в жизни. И она энергетически покрывает зал в тысячу человек! Такая экстрасенсорика.

— Видели ли вы когда-нибудь, например, дематериализацию?

— Деньги часто дематериализуются. Это их обычное свойство. Но когда люди покупают серьезные брошюрки про мистику на вокзалах, я бы это назвал бытовым кликушеством.

Если говорить о владении специфическими способностями, я верю в неограниченные возможности человека, а также в многообразие мира и многообразие форм его проявлений. Мир такой разный, что бывает все. Нет таких вещей, в которые я не верю.

— И как это соотносится с точной наукой физикой, которая была вашей первой специальностью?

— Очень прямо. Я всегда говорю, что физика — одна из немногих наук, может быть, единственная, которая подтверждает существование Бога. Физика предполагает такое количество допущений и такое количество достаточно условных моделей описания мироздания — очень странных и очень сложных, — что, в общем, к материализму это не имеет никакого отношения. Это абсолютно метафизическая наука.

— Физика — вам подспорье в творчестве?

— Физика — это структурное мышление, система мира. Она помогает и сидит внутри. Это не то, что: а ну-ка вспомни закон Бойля — Мариотта! Физика — внутреннее желание найти стройность. Обрести гармонию. Есть же понятие: красивая формула. Верная формула — всегда красивая формула, красиво устроенная.

— Можно ли вас, Кирилл, определить как рефлексирующего физика?

— Нет. Я вообще не рефлексирующий тип. Есть такие люди — рефлексаторы, которые начинают вибрировать по каждому поводу. Физик? Какой же я сейчас физик! Хотя в физиках тоже бывает — больше математики, меньше математики.

— Скажите как физик физику: идеи несут энергию?

— Думаю, да. В них сила мысли, сила злости, сила взгляда. Наверное, волновая природа в этих вещах присутствует.

— И продвижение этих идей, успех зависят от энергетики человека, который их родил?

— Наверное, от энергетики, но и от свойств пространства, свойств материи, которая проводит эту энергию. Надо попасть с нужным количеством энергии в нужное место во времени и пространстве. Всего лишь соблюсти эти условия.

— Скажите, когда вы приступаете к новому проекту, как это происходит: вы предлагаете или вам предлагают?

— Как правило, я. Если мне не нравится пьеса, я вообще ее не ставлю. Обслуживать артистов или даже самых уважаемых антрепренеров мне что-то не хочется, потому что получается нечестно и начинаешь относиться к этому делу, как к работе. Но тогда должны быть чудовищные деньги. Хотя просто за деньги — тоже для чего это? Но даже в этом случае, понимаете, нельзя ничего делать, если результатом станет позор. Деньги закончатся — позор останется.

— Есть понятия «профессионал» и «любитель». Так что, вы — любитель?

— Да, я любитель, и, видимо, сам на любителя.

— Кирилл, вас более интересуют сегодняшние сюжеты, современные лица или исторические персонажи?

— Так получается, что в театре я работаю больше по современной драме, а в кино все больше и больше меня уносит куда-то в прошлое. Но прошлое мне кажется очень интересным. Особенно привлекает начало ХХ века, потому что он на наших глазах сложился, как законченное произведение искусства. Мы знаем, чем он начался, чем продолжился и чем завершился. А вот разобраться, почему он стал вот таким вот, а не иным, интересно именно сейчас. Разобраться в исторических фактах, в том, как закручивались энергетические потоки, как возникла и сложилась система закономерностей, случайностей и взаимодействий. Как возникли персонажи, образы. Как появились направления в искусстве. Как изменилась литература, родились и умерли поэзия, свет и звук.

— И что, современные драматурги — молодые ли, более опытные — в состоянии справиться с такими задачами?

— Самая главная драматургия прошлого века как бы сложилась к его началу. Чехов умер практически сто лет назад. Повторяется ли тот виток? Отчасти, возможно, и повторяется. Сейчас стали говорить, и не без оснований, о новой современной драматургии, даже о драматургическом буме. Появились имена, которые «работают» и здесь, и на Западе. Волна есть, но она, вероятно, воплощена слабее. Это какой-то отсвет той волны, того века.

— Будет ли — скоро ли, нет — написана пьеса века?

— Этого мы не знаем. Но мы знаем, что «Чайка» провалилась в Александринском театре. Взяла и провалилась. Сегодня понятно, что есть очень талантливые люди, которые занимаются драмой очень серьезно. Насколько они окажутся выразителями сегодняшнего дня, станет известно позже.

— Каких отечественных классиков театра ХХ века вы видите?

— Во-первых, ХХ век — век режиссерского театра. Эта профессия, как выяснилось, очень молодая, и она сложилась как раз в ХХ веке — с установлением диктатур в социуме. Она рождалась вместе с этими катаклизмами политического свойства. Профессия, с одной стороны, диктаторская, с другой — глубоко психиатрическая, с врачебной точки зрения, и очень синтетическая. Тут диапазон от Станиславского — Мейерхольд, Вахтангов, Михаил Чехов — это русская режиссерская школа и великая советская — Товстоногов, Эфрос, Любимов, Васильев, Фоменко, Захаров, Гончаров, Някрошюс, Додин, Гинкас… И вот теперь вековая школа как бы закрывается. Она сформировалась и выразилась уже в некоей пантеонной форме. Теперь есть куда приходить с цветами, чему кланяться, на что кивать и что цитировать. Нам осталось идти дальше и делать что-то совершенно другое.

Что касается современной драматургии... Я бесконечно повторяю имена молодых и, на мой взгляд, перспективных драматургов. Их не так много, и своими работами они уже всем известны. Не стану повторяться, иначе буду выглядеть их PR-менеджером. Из зрелых сегодня работают Разумовская, Садур, Петрушевская, сегодня пишет Александр Галин.

— Кого из них вы готовы поставить?

— Никого, пожалуй. Но это моя проблема, а не их. Мне бы очень хотелось поставить Вампилова, и он вполне классический. Замечательные пьесы у Арбузова, Рощина.

Так получилось, что судьба связала меня с очень молодыми авторами, с новой волной. И я, наверное, какое-то время должен быть верен этому, тем более что мне это действительно очень интересно — их новая система образов.

— Кирилл, я пыталась найти вас в компьютере, и он на вас всегда зависал.

— Я вам скажу честно, что от меня ломаются приборы, телевизоры, перегорают лампочки. И действительно виснут компьютеры. Может быть, мои личные вибрации входят в дикое противоречие с вибрациями техники — волны не совпадают, что ли.

— Так вот между зависаниями мне удалось узнать, что вы поздний ребенок, а это вполне интересный и знаменательный факт. Считается, что у зрелых людей рождаются либо очень способные дети, либо…

— ...олигофрены, да. Я поздний ребенок у родителей. Когда люди заводят детей поздно, они это делают совсем осмысленно. Ребенку уделяется совсем другое внимание, он получает совсем другое воспитание, в него вкладываются.

При том, что я один в семье, никакого балованного беззаботного детства у меня не было — одно спартанское воспитание.

Вероятно, растили не только мужчину, но человека, который за все должен нести ответственность.

— Это польза. А какая все-таки прелесть быть поздним ребенком!

— Когда ты маленький, ты не думаешь о прелести. Ты же не понимаешь, какие у тебя родители — молодые или старые.

— Как раз понимаешь. Ну, например, приходит мама в школу на собрание, а там все мамы лет на двадцать моложе…

— У меня мама — красавица, всегда модно одевалась и выглядела прекрасно — лучше всех. И у меня никогда не было ощущения ее возраста и вообще возраста родителей в моем детстве, кстати. Это сейчас я методом калькуляции понимаю, что они могли бы родить меня лет на 15 раньше. Но с возрастом возникает дистанция. Вот сейчас мне 33, а им 70. И мы люди совсем разных поколений — устройств, ощущений. Я очень люблю своих родителей, и они любят меня, но пропасть возникла как раз из-за дистанции поколений.

— То есть ваши родители вас не очень понимают и им не совсем нравится то, что вы делаете?

— Они гордятся. Но они действительно не очень понимают. При том, что они интеллигентные люди и во многом разбираются. Но как-то по-своему, как могут понимать люди их поколения. У меня папа — врач, а врачи, как известно, — люди очень конкретные и вне фантазий. И вообще очень специфически смотрят спектакли и фильмы.

— Как вы думаете, образ жизни — это причина или следствие рода занятий?

— Думаю, что сильно влияют и вероисповедание, и место, где ты родился, живешь… Когда-то давно-давно я был жаворонком — какое-то время. Хотя в школе все мы жаворонки. А потом почему-то кто-то остается жаворонком и ходит на работу к семи утра, а кто-то становится совой, а потом совой-совой. И я сейчас уже, наверное, выпь какая-то, даже не сова. (Смеется.)

— Вы человек легкий — легко встречаетесь, общаетесь, живете с людьми?

— Легкий, но — тяжелый. Я схожусь с людьми как бы легко. Не могу сказать, что у меня много друзей. Но они есть, и я рад. С некоторых пор меня стали утомлять шумные компании — может, это уже свойство возраста. Я очень много времени провожу на людях — вот в чем проблема. Вы знаете, я вдруг понял, что три года не был один — чтобы в помещении никого не было длительное время, а это психологически тяжело.

Осталось найти необитаемый остров. Оказаться там и в одиночестве думать.