Все люди на этих снимках или ВИЧ-инфицированы, или имеют больного в семье (ВИЧ — вирус иммунодефицита человека. Один из вирусов, попадающих в организм человека и живущих там. СПИД — последняя стадия развития ВИЧ.). Они живут в Кибере — самой большой человеческой помойке в Африке: около миллиона человек. Не ищите Киберу на карте — такого города нет. Кибера — район Найроби, столицы Кении. Кроме Киберы Найроби знаменит еще комплексом зданий ООН (район Гигири) и сафари-парком.
Жизнь в Кибере очень проста: основная цель — дожить до завтра, заработав что-нибудь на еду. Счастливчикам удается еще и отложить! Вот мой знакомый Альфред Адуби целый год копил на деревянный комод стоимостью 50 долларов. Комод — самая дорогая вещь в доме ВИЧ-инфицированного Альфреда.
Другая моя знакомая — Джейн, мать двоих детей, — полностью зависит от мужа, у него маленькая овощная лавка. Выручки хватает ровно на прокорм, а едят все один раз в день, вечером.
Здесь под ногами валяются использованные презервативы и черные завязанные целлофановые мешки — их применяют как унитазы, а потом вместе с содержимым выбрасывают на улицу. Здесь самый высокий уровень ВИЧ-инфицированных в Кении. Здесь многие женщины занимаются проституцией, чтобы на самом деле прокормить детей.
Я с этим киберским миром не должна была пересечься ни при каких обстоятельствах, так как была частью другого — ооновского — и жила в Найроби сытой жизнью знатного иностранца в России: в пятизвездочной гостинице с обжорным завтраком и бассейном, смотрела на город только из окна служебной машины, скача по вечерам с приема на прием. На приемах пела местная Надежда Бабкина и плясал местный балет «Тодес». Всех нас, гостей, свозили на местный Измайловский рынок — в Найроби он называется масайским, — чтобы купить африканской развесистой клюквы. Меня, как и иностранцев в России, пугали бандитами, грабежами, изнасилованиями и классовой ненавистью бедных к богатым. Мне даже рассказали страшную историю отравлений, которая осталась в голове таблоидным заголовком: «Собака бухгалтера съела зебру и облысела».
…Сверху зал заседаний сильно смахивал на шашечную доску — большинство присутствующих были в белых рубашках и темных костюмах. Изредка брусничной искрою вспыхивал какой-нибудь несознательный делегат от неправительственной организации, одетый не по форме. Запомнилось удивительно общее выражение лиц: добрый профессиональный прищур с автоматической улыбкой. Потрясло умение не спать даже в самых критических ситуациях. Самих лиц вспомнить не могу совершенно. Все делегаты были функциональны, как колонны, поддерживающие здание ООН, с существенной разницей в пользу колонн: ни к кому из присутствующих прислоняться не хотелось.
Я была маленькой и инородной частью международного саммита о запрещении противопехотных мин, проходившего под эгидой ООН. Вопросы, обсуждаемые на саммите, вовсе не были высосаны из пальца — типа советских симпозиумов «Ленин и макромир» — но в этом-то все коварство и заключалось. Противопехотные мины — ну кто же спорит — устаревшее оружие, приносящее больше беды мирным людям, чем пользы военным, и плохо, что российских военных в Найроби не было ни в каком виде, а американские, хоть и отставные, но были, и в достаточном количестве.
А вот не оставляло меня ощущение, что то, что нужно было сказать в трех словах, говорилось в ста пятидесяти, написать в двух пунктах — разводилось на три листа в полтора интервала. И то, что можно было обсудить за два дня, растягивалось на неделю. Соответственно, растягивались и приемы, и командировочные. Только ооновский бюджет саммита был равен 435 тысячам долларов; если прибавить все приезды-отъезды, гостиницы, транспорт — потянет миллиона на полтора. Да еще эти Валтасаровы ооновские пиры с двадцатью переменами блюд, реками псевдоинтеллигентного алкоголя, копчеными бегемотами, жареными зебрами и лощеными черными официантами, бесшумно скользящими между гостей!
Главначпупсы в Найроби за- седали, раздувая щеки. Я за- дала вопрос о минах в Чечне — мне ответили, что с российским правительством очень сложно вести переговоры по этому вопросу — вот спасибо, буду знать. Я невинно осведомилась на пресс-конференции отставных генералов, как можно защищать государственную границу невероятной длины иными, не минными способами, — седой краснолицый канадский полковник тут же записал меня во враги и апологеты противопехотных мин. Какое знакомое с детства профессиональное умение не слушать и не слышать собеседника, облеченное, правда, во внешне изящную форму, — из-за этой формы зачастую теряешься и не знаешь, как возразить, — уж больно все деликатно.
На одном из заседаний одна главная дама, блондинка с тщательно растрепанными волосами, узнав из выступления другой, тоже главной дамы, брюнетки с короткой стрижкой, сколько миллионов долларов тратится только в одной Америке на собачью еду, сказала взволнованным грудным голосом, что, вернувшись домой, она будет меньше кормить своих питомцев. Глаза ее лучились почти как у княжны Марьи. И все умилились и захлопали.
Между главначпупсами сновали на колясках миноподорванцы разных стран, похожие на экспонаты выставки пластинатов. На лужайке перед зданием один подорванец блаженно поливался водой из бутылки, явно устав после двенадцатого по счету интервью. Некоторые главначпупсы проливали слезу, другие считали, что миноподорванцев маловато.
Миноподорванцы обязаны были как можно больше выставлять свои увечья, чтобы всем окружающим было еще стыднее. Окружающим становилось непереносимо стыдно, и они уходили на очередной прием замаливать грехи и заливать стыд единственно верным и проверенным способом. Многим инвалидам отчего-то становилось стыдно за другое — сухумец Виталик Габния, оставшийся без ноги после взрыва (чего, глядя на него сейчас, никак не скажешь), возмутился:
— Почему я должен выставлять свои увечья, если я смог все это преодолеть, вернуться к нормальной жизни и быть обычным человеком?
Кстати, никто не посчитал, скольким жертвам мин можно было бы обеспечить более или менее сносную жизнь и нормальные протезы — не типа выставленных неправительственной организацией из Колумбии самопальных из деревяшек и пластиковых бутылок кока-колы, а недорогих, но качественных и удобных — за счет хотя бы одного приема.
Что завораживает — так это ооновская политкорректность: например, во многих документах теперь ставят не пункты — 1, 2, 3 — а черненькие кружочки одинакового размера, называемые по-английски «буллет-пойнтс», — чтобы никто, не дай Бог, не подумал, что пункт 1 важнее пункта 3. Если так пойдет и дальше — в книгах могут отменить нумерацию страниц и глав.
Постепенно приходишь к мысли, что все эти люди сознательно играют в игру, конечные цели которой просты и прозрачны — придать себе максимально больший вес и положить в свой карман значительно больше денег сравнительно честным способом. С понедельника по пятницу ты заседаешь за счет мирового сообщества, в выходные целуешь жен, любовниц и детей и распределяешь подарки, а в следующий понедельник — вылетаешь на следующее архиважное заседание. Соответственно, то, что можно делать быстро, хорошо и дешево, сознательно делается медленно, не очень хорошо и очень дорого. Эта искусственная жизнь навязана международным синдикатом главначпупсов, и многие гуманитарные организации, действительно работающие и делающие дело, принуждены в нее играть.
На первом этаже ооновского здания жили безухие африканские зверьки, даже некоторые слоны были без ушей. Зверьки были сшиты явно детскими руками. Продавали их две замечательные корпулентные дамы с цветочными именами — одна была Филлет, а другая — Годенсия. Европейцы покупали — по пять долларов за безухую тварь, избавляясь таким образом от комплекса вины перед неимущими. Выяснилось, что животных шьют ВИЧ-инфицированные киберские дети. Мир Киберы и мир ООН, обычно взаимонепересекающиеся, внезапно сошлись на этом первом этаже. Вот так я попала в Киберу и оставшиеся два дня перелетала из тени в свет — из Киберы в Гигири или, наоборот, из Гигири в Киберу, не переставая удивляться нищете и живости одной жизни и полной искусственности другой.
В Кибере работают местные совершенно непафосные неправительственные организации с очень ограниченным бюджетом. С бедностью бороться им не по карману, они пытаются хоть как-то поддержать людей, больных СПИДом. Это для нас СПИД — по-прежнему что-то далекое, а для них — ну уж такая проза жизни, что становится почти поэзией. Здесь нет электричества, водопровода, часты пожары — тушить их невозможно: пожарная машина не проедет по узким улочкам Киберы, воды из колонки не наносишься, вот все и стоят вокруг горящего домика как зачарованные и ждут, куда подует ветер… На моих глазах сгорела хибарка и погибла 12-летняя девочка.
Дамы, торговавшие в ООН безухими зверьками, работают в организации под названием Кикочеп, существующей с 1991 года. У Кикочепа есть школа, маленькая клиника, в которой даже принимают роды, и мастерские. Кикочеп учит членов семьи жить под одной крышей с тяжелым заразным больным, обучая правилам гигиены, питания, сексуального поведения, поддерживая, когда возможно, материально и оказывая всемерную психологическую помощь.
Здесь выпускаются брошюрки, адресованные тем, кто стал жертвой сексуального насилия и из-за этого, возможно, и ВИЧ-инфицированным. Вот цитата: «Иногда люди говорят, что женщина заслужила быть изнасилованной, потому что была вызывающе одета или расхаживала соответствующим образом. Но никто ведь не просит, чтобы его насиловали. Мы никогда не должны винить жертву. Если человек вовлекается в сексуальные отношения против его воли — это изнасилование вне зависимости от обстоятельств, и это незаконно!». Может, перевести всю брошюрку да раздать у нас по отделениям милиции — пусть учатся у кенийских товарищей?
В Кикочепе я познакомилась с Моникой. Моника всеми своими неспешными повадками, внешне кажущейся ленцой, стоптанными шлепками, серой кофтой, повязанной на бедрах, большим животом матушки Гусыни ужасно напоминала кавказскую крестьянку, вышедшую утром в птичник покормить кур. У Моники двое взрослых детей, а недавно она взяла на воспитание двух малышей — у одного мать умерла от СПИДа, а второго просто нашли в помойном ведре двух дней от роду. Подвиг матери? — да нет, обычная жизнь. Моника ВИЧ-инфицирована, ее заразил муж, а потом ушел в мир иной.
Мы зашли в мастерские — несколько девчонок учились кроить. Перед 17-летней Дженет (родители умерли от СПИДа) стоял утюг — точная копия железного утюга моей прабабушки Капы — такой, с угольками внутри, и чудно пахло глаженой материей. Дженет ходила в школу и даже что-то слышала про Россию, только не знала, что Россия такая большая.
— Слушай, а чего у вас все звери безухие? Это фишка такая, что ли?
— Да нет, просто денег на ткань для ушей не хватает, — ответила она очень серьезно.
К четырем часам в психологический кабинет пришли три женщины и один молодой мужчина, по виду — абсолютный плейбой. Все четверо — ВИЧ-инфицированные, узнали о диагнозе не так давно, сделав здесь же бесплатный анализ. Все четверо учатся жить в этом новом страшном качестве.
— Когда мне поставили диагноз — думала, сойду с ума, — говорит тетка с мужским именем Майкл. — Представляла все время, что умираю — и так не хотелось. Теперь вроде полегче, когда видишь, что вокруг много таких и они живы…
Мы коснулись и редко здесь поднимаемой темы качества самого известного резинотехнического изделия. Кстати, в ооновском здании в Гигири изделие раздается бесплатно во всех туалетах — ты наивно подставляешь руки, чтобы их высушить, — а это оказывается не рукосушитель, а вовсе даже презервативораздаватель. Для чего высокооплачиваемым сотрудникам ООН бесплатные презервативы да еще и в рабочее время — остается только гадать…
Так вот, я пакетик вскрыла, понюхала и даже попыталась натянуть изделие на палец… Скажу я вам, если бы я была простой африканской женщиной из народа, я бы сильно задумалась, что мне выбрать — омерзительно пахнущий прогорклым пальмовым маслом презерватив, поверхность которого если и была чем-то смазана, то много лет назад, а сейчас больше напоминала мелкую наждачную бумагу, посыпанную толченым кактусом, или отдать себя в руки судьбы, не лишая единственно возможного бесплатного мирского наслаждения? Эти замечательные изделия раздаются, естественно, за так — гуманитарная помощь от Большого Белого Брата. Качественные же продаются в аптеках по цене 2 доллара за три штуки, а основная масса обитателей Киберы живет меньше чем на полдоллара в день.
Та же тетенька Майкл вдруг спросила: «А у вас там, в России, есть СПИД?
— К сожалению, да.
— Наверное, для таких, как мы, построены специальные больницы с нормальным уходом и питанием, — сказала она мечтательно и посмотрела на меня.
Есть такая профессия — Родину защищать. Но я не стала.
— У нас таких, как вы, боятся, ненавидят и презирают.
Они не смогли понять — почему.
P.S. Вы думаете, я — лучше главначпупсов? Вовсе нет. На мою скромную поездку в Найроби девочка Дженет с безухими слонами могла бы худо-бедно жить 6000 дней, или почти 20 лет.
