Валерий Фокин сегодня представляет уникальный симбиоз интересного режиссера и удачливого художественного руководителя. Ему приходится разрываться между Москвой, где на его плечах Центр имени Мейерхольда вкупе с режиссерской магистратурой, и Александринским театром в Петербурге, где Фокин также работает художественным руководителем. Разность задач этих двух институций только добавляет азарта: новаторство и традиция должны идти рука об руку, в этом — рецепт здоровья и стойкости современного театра, убежден Фокин. Очередным доказательством этого постулата станет, вероятно, спектакль «Шинель», который Валерий Фокин сейчас репетирует. В роли Башмачкина — сама Марина Неелова.

— Центр Мейерхольда в новом здании — три года. Много сделано — полуторагодичная программа, посвященная Антонену Арто, два фестиваля NET, начата античная программа. ЦИМ одним из первых в Москве заработал как открытая для молодых режиссеров площадка. Как вы сегодня считаете, не переоценили в Москве молодое режиссерское поколение?

— Замечательно, что молодая режиссура возникла, но ее появление требует очень взвешенного педагогического подхода. Его я не наблюдаю. Для того чтобы молодая режиссура развивалась здорово, то есть на фоне ошибок, она должна иметь конструктивную критику, которая поможет понять, чего недостает. В критике тем временем я наблюдаю завышенность оценок, сплошные панегирики.

Я вижу несколько одаренных людей в молодой режиссуре, которые совершают одни и те же ошибки. Они владеют отдельными внешними приемами, которые очень быстро становятся понятными. И в итоге скользят по поверхности, пренебрегая движением вниз и вверх по вертикали. Отсюда внешняя как бы бойкость, подменяющая внутреннюю жизнь, внутренние основы, которыми русский театр всегда был очень силен. Отсутствие этих основ в модных спектаклях очень беспокоит, но никто об этом не говорит.

Меня пугают их метания, прыжки от одного автора к другому — человек может сегодня делать Горького, завтра — Лермонтова, послезавтра — «Фаллоимитатор». Может работать в антрепризе, может — во МХАТе. Исчезает период вынашивания замысла. Я согласен — надо много работать. Но это означает еще и над собой работать, в глубине. На определенном этапе обучения жадность до работы полезна — это упражнение на профессию, ты набиваешь руку. Но с какого-то момента надо вырабатывать свою тему, свой язык — это целое дело, и я его не наблюдаю.

Я помню, как был раскручен прессой Житинкин и дальше его уронили, как переступили через него. Ему не помогла именно критика. Боюсь, что и с новыми молодыми людьми может произойти то же самое.

Да, время, в которое мы живем, не способствует стойкости. Для меня это не может служить оправданием. Просто потому, что надо сопротивляться. Защищать какие-то очень важные рубежи. Если не для себя, то для того, что будет завтра. Ведь поколение сегодняшних 25—27-летних режиссеров завтра будет определять лицо нашего театра, и потому вопрос качества и философии их продукции стоит очень серьезно.

Мне хотелось бы, чтобы они сохранили глубинность русского театра. По мере сил сопротивлялись массовости, тотальной ангажированности. Не секрет: большинство репертуарных театров занимаются скрытой антрепризой, все понимают: надо как-то выживать. Каждый может привести массу оправданий. Но сопротивляться этому надо, если мы хотим защищать художественный авторитет русского театра в мире, который пока еще очень высок.

Мое поколение хуже, лучше, но придерживается каких-то позиций; я имею в виду Гинкаса, Васильева, себя. Мы абсолютно разные, но для нас понятия профессии, вертикали, глубинности очень важны.

Сегодня им сложнее, молодым. Время соблазняет, искушает, ангажирует, незаметно подталкивает к каким-то вещам, когда кажется — ничего страшного не произойдет, а на самом деле изменяешь себе. Оказывается, нынешнее время питается твоим же сопротивлением. Мы все-таки воспитывались в рамках жесткой идеологической определенности. Сейчас вроде бы все можно. Но это «все можно» скоро закончится. Или примет такие формы, при которых вроде все можно и в то же время нельзя.

— В Москве сегодня четыре открытых сценических площадки — ЦИМ, Центр Казанцева, центр «На Страстном», «Театр.док». Невнятная политика театральных менеджеров, неумение режиссеров и актеров пользоваться предоставленной свободой — это есть, на ваш взгляд?

— Свободные площадки необходимы, я являюсь их горячим сторонником, но не жду быстрых результатов. Мне кажется, есть один прокол в механизме, и это менеджерское обеспечение. Поскольку менеджмент пока слабый, кажется, что там ничего не происходит. Вопрос молодого и адекватного менеджмента стоит остро, потому что коммерческий подход плюс сформулированная философия открытым сценическим площадкам требуются. Иначе это прокатная площадка, а значит, совсем другая история.

— Уживутся ли в России репертуарный театр и открытые площадки? Хватит ли потенциала на сохранение театральной традиции и на развитие новых театральных форм?

— Молодая режиссура, проходя путь эксперимента, должна не потерять искреннего уважения к традициям. Потому что в результате — я это на себе ощущаю — эксперимент только тогда работает, когда он соединен с традицией. По отдельности они погибают или с какого-то момента становятся бесплодными. Малый театр, Александринка должны существовать — как национальные театры, как музеи русской драмы. Но это не значит, что не должно быть «Театра.док» или любого другого взрывного экспериментального коллектива, который находится в творческой полемике с Малым. Я в идеале вижу, что одни и те же актеры играли бы сегодня на основной сцене Александринки, а завтра на малой сцене — в современной драматургии. Это путь взаимообогащения, художественного здоровья, путь к стойкости.

— Каковы первые итоги работы режиссерской магистратуры, развернутой на базе Центра Мейерхольда? У вас уже есть заказы на режиссерские кадры, в том числе из русскоязычных театров бывших союзных республик?

— Заказы есть. Доволен ли я магистратурой? По-разному. Есть ребята, будут интересно работать, думаю. Можно назвать Валюса Тертелиса, ученика Фоменко, он будет делать в ЦИМе «Медею». Искандэра Сакаева уже пригласили работать в Пензу, возможно, главным режиссером театра. Саша Потужный активно работает в студии Таллинского русского театра. Живиле Монтвилайте, Павел Сафонов учатся у нас. Мне кажется, свою задачу мы выполняем.

— Как вы справляетесь без Олега Лернера? (Олег Лернер погиб в прошлом году. — Е.В.).

— Он был незаурядный директор, и потому без него трудно. Я работаю сейчас с двумя его единомышленниками, можно сказать, учениками. Это исполнительный директор Центра Мейерхольда Владимир Флейшер и директор Александринского театра Игорь Сегиди. Они во многом продолжают профессиональную школу Лернера.

— Сейчас превращаете Марину Неелову в «существо» Акакия Башмачкина. Она сопротивляется? Ведь для миллионов она женщина тонкой нервной красоты, роскошной эмоциональной палитры, а не «существо».

— Что касается Башмачкина, «Шинели», которую я сейчас репетирую, то стараюсь идти за Гоголем. Башмачкина нельзя назвать в прямом смысле мужчиной или чиновником. Моими любимыми авторами всегда были Кафка, Гоголь, Достоевский. Они формируют тип героя.

— Ускорение жизни, множество дел — как они влияют на качество проживаемости жизни, на ее вкус? Взяв на себя достаточное количество обязанностей, вы об этом задумываетесь? Стоит оно того?

— Ответить «стоит» я не могу, это не будет до конца правдой. В отношении Александринки испытываю историческую ответственность. Так совпали обстоятельства, что я могу им помочь сегодня. Через два года будет другая картина, но сейчас могу. Мой опыт — режиссерский, организационный — может быть им полезен, так встали звезды.

Много сил уходит на то, чтобы внутри себя отстаивать приоритет режиссуры, чтобы все остальное было чуть-чуть пониже. Когда ощущаешь непростоту этих усилий, то и задумываешься: зачем это «все остальное»? Я всегда делил себя на двух Фокиных — один занимался театром, режиссурой, а другой — организационными делами. И как только я замечал, что второй начинал мешать первому, тут же бил его по голове и отодвигал. Это вопрос соблазна той самой «Шинели», которая соблазнила Акакия Акакиевича. Кажется: ну подумаешь, чепуха, ну один раз же можно. Всегда самое главное — с собой договориться, найти оправдание. Но ощущая сегодняшний момент, я понимаю, что сделал правильный шаг. Поживем — увидим.