Спецвыпуск альманаха «Живая Арктика» «Хибины — Москва — Петушки». Редактор-составитель — Валерий Берлин. Весь том занят биографической хроникой Венедикта Ерофеева. Самой полной из существующих.
Впервые публикуются письма Ерофеева к его однокурснице по Орехово-Зуевскому пединституту Юлии Руновой. (Кто прочтет — поймет, почему на последней странице поэмы «Москва — Петушки» в глазах истекающего кровью Венички пылает алая буква «Ю»: последнее, о чем он помнит и перед смертью). Впервые публикуются письма к сестре Тамаре Васильевне и к друзьям. Некоторые черновики. И море разливанное горьких, смешных, бесценных мелочей.
Начиная с истории семьи… В 1925 году Колонизационный отдел Мурманской железной дороги (слова-то какие! еще столыпинского образца! — Ред.) выдал подъемные железнодорожнику Василию Ерофееву и жене его Анне, дочери псаломщика из-под Сызрани. Венедикт, младший из их пятерых детей, родится на станции Чупа Кандалакшской дистанции пути. В хронике: арест отца и деда, почти смертный военный голод, манускрипт «Записки сумасшедшего», созданный на шестом году жизни, выписка из «Домовой книги» детдома г. Кировска, где Венедикт с братом пробыли шесть лет. И абзац из записной книжки 1976 г.: «Я в 48 г. удивляюсь, как пропустили и почему не сажают, — когда слышу песню про картошку: «Наши бедные желудки были вечно голодны…».
В хронике 150 страниц формата А4. С редкостной мерой подробности прослежена вся судьба: гомерические юношеские гулянки — иконы, вывешенные в орехово-зуевской общаге 1960 года, — гибель ерофеевской бригады кабельщиков в автокатастрофе возле Шереметьева осенью 1968-го (Венедикта в кузове грузовика не было случайно: проспал. Именно после этого он начал писать свою поэму).
И до воспоминаний о весне 1990 года: «Смотрит на журнальные фотографии и говорит: «Да, за такие лица Афанасий Фет наказал бы их розгами».
Архивные иллюстрации — того же качества. Особо хороша одна фотография: море ушанок, вытертых платков, бледных и насупленных лиц. Над колонной плакат: «Дети восстановленных в правах гражданства — будьте передовыми…».
Вот такие издания готовятся между г. Мурманском и г. Апатиты. Тираж — 500 экземпляров. Сайт альманаха: www.arctic.org.ru
За Ерофеева — спасибо им, заполярным, от народа. Но и вне этой темы «Живая Арктика» — удивительный альманах. Он выходит с 1996-го. В нем — свидетельства спецпереселенцев 1920—1930-х, записки Иоганна Шеффлера из Страсбурга о Лапландии 1674 года, статьи о «пилотной» попытке захоронения тайваньских радиоактивных отходов на Кольском полуострове (проект сорвал Мурманский порт, отказавшийся принимать контейнеры), о рыбах и птицах региона, его льдах и атомоходах, краткие резюме новых исследований ученых Заполярья…
Разумное хозяйское понимание своего региона, его природных и интеллектуальных ресурсов, всей толщи его истории — в минимальном тираже.
И конечно, все эти годы проект жив и держится волей нескольких людей.
Мы публикуем доселе неизвестные письма Ерофеева из спецвыпуска «Хибины — Москва — Петушки».
Благодарим альманах «Живая Арктика» и его редактора Валерия Берлина.
Отдел культуры
Венедикт ЕРОФЕЕВ — Юлии РУНОВОЙ19 мая 1974 года, совхоз Янгиер
Мое почтение, Рунова!
10-го числа последний раз позвонил Ладыгиной и нигде тебя не обнаружил. Четырежды сплюнул и поехал. Отъезд и приготовления к нему обстояли таким вот примерно образом. В канун дня победы над фашистскими извергами Ирина Усачева позвонила в квартиру Натальи Моисеенко, где я в то время бражничал с сестрами Костюхиными, и сообщила, что вызов получен и что Средняя Азия больше без меня не может. Три дня прожил в изысканиях средств и в перекрестных звонках моих полунищих приятелей друг другу. Итог вот какой. Муравьев одолжил рубль, Исаева — 3, Яковлева — 3, Лазаревич — 4, Тихонова — 5, Козлова — 26. Преклоняюсь перед отвагой и энтузиазмом Нины Козловой. Мой глупый народ задумал 13 мая повторить на бис проводы 1 апреля. Она решила форсировать все сроки, снабдила меня в дорогу вином, сигаретами, яйцами и напутствиями, и в ночь на 13-е я тайно отбыл из Москвы. Почти тайно. Провожавших было только четверо, и все четыре — девчонки. Чем был дан повод к перронному острословию. Исаева поцеловала меня 1 раз, Никонова — один, Тухманова — два, Козлова — четыре. Дорожные впечатления отсутствовали, у меня никогда не бывает дорожных впечатлений. От Актюбинска и до Туркестана — знойные и обморочные небеса. Усталая и плоская полугадость, полупустыня. И весь Казахстан снизу доверху — плоская шутка усталого Господа Бога. В Ташкент прибыли — 15-го, сделали нам прививки и дезинфекцию и доставили на место. Каждый вечер с обнаженной потной рукой подсчитываем садящихся на нее паразитов. Природа одарила меня умением выразительно замирать. <…>
Погода не нравится оттого здесь, что очень проста и понятна. Полная застрахованность от всяких неожиданностей. Я опасался, что в Средней Азии оцепенею от тоски, — ничего подобного. Все московское и подмосковное ушло в туман. И если я кого и вспоминаю невзначай, так это Еселиху. Пугавшие меня в Москве среднеазиатские змеи оказались просто милашками. За три дня успел их убить больше, чем мог бы себе представить. Просто я обращаю внимание на них больше, чем все остальные, вместе взятые… В Бразилии ежегодно от укусов змей гибнет около 3 тыс. человек.
Будь здорова. Пиши мне на почтовый индекс 708217 совхоза Янгиер.
P.S. Всем провожавшим обещал писать с такой частотой: Мельниковой, Кобякову и известному щуковеду — один раз в месяц, Лёну, Величанскому, Киму, Муравьеву, Яковлевой — 1 раз в три недели, Авдиеву, Зимаковой, Гудковой — раз в две недели, Козловой — раз в 10 дней…
P.P.S. Аудитории начисто лишен. В глаза нашему дому смотрит жалкий оазис, в затылок — голодная степь. Вот два основных моих собеседника, и вторая мне больше по вкусу. С моими глупыми полудокументами здесь в комиссии мне обещали до конца экспедиции уладить, и я спокоен…
P.P.P.S. Я долго был тебе в тягость, перестаю надолго, не только до осени, но и до осени любого года. Называй любую дату в столетии. Еще два месяца назад это мне обходилось в какие-то душевные издержки, теперь наплевать! Честное слово! Размежевывайся и выскакивай замуж. Иногда по моему адресу напоминай о себе.
Венедикт ЕРОФЕЕВ — Юлии РУНОВОЙ13 июня 1974 года, Зафаробад За 12 дней до солнцеворота. Отличное слово солнцеворот.
Здравствуй, глупая…
И что это у тебя в письме за «право вмешиваться» в какую-то там твою личную жизнь. Я ничего не понял, когда мне говорит с апломбом королева обеих Сицилий, да еще первобытным лексиконом, да еще в оловянной манере изъясняясь, тут я не берусь что-нибудь понимать, да и не интересно.
Вообще говоря, того, что называют любовью, у нас с тобой никогда и не было. И, дай Бог, никогда не будет. Лишь причудливая форма полувраждебности-полуфлирта, декларативные шашни, единоборство ублюдочных амбиций и противостояние двух придурков.
С 1 по 11 июня я сверх основных своих дел был еще занят тем, что тебя терпеть не мог. 11-го, часов в 6 вечера по местному времени, я тебя полюбил, но к полдесятому ты мне обрыдла и надоела. И вчера утром ты совсем уже было подохла, но вот сегодня вечером опять зашевелилась. Потому и пишу, опустив ноги в канал, как Шиллер.
Мне мало пишут, и я недоволен. За три недели я послал на 8 писем больше, чем получил их. Служебная моя занятость учетверилась. Выезжал в Кулистан за бумагами, за неоном в Наманган, в Легабад — за черешней и абрикосами. С самолетика своего обрушиваем вниз все свои яды, истребляя все живое и мыслящее. И меня, меланхолического пилигрима, чтоб не оставить мне времени для толков и ротозейства, превратили в насильника над природой, дипкурьера и инсектоубийцу. Хотя и поэтизировать природу — занятие самое недостойное. Она ни в чем нам не сродни, т. е. слепа, нема, глуха и, самое главное, не чувствует боли. И единственное, что у нее есть, — аппетит.
У меня долго блуждал в голове один трагикомический шедёвр. Я засяду за него или залягу, как только отыщется время и уединенность.
Муравьев говорил в Москве своим физическим знакомым: «С Ерофеевым нужно не так. Не нужно размешивать его в восторгах и императивах. Не надо говорить: «Садись, Ерофеев, и пиши что-нибудь не слишком уму гениальное». А надо ему сказать: «Ты, Веничка, сука, обманывал всех гигантскими ожиданиями. От тебя никто ничего уже не ждет. А вот в Ленинграде вспыхнула какая-то новая звезда» и т. д. И вот тогда он рассвирепеет, надуется как дитё, и можно ожидать тогда чего-нибудь сверхнового». Он мне прислал свои новые переводы. И от собственного сына пришла критика моих сочинений.
Мои планы на работу — совершенно слабоумные планы. С моими здешними ребятишками и с каждым порознь — отношения ровные и приязненные. Женщины — образца твоей искренности или твоей воспитанности, мужчины — титаны рассудительности, корифеи немногословия, исполины такта. По вечерам кидаются в мою комнатенку и на мой балкон, потому что у меня идеи, у меня в голове больше абсурда и неожиданных инициатив.
Между прочим, местные женщины пробовали взять надо мной опеку, все пятеро. Помышляли выдать мне в конце этого месяца жалованье натуральным образом, т. е. в виде пальто, костюма или еще чего-нибудь. Но я им сказал, глупым, что лучше я сделаю так: 20-го числа каждого месяца я буду посылать по сотне моей столичной подруге Еселихе, моей особой московской подруге. Но ничего из этого так и не вышло…
Венедикт ЕРОФЕЕВ — переводчице Эльжбете ВАРИ30 марта 1989 года, Москва
Любезнейшая Эльжбета Вари (правильно я пишу Ваше имя или нет? Если нет — прошу извинения). Вам пишет с запозданием Венедикт Ерофеев. Тронут был Вашим письмом и Вашей отвагой: решиться на перевод текста, рискованного почти во всех отношениях. Попробую ответить на 6 Ваших вопросов и рассеять 8 Ваших недоумений.
- Изменить ли название повести, поскольку в Венгрии мало кто знает городок Петушки, и есть ли в форме и названии книжки радищевские реминисценции? Название дано почти без всякой оглядки на Радищева. Да о Радищеве я ни разу и не вспомнил за все полтора месяца писания повести. На мой взгляд, название оставить как оно есть; все, кто пробовал его «улучшить» (одно из американских издательств, шведы, итальянцы, голландцы — французы только на суперобложке), все сделали это безвкусно в высшей степени. И, говоря между нами, мне очень хотелось бы, чтобы в Венгрии знали бы пустяковый городок Петушки — место, где ровно 23 года назад родился мой единственный сын и ровно год пять месяцев назад — моя первая внучка Настасья Ерофеева.
- Вам кажется нелепым «в назидание народам древности». Так ведь это обыкновеннейшее дуракаваляние и фиглярство. У меня бы не повернулась рука написать тривиальность вроде «…в назидание грядущим народам» и пр.
- «Игра в сику» в самом деле чрезвычайно азартная игра, вернее, самая примитивная из азартных. В народных низах она повсеместна — от Заполярья до афганской границы, я наблюдал. И не только наблюдал: в 67-м году, например, мне довелось продуть в эту «сику» за один вечер весь свой кошелек плюс два жалованья вперед плюс единственный пиджак.
- Реутово — Никольское. «…Девушка с глазами белого цвета — белого, переходящего в белесый». Я не совсем понимаю, что Вы нашли в этом не совсем понятного. Дев с такими глазами Вы не встречали — ну а я разве встречал?
- Салтыковская — Кучино. Строки «Я покажу вам радугу!» и «Идите к жемчугам» заимствованы не из самих германских поэтов, а из вариаций нашего поэта Константина Бальмонта на темы романтиков времен Гельдерлина и Уланда.
- Кучино — Железнодорожная. Четверостишие это — никакая не парафраза ниоткуда. Это точная цитата из русской поэтессы Мирры Лохвицкой (1869—1904 гг.). Изысканный эротизм, который стяжал ей в начале века скандальную известность в России.
- Электроугли — 64-й км. «Венец трудов превыше всех наград» — это из стихов Блока. «Я их хранил в приделе Иоанна». Этим стихотворением завершается его цикл стихов о Прекрасной Даме и открывается следующий цикл: «Распутья». Стихотворение это написано по очень невинному поводу. «Прекрасная Дама», т. е. девка прескверная, Любовь Менделеева, наконец решила обручиться с поэтом. Так что здесь можно усмотреть первую ассоциацию с восторгом перед вожделенными «сучьими потрохами».
- Там же — «Королева Британии тяжко больна…» и т. д. Это из английской анонимной баллады XVIII века «Королева Элинор».
- Храпуново — Есино. «Тройной одеколон». Я в точности не знаю, почему его называют тройным. Кто-то из моих знакомых эрудитов утверждал, что в нем втрое меньше ненужной для пьющего человека парфюмерии и, значит, выше процентное содержание спирта. Среди всех одеколонов он пользуется наибольшим успехом в русском народе, обреченном на полусухой закон. Кстати, об одеколонах. В гл. «Эл. — 43-й км» в рецепте «Слезы комсомолки» надо прибавить «Лосьон «Лесная вода». А то ведь может создаться впечатление, что речь идет просто о лесной воде. И еще о рецептах: YMKA-Press произвольно исказило рецепт «Сучьего потроха». Никакого «средства от потливости ног» в нем нет. А есть (между резолью и дезинсекталем): тормозная жидкость — 25 г, клей БФ — 8 грамм. Ошибаться в рецептах в самом деле нельзя.<…>
И еще в главе «Петушки. Кремль…» Христос не «почивал», а просто «ночевал». И «я во многих душах замечал дым и пепел его ночлега. Пламени не надо, был бы хоть пепел и дым…».
И в самом конце — «Они вонзили мне шило в самое горло. Я не знал, что есть на свете такая боль, я скрючился от муки. Густая, красная буква Ю распласталась у меня в глазах, задрожала, и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду».
И обозначить точную дату. Во всех изданиях, с легкой руки Израильского изд-ва, она указана неверно. Точная дата: 19 янв. — 6 марта 1970 г.
Отвечаю еще на один Ваш вопрос: как обстоят мои дела на родине? Наконец вышла первая журнальная публикация «Петушков» в сильно сокращенном и кастрированном виде. Причем в журнале «Трезвость и культура» (!!) в № 12 за 1988 г. и в № 1, 2, 3 за 1989 г. (Цена номера 40 коп., а на черном рынке 10 руб. за номер.) А вчера я был на премьере своей первой пьесы: «Вальпургиева ночь» в Театре на Малой Бронной, снималось телевидением. Так что начало есть. <…>
