Мы дружили с самого детства. Дружили не против кого-то, как это часто бывает теперь, а просто были друг другу близкими людьми со всеми вытекающими отсюда обязательствами. Дружба, особенно многолетняя, — живой организм. Мы, как молекулы в клетке, то притягивались, то отталкивались, то существовали автономно, чтобы вновь сблизиться. Мы всегда просили Аню написать о нас, ведь столько всего интересного происходило, жизнь придумывала такие сюжеты, что авторы сериалов могли бы позавидовать. Но серьезно к нашей просьбе она не относилась. Говорила, что вот когда состарится, будет сидеть с внуками, будет привязана к дому, тогда и подумает. А в последнее десятилетие дома ей сидеть просто не удавалось. Она периодически исчезала из нашей уютной, налаженной жизни в центре Москвы и, как сталкер, вновь и вновь возвращалась в другую, страшную жизнь, где шла война, гибли люди, где были боль и страдания. Она летала туда, чтобы помогать, спасать, давать надежду, восстанавливать истину. Оберегая покой своих семей, мы инстинктивно не хотели впускать эту войну в свои сердца. Мы говорили ей, что она живет один раз, что она должна подумать о собственных детях и родителях, что нельзя так рисковать собой. Аня даже не пыталась спорить. Она считала своим долгом облегчать чужую боль. На традиционных фотографиях последних лет, сделанных во время наших веселых сборищ, у нее всегда грустные глаза. Та жизнь никогда не отпускала ее полностью в нашу, московскую.
Аня была абсолютно уверена в правильности своего жизненного выбора — бороться за восстановление справедливости, защищать интересы слабых и обиженных. Так живут подвижники, но, как учит история, к сожалению, недолго. Больше она ничего не напишет. Поэтому напишем о ней мы…
Мысль объединиться в союз возникла у нас, когда, взявшись за руки, мы в очередной раз спрыгнули с крыши гаража в высокий сугроб (думаю, что на свете уже нет владельцев гаражей, столь лояльно настроенных к детям). За несколько месяцев до этого мы оказались в 1«Б» классе, все были лидерами, и, очевидно, детская интуиция подсказала, что лучше объединиться, образовать ядро, которое, как магнит, притягивало бы одноклассников, чем бороться друг с другом за лидерство в новом коллективе. Мы были настроены на добрые дела, недаром росли на повестях Осеевой, Гайдара (детского писателя), рассказах о пионерах-героях.
Наше первое доброе дело — помочь вечному двоечнику по имени Вова хорошо подготовиться к серии контрольных работ и навсегда исправить позорные отметки. Собрались у Ани. Она предложила замечательный способ поощрения: за каждую ошибку в математических примерах Вова должен был съесть несколько конфет «клюква в сахаре». Конфеты быстро кончились, ошибки не исчезли. На следующий день Вова не пришел в школу. Оказалось, что ему нельзя было есть сладкого. Он покрылся страшной сыпью, которая еще долго проходила. Вскоре стремление помочь людям переросло в решение ловить преступников. Каждый день по пути в школу мы проходили мимо стенда «Их разыскивает милиция», который и вдохновил нас на подвиги. В течение нескольких дней мы ходили по пятам за подозрительным человеком, который жил где-то в наших дворах. Может быть, у него действительно было криминальное прошлое; большую часть дня он проводил в компании местных алкоголиков или бесцельно болтался по улицам. Мы были искренне уверены, что выследили страшного вредителя и что родина нас не забудет. Потом мы всю жизнь вспоминали, как милиционеры посадили нас в мотоциклетную коляску и мы с горящими глазами и развевающимися пионерскими галстуками ездили по дворам в поисках нашего «объекта». Мы так и не узнали, о чем с ним беседовали в милиции, но в течение долгих лет наш предполагаемый преступник, завидев нас, переходил на другую сторону улицы.
В школе мы хорошо учились, были неизменными организаторами классных «огоньков», выпускали стенгазету, покупали подарки мальчишкам на 23 февраля, участвовали в самодеятельности. В общем, жили по принципу: «назло врагам, на радость маме». Аня была круглой отличницей все десять лет. Перед контрольными и сочинениями одноклассники, отталкивая друг друга, пытались сесть поближе к ее парте, что было гарантией хорошей оценки. Если Аня приходила утром в класс и говорила, что задачу решить не удалось, то мы были абсолютно уверены, что задача вообще не имеет решения. Аня успешно училась в музыкальной школе, у нее было гораздо меньше свободного времени, чем у одноклассников, чтобы беспечно играть во дворе. С детства она знала, что такое дисциплина и труд.
В подростковом возрасте у Ани стали проявляться качества, которые впоследствии составили основу ее личности: она органически не переносила несправедливость, для нее не существовало абсолютных авторитетов, она всегда говорила правду в лицо, не задумываясь о последствиях. Аня могла швырнуть дневник на стол преподавателю, если, по ее мнению, тот занижал оценку; она могла спорить с директором школы, которого преподаватели-то боялись, защищая интересы какого-нибудь ученика, с которым несправедливо поступили. Она была максималисткой во всем. Когда спорила, то щеки ее покрывались красными пятнами, она могла быть очень резкой. «Остапа понесло», — шутили мы. Сначала мы обижались на такую бескомпромиссность, а потом просто перестали обращать на нее внимание и старались не доводить Аню до точки кипения, вовремя уступая в споре или меняя тему. Эту привычку мы сохранили на всю жизнь.
Вскоре гражданская активность нашей подруги перешла на другой уровень. Аня начала задумываться о справедливости существовавшего тогда в стране общества развитого социализма, болезненно воспринимала фальшь, которой оно было насквозь пронизано. Мы искренне удивлялись, почему она хотела изменить правила, а не жить, руководствуясь ими, как большинство. Ведь всем было очевидно, что это бесполезно, а она искренне не понимала нашего равнодушия и нежелания улучшить общество. Уже самые первые ее газетные материалы были острыми и злободневными. Основной мотивацией своей журналистской деятельности она считала необходимость исправить ситуацию, о которой писала, найти и наказать виновных.
Мы взрослели. Аня первая вышла замуж, первая стала мамой, будучи еще совсем юной. Ее родители переживали, что она так рано взвалила на себя бытовые трудности семейной жизни. Никогда не забуду, как она приехала отдохнуть ко мне на дачу, держа трехлетнего сына за руку, годовалую дочь на руках, а еще складную коляску, горшки, сменную одежду, детское питание, книжки. И это все без машины — сначала метро и автобусом, потом электричкой и, наконец, до дачи пешком… Не каждая молодая мать сможет проделать такой путь. Но Аня вообще не боялась трудностей. Для того чтобы быстрее накопить на рояль детям, она устроилась на вторую работу — уборщицей в ателье на первом этаже своего дома. Скоро «раритетный» инструмент был куплен и служил не только для извлечения музыки, но и как книжная полка, письменный стол, гладильная доска, подставка под клетку с попугаем. Семья начинающих журналистов жила тогда более чем скромно. Готовя бесконечные завтраки-обеды-ужины, стирая и убирая, занимаясь с детьми музыкой, рисованием, общеобразовательными предметами, Аня периодически взбрыкивала. «Я — самостоятельная творческая единица», — говорила она. Однако времени на творчество практически не оставалось, писать Аня могла только ночью, когда дети были уложены, а домашние дела сделаны.
Мы всегда шутили, что чем тяжелее были жизненные обстоятельства, тем лучше Аня выглядела. Она была красивой и словно подтверждала шовинистическое мужское высказывание, что «трудности украшают женщин». Проблемы никогда не заставали ее врасплох. Она умела моментально собрать волю, сгруппироваться, как спортсменка перед прыжком, и броситься на борьбу с очередной неурядицей.
В течение всей жизни Аня была очень непритязательна в быту. Ей так и не хватило ни времени, ни денег, чтобы обустроить свою новую квартиру в доме на Лесной, внезапно ставшей печально известным московским адресом. Она одевалась со вкусом, но просто. Была равнодушна к украшениям и дорогой одежде. Ручка ее любимой черной сумки, которую она возила с собой во все многочисленные командировки в Чечню, была перемотана лейкопластырем, и стоило огромных сил заставить ее купить новую. В боку ее любимых «Жигулей» зияла дыра неизвестного происхождения, но менять машину она не хотела. Она любила «осваивать» новые блюда и скрупулезно, шаг за шагом выполняла все требования рецепта приготовления. К сожалению, готовить для себя ей было некогда и лень. Единственные продукты, которые всегда были в доме, — мед, сыр, хлебцы и чай.
Вся наша жизнь шла на глазах друг у друга, но для нас так и останется загадкой, как Ане удавалось параллельно существовать в двух мирах: в привычной нам жизни, которой живет большинство женщин, и в жизни журналистки, занимающейся расследованиями, пишущей в основном о болевых точках, о несовершенстве общества в его различных проявлениях, воспринимающей чужую боль как свою, прилагающей все усилия, чтобы сделать хотя бы одного человека чуточку счастливее. В «мирной» жизни Аня много времени посвящала своим детям, была им настоящим другом и советчиком. Она часто забегала «на огонек», мы сидели на кухне, пили бесконечный чай и болтали обо всем на свете, стараясь не касаться той, другой жизни. Аня была замечательным собеседником. Она умела красочно рассказывать и внимательно слушать. К ней всегда можно было обратиться за помощью. Когда у меня родился сын, то она оставила гостей, пришедших к ней на день рождения, чтобы прибежать в роддом и передать мне записку с поздравлениями (мобильных телефонов тогда не было). Аня терпеть не могла нерешительности и мягкотелости. Она ценила личную свободу. Она была очень сложным человеком, но мы всегда понимали, что рядом — личность.
Аня БЫЛА… Невозможно привыкнуть к прошедшему времени в этом предложении. Боль утраты еще предстоит пережить. Пока же кажется, что Аня опять улетела в очередную командировку, и скоро наш автоответчик выдаст ее любимое: «Привет, это Аня Политковская, живу через дорогу. Позвони». К сожалению, позвонить ей теперь некуда, но мысленно мы постоянно к ней обращаемся. Нам так не хватает тебя, Анюта.
