Этот человек — хирург. Блестящий, дерзко мыслящий, неожиданный. Он делает за год около 400 операций. То есть больше, чем дней в году. Любых дней: и рабочих, и праздников, и отпусков. Результаты таковы, что самые тяжелые больные рвутся именно к нему. А всего за свою жизнь он сделал девять тысяч операций. В хирургии он первопроходец. Государственной премии недавно удостоился именно за новаторские операции, каких до него не делали ни в нашей стране, ни в мире.
Но еще он — генеральный директор крупнейшего в стране и в Европе Российского онкологического научного центра имени Н.Н. Блохина РАМН. Центр — государственный и федеральный. Сюда принимают больных из всех стран СНГ. Под крышей этого огромного учреждения (одних подземных коммуникаций — 200 километров) — четыре научно-исследовательских института, десятки отделов и лабораторий. Совсем недавно создана лаборатория молекулярной биологии.
Три тысячи сотрудников, среди которых — 9 академиков, 87 профессоров, 218 докторов наук, 800 научных сотрудников, спешат поутру к своим исследованиям, приборам, больным. Здесь дорожат тем, что работают в ОНЦ. Двенадцать волонтеров — врачей и ученых — пока трудятся без зарплаты, ждут, что появятся вакансии…
Понятное дело, в любом учреждении порой возникает необходимость, чтобы тебя принял и выслушал сам директор. Директор не отказывает никому. Примет каждого, если только в этот час он не должен оперировать. И, кстати, то, что он избран недавно в «большую» академию и что он главный онколог в Президентском медицинском центре, не наложило на него печати избранности, исключительности и недоступности.
Мы беседуем в кабинете, где на стене висят внушительного вида охотничьи ружья. Их хозяин — страстный охотник. Кто знает, может, сказывается кровь предков-ассирийцев, которые когда-то из-за этнических конфликтов переселились в далекую северную страну. Дед был в войну партизаном. Бабка, когда Киев захватили фашисты, спасла, рискуя жизнью, двух еврейских детишек.
Итак, наш собеседник — Михаил ДАВЫДОВ.
— Михаил Иванович! Согласитесь, все же ситуация парадоксальная. Так много нового в лечении опухолей. Если терапия начата вовремя, на первых двух стадиях, больные живут и десять, и пятнадцать лет. А общая картина у нас невеселая, смертность от рака не уменьшается, даже растет…
— Недавно приезжал один мой пациент. Я его оперировал 18 лет назад — рак пищевода. Он чувствует себя вполне нормально. Вот мы всем и говорим: невероятные подвижки, буквально прорывы в лечении рака на первых двух стадиях. Так помогите же нам выявить, ухватить рак именно в это время!
— На только что прошедшей объединенной сессии Российской академии наук и Российской академии медицинских наук состоялся «круглый стол» по онкологии. Там, в частности, шел разговор о том, что прекращены профилактические осмотры с целью раннего выявления рака, которые много лет были обязательными и регулярными. Эти осмотры при всей их простоте нередко помогали обнаружить некоторые опухоли именно на ранней стадии. Вот уж действительно, как говорилось в старом анекдоте о красной икре, — и кому это помешало?
— Это правильно, хотя в такой трактовке есть немалая доля упрощения. Сегодня массовые осмотры надо вести с применением тех новых методов раннего выявления, которые уже есть. И хотя и осмотры, о которых вспомнили за «круглым столом», тоже требовали затрат, сегодняшний скрининг, включающий ультразвук, рентген, биологические тесты, — эти осмотры уже гораздо дороже прежних. Знаете ли вы, что в Японии успешно осуществляются около 40 государственных программ раннего выявления и адекватного лечения рака на первых стадиях? Платит целиком государство. И это не замедлило сказаться. Рак желудка, который был когда-то на Японских островах проблемой номер один, сегодня у 35 процентов больных выявлен в первой стадии. В этой стране ощутимо увеличилась продолжительность жизни. А у нас при полном отсутствии профилактики люди обращаются к врачу уже с третьей-четвертой стадией рака и умирают довольно скоро от того, что процесс стал необратимым, охватил весь организм.
— Еще великий наш физиолог Иван Петрович Павлов говорил, что плохие условия жизни и варварское обращение с самим собой сокращают человеку жизнь, которая могла бы длиться лет до 120…
— Сейчас немало цивилизованных стран, где здоровье нации действительно стало приоритетом, могут похвастать и ростом общей продолжительности жизни, и числом долгожителей.
Пример эффективности лечения рака на ранних стадиях можно привести и из нашей жизни. Когда произошла авария на Чернобыльской АЭС, то при огромной помощи отовсюду наши врачи провели тщательный скрининг по обнаружению рака щитовидной железы. В итоге у многих процесс был обнаружен достаточно рано, люди своевременно прошли курс лечения.
— Когда же у нас будет на современном уровне налажена система профилактических осмотров?
— Когда те, кто руководит страной, наконец поймут: здоровье нации — главное богатство. Тогда и найдутся средства на все то, что необходимо для своевременного выявления. Но это вопрос уже не медицинский, а социальный.
— Каковы перспективы генной терапии? Об этом много сейчас пишут и… фантазируют в печати. Как реально обстоят дела с генетическим прогнозированием?
— Здесь в последние годы произошел настоящий прорыв. Мы этим прежде всего обязаны молекулярной биологии. Ее достижения тесно связаны с тем, что в конце ушедшего века успешно осуществлено изучение генома человека — секвенирование генов. У нас я хотел бы прежде всего отметить работы академиков Льва и Федора Киселевых, в нашем институте — профессора Александра Татосяна, академика Гарри Абелева. Обнаружены десятки генов (в частности, это гены В и RCA), ответственных за определенные опухоли — щитовидной железы, молочной железы, яичников у женщин. Известны и гены, подавляющие развитие опухоли, гены-супрессоры.
Есть уже немало возможностей генетического прогноза и мониторинга. Реальной становится и генная терапия. Правда, все это весьма дорогостоящие методы.
Для того чтобы проводить соответствующие тесты, применяются абсолютно новые технологии. Для обнаружения неполадок в генном аппарате используются молекулярные зонды, моноклональные антитела. Такой чувствительности не может дать ни один из доселе известных методов. Поиск комплексов онкогенов, присущих определенным формам рака, продолжается.
— Полвека назад высказывалось множество объяснений причин онкологических заболеваний. Академик Зильбер настаивал, например, на вирусной их природе, а академик Шабад — на биохимической. Насколько далеко ушла сегодня наука от тех дискуссий? Что из сегодняшних толкований природы рака наиболее соответствует истине и наиболее перспективно с точки зрения его лечения?
— На мой взгляд, наиболее приемлема и перспективна зильберовская вирусно-генетическая теория. Мне очень близка в этом отношении позиция академика Льва Киселева, ведущего нашего специалиста по геному человека.
Конечно, никто не опровергает возможность воздействия химических канцерогенов. Есть так называемые профессиональные раки — например, рак мочевого пузыря у работников, занимающихся анилиновыми красителями; рак легкого у рабочих горячих цехов металлургических комбинатов, асбестовых предприятий.
Но это всего лишь провоцирование условий для поломки генома. А такая поломка носит молекулярно-биологический характер. В этом направлении крупномасштабные исследования идут сейчас во всем мире, в том числе и в нашем Онкоцентре. Спектр работ, которые здесь проводятся, включает все основные проблемы современной онкологии. Роль наших ученых в мировом фронте исследований очень высока.
Другой вопрос, что мы не можем развернуть такие же исследования в масштабах страны, ибо для этого нужны деньги, которых ни у нас, ни у всего российского здравоохранения нет.
— Может, дело не только в отсутствии средств, но и в неумении сконцентрировать их на опасных для судеб, для жизни страны направлениях? Академик Анатолий Петрович Александров в бытность свою президентом АН СССР говорил: если бы у государства и его руководства было понимание того, что медицина и сельское хозяйство так же первичны для безопасности страны, как создание атомной бомбы и прорыв в космос, все их проблемы были бы быстро решены. А ведь в 1944 году, когда развертывался дорогостоящий Урановый проект, страна была куда беднее, чем в году 2004-м.
— О поддержке здравоохранения болтовни у нас много. Как грибы, растут какие-то там ассоциации, лиги здоровья… Но политические лозунги должны совпадать с финансовым их обеспечением. Говорите, что вы печетесь о здоровье нации? Так будьте добры предусмотреть в бюджете все необходимое для этого здоровья! А если судить по статьям принимаемого Госдумой бюджета, здравоохранение вообще отсутствует в числе ее приоритетов. В итоге профессор нашего, подчеркиваю — государственного центра, специалист мирового класса, получает зарплату, едва превышающую прожиточный минимум.
Действительно, для того чтобы решать такую жизненно важную проблему, как здоровье нации, нужно объединение и средств, и усилий всего общества. А общество у нас разобщено, как никогда. Ощущение такое, что нынче объединить нас может только какая-то общая беда. И тогда — «вставай, страна огромная!».
В юности, когда меня призвали служить и мы ехали в эшелоне по Псковской области, на одной остановке я высунул стриженую голову из вагона, смотрю — идет железнодорожник. Спросил: «Отец, какая станция?». Он назвал, потом говорит: «Что, в армию? Ты кто сейчас есть? Абсолютно несознательный, невоспитанный элемент. А после армии человеком станешь».
В общем-то агитку мне прочел. Но она совпадала с тогдашним общим умонастроением. Сейчас же что-то потеряно, выхолощено из ключевого понятия служения обществу.
— Что, на ваш взгляд, когда формируется хирург, должно быть в нем от Бога, что от природы, от генетики, от родителей, от окружающей человеческой среды?
— Чтобы стать хирургом, конечно, нужны особые данные, особые волевые характеристики личности — реакция, пластика, координация, психология, характер. Но при этом очень важна школа. Хирурги ведь как учатся? Глазами. Запоминая, как работают учителя. И уже потом развивают в силу своих способностей заложенный в них самих потенциал — интеллектуальный, нравственный, чисто технический.
Мне с учителями повезло. Я с благодарностью вспоминаю и выдающегося нашего хирурга Николая Николаевича Блохина. И моего непосредственного учителя Анатолия Ивановича Пирогова. И Григория Рафаиловича Ойфе из Подольской больницы, куда я приехал молодым врачом. Это был блестящий хирург. Глядя, как он работает, я видел образцы высокотехнологичного и… высокоэстетичного оперирования. Там не было кровавого месива, никаких грубостей. Была элегантная, я бы сказал, артистичная хирургия. У этих людей я учился, благодаря им потом многое сумел сделать сам. А сегодня с радостью наблюдаю, как мои ученики Иван Стилиди и Всеволод Матвеев, молодые доктора наук, хирурги высокого класса, делают операции, которые, кроме меня, еще недавно никто не делал. Это же замечательно!
— Мы стали свидетелями вашего разговора с девушкой, которая сказала: вы счастливый человек уже потому, что, проведя утром операцию, дальше можете отдыхать душой с чувством выполненного долга. Но возможно ли вообще отдыхать в вашей профессии? Или все-таки с годами вырабатывается охраняющее душу противоядие?
— Нет такого противоядия. Потому что до какого автоматизма или там до искусства ни доводи личное мастерство, все равно на весах всегда будут жизнь и смерть человека. Недавно мы с академиком Ренатом Акчуриным страшно переживали исход одной совместной операции. Сложнейшая онкологическая и кардиологическая ситуация одновременно. Делали все возможное и невозможное, но больной все равно умер на столе. А мы, два хирурга, имеющие за спиной несколько десятилетий операционного опыта, всякое повидавшие на своем веку, были просто подавлены.
Нет, к смерти привыкнуть невозможно. Нравственная составляющая ответственности за жизнь человека превыше всех других. Особенно когда берешься за операции с высоким риском смертельного исхода. А мне приходится, как правило, брать на себя именно такую работу. Что такое стандартные операции, я уже забыл. Не могу сказать, что волнуюсь до неуправляемого состояния. Работу свою выполняю четко, подконтрольно. Но все-таки готовность к неожиданным осложнениям и нестандартным решениям всегда есть.
Хирургов, равнодушных к исходу своих операций, я не видел. Да, конечно, когда спасенный человек, выходя из клиники, говорит тебе: «Спасибо», понимаешь, как прекрасна и человечна твоя профессия. Взлеты быстро забываются. Однако о своих поражениях любой хирург помнит всегда. Каждое из них — зарубка на сердце.
— Образно говоря…
— Зачем образно? Несколько лет назад мне делали ЭКГ, так чуть в реанимацию не отправили. Из-за этих самых «зарубок» — такие обнаружили изменения. Если любого крупного нашего хирурга обследовать, посмотреть кардиограмму — у него сердце все в рубцах. Это отпечатки неудач, которые у него были, даже если их процент невелик по сравнению с удачами.
— Трудно ли быть человеком в наш век, в нашей стране, в нашем мире?
Этот вопрос мы в конце традиционно задаем всем, кто выступает у нас под рубрикой «Трудно быть человеком. Диалог с современником», навеянной повестью братьев Стругацких. Михаилу Ивановичу Давыдову мы его не задаем — по существу, он на него уже ответил.
P.S. Под рубрикой «Трудно быть человеком. Диалог с современником» в газете уже выступили Жорес Алфёров, Виталий Гинзбург, Александр Гордон, Даниил Гранин, Борис Стругацкий, Леонид Филатов.
P.P.S. В Клубе первых перьев «Комсомолки» «6-й этаж», заседание которого прошло в стенах Онкоцентра имени Н.Н. Блохина, состоялась встреча академика М.И. Давыдова с журналистами российских газет и журналов.
