Культурный слой, как я теперь знаю, на постсоветском пространстве лучше всех копают НТВ и рижские газетчики. 2 августа энтэвэшники прислали телегруппу в четвертый павильон «Ленфильма», где Герман должен был снимать последний кадр, а рижане — телеграмму с поздравлениями и робкой припиской: мол, надеются, что не этот, так следующий фильм будет комедийным.

И надо было видеть мастера, когда Светлана Кармалита (дома супруга, а на съемочной площадке и соратник, и все на свете, потому что с Германом здесь общаться проще через нее) зачитала этот текст мрачному Герману.

Алексей жалуется, что силы кончились, а семилетний марафон с последним съемочным днем не кончается. Теперь надо «собрать» фильм. И это самое трудное.

Последний кадр — не значит последний перед титрами. Это «хвосты» — два крупных плана того эпизода, где «хозяева ночного города» (проще — бандиты), собравшись на полузатонувшей барже, слушают своего главаря о том, как им придется спасать каких-то книжников и алхимиков и сколько золотых за живую голову каждого отвалит им Румата.

Как и положено у Германа, декорация отнюдь не бутафорская. В трюме тесно (в массовке заняты полторы дюжины актеров) и затхло, как в норе. Крыс не видел, но мухи здесь жирные.

Несколько часов репетиции на экране должны стать двадцатисекундным планом. Сидящий спереди человек в кожаном шлеме должен понять, что на него капает вода, и отереть свое очень средневековое лицо, а потом пальцами поймать пролетающую муху. И тут же еще одну. В это время на заднем плане кому-то нахлобучивают на голову остроконечный колпак (как ку-клук-склановский, но тоже из кожи и без прорези для глаз). После такого — в фильме — человека уволакивают и убивают. Но в данном случае это просто «товарищеская» шутка. Бандит сдирает колпак и пытается затеять драку. Но шутнику дает подзатыльник ражий парень. Вот, собственно, и все, что надо снять.

Что-то не клеится. Герман уходит на свой диванчик (его личная комнатка в глухом коридорчике, следующая дверь за мужским туалетом).

Вновь репетиция. Светлана вдруг понимает, в чем дело: надо, чтобы бандит, над которым подшутили, не сразу срывал колпак, а на четыре секунды окаменел… И только потом…

Принято. Так лучше, но что-то все равно не идет. Второй режиссер пытается привлечь внимание изнывающей массовки детскими анекдотами про Брежнева.

Внимание еще более рассеивается, и лица мертвые. Но каждый раз, как свет гаснет и можно расслабиться, оживают.

— Дайте ему яблоко, пусть грызет!.. Ну и группа у нас…

Яблоко дают почему-то другому. Двое или трое из группы это замечают, и я вижу, как каменеют уже их лица. Ой, что сейчас будет…

Но Герману не до яблока. Он задумал новое, он идет на военную хитрость. По-заговорщически, как мальчишка, он шепчет оператору, чтобы тот не выключал камеру.

И — о чудо! — глаза у человека в шлеме и впрямь оживают, он совсем не театрально отирает лицо и в довершение ловко ловит и впрямь пролетевшую мимо муху.

Из-за плеча Германа вижу на мониторе, как камера наезжает на того, кто сейчас будет в колпаке… Но околпаченными оказываются все: на заднем плане через кадр сначала проползает чья-то задница с телекамерой (интеллигентный и юный заморский гость, попросившийся поснимать, как работает Герман), а потом проплывает фигура декоратора. Гениальный кадр запорот.

Герман срывается на гостя. Тот на чистом русском оправдывается, что команды «Мотор!» не было.

Кармалита у монитора тоном сестры милосердия убеждает Германа, мол, ничего, настрижем из разных дублей.

— Ну надо же знать, что многие режиссеры так работают!.. — громко обижается Герман.

Я бы, наверное, тоже мог так проколоться, но когда-то спросил у Алексея, как он снял Болтнева, когда тот после выздоровления журналиста Ханина, недоубитого бандитом Соловьевым, сидит на стуле нога на ногу и просто смотрит по сторонам («Мой друг Иван Лапшин»). И почему на экране это смотрится как шедевр?

Тогда Герман и рассказал про эту режиссерскую хитрость: главное вовремя заметить и шепнуть оператору.

…Впрочем, откуда он мог знать, что муха действительно пролетит?

Я прокалываюсь на другом. Торчать столбом (который уже час) надоело, а рядом с Германом перед монитором свободный стул.

— Лешь, можно с тобой посидеть?

И он тихо так, задушевно, но словно на автомате, бормочет:

— Да, посиди, посиди, но, знаешь, лучше не надо.

Пауза. Герман рассказывает кому-то, как полвека назад, заканчивая школу, понял, что самое плохое можно сделать с человеком после смерти:

— У нас скелет стоял в шкафу. Его по разным кабинетам таскали. А год был 55-й. Может быть, он при жизни марксистом был…

Ага, интересно, а в виде чего нам покажут скелет коммунара Руматы, который сговаривается с мафией о совместных действиях во время путча черных?..

Вспоминаю, как по телевизору Герман, получая то ли орден, то ли премию, несколько лет назад говорил Путину, что снимает фильм не политический и вообще о другой планете, но, может, и президент найдет там что-то полезное по своей работе.

Пока думаю о политике, пропускаю что-то главное, и звучит: «Все, снято!»

Поздравляю Германа, но он мотает головой: мол, еще один план надо снять, с яблоками, которые покатятся из корзины по спине напуганного Руматой бандита. Яблоки в кадре будут, конечно, зелеными, ведь Герман снимает на ч/б, поэтому красные в кадре стали бы серыми.

Герман вновь уходит на свой диванчик. На правах старого знакомого вновь набираюсь нахальства и стучусь:

— Лешь, я Конрадта привел, чтобы он тебя снял в последний день съемок. Ты его знаешь?..

Кто же в Питере не знает Диму, который в 80-х снимал рок, а в 90-х стал снимать архитектуру? А Герман — это рок и архитектура в одном флаконе.

…Когда вечером снимки будут напечатаны, пойму, что с Германом все в порядке. И силы у него еще появятся. Потому что такую физиономию Герману не сыграть даже в фильме Германа.

Фото Дмитрия КОНРАДТА