А «жадною толпой стоящие у трона» одобрили фильм Натальи Бондарчук о великом поэте. Сильно Пушкину с кино не везет. Начали снимать про «солнце русской поэзии» чуть ли не с рождения русского синематографа. Уже к 1910 году приготовили «Жизнь и смерть Пушкина» — последовательность киноиллюстраций к эпизодам жизни. В 1927 году Владимир Гардин на «Ленфильме» сделал фильму «Поэт и царь» — о последних годах жизни немого поэта (в силу немоты самого кино). Потом поехало-понеслось. То юного лицеиста обезьяной, скачущей по царскосельским деревьям, изобразят, то зальют бронзой прямо перед камерой, то Пушкин вовсе до любви к Анастасии Волочковой докатится (в нелепом «Черном принце» Волочкова изображала Натали, Пушкина — Леван Учанишвили).
Традицию глянцево-помпезной иллюстрации пытался сломать Хуциев, в конце 70-х запустился с философским кинороманом, который включал бы важные вехи жизни поэта: от лицейской поры до трагической развязки. Фильм на всякий случай зарубили. В 80-е вышла скромная, весьма достойная картина Л. Менакера «Последняя дорога», снятая в русле пьесы Михаила Булгакова «Последние дни». Впечатались в память Жуковский Калягина и особенно Геккерн Смоктуновского — вот уж истинно «и мал, и мерзок, но по-своему». А Пушкин… В том фильме оставался силуэтом, виденьем мимолетным.
Затея установления фундаментального кинематографического монумента в честь трагической гибели «нашего всего» тлела, не угасая. И вот к обыкновению делать из Пушкина имя прилагательное к общим штампам прибавилась новая веха. Наталья Бондарчук осуществила давний замысел. Сняла фильм о последних часах жизни Пушкина, о том, как «сжималась пружина заговора» против обреченного, о смерти поэта и о расследовании трагедии, заведенном по приказу императора Николая I.
История создания многострадальной постановки тянулась около семи лет. Наталья Сергеевна задумала не совсем фильм — сериал. Серий должно было быть ровно 37… Так формат откликался бы на продолжительность жизни А.С. Съемки прерывались. То из-за отсутствия финансирования, то актер Безруков, кто бы сомневался, Пушкин, бежал, подобно Подколесину, с проекта. По слухам, ему было оскорбительно «мылить» сериалом судьбу «солнечного гения», потому и ушел — мылить Есенина. Затем одумался и вернулся.
После Иешуа, Есенина, Моцарта и Саши Белого актеру сам черт не брат. Почему бы и на Пушкина не замахнуться? Он легко плачет, сверкает белозубой улыбкой. Задумчиво смотрит вдаль, опираясь на могучий дуб. Старается. Безрукову, артисту горячечного темперамента, обаятельно-поверхностного дарования удается вызвать жалость к истекающему от крови раненому… Но чем его фантомный Саша Пушкин отличается от романтизированного бандита Саши Белого не совсем ясно. Впрочем, режиссер считает иначе: «Безруков может дойти до такого градуса, когда он забывает, что он смертен».
Фильм Натальи Сергеевны Бондарчук похож на школьное сочинение советской поры про «типичных героев времени».
Наверное, так старательные хорошистки захлебывались от восторга: «Ах, Пушкин! Ах, Натали!». И тут же, глотая слезы от негодования, грозили с аккуратно исписанных страниц пальчиком: «Подлец Геккерн! Негодяй Дантес!». Вроде бы изучением жизни Пушкина Наталья Бондарчук занималась 30 лет. Вроде сюжет основан на исторических материалах. Реплики и монологи взяты режиссером из писем и дневников. Персонажи изъясняются хрестоматийными цитатами, словно за экраном сидит суфлер с правильным источником и нашептывает. В отсутствие живой речи все это напоминает кунсткамеру. Или школьный монтаж в актовом зале 6 июня.
Любопытно, что при такой ученической преданности источникам фильм грешит множеством вопиющих неточностей, не говоря уже о небрежении к воссозданию среды пушкинской эпохи. Отчего-то весть о смерти Пушкина народу сообщает не Жуковский, а слуга Никита Козлов в исполнении Сергея Никоненко. Никоненко, конечно, хороший актер. Но зачем же ради него историю ломать? Или Натали, по-домашнему Таша. Античное совершенство? Актриса Анна Снаткина обворожительна, как… прехорошенькая модистка. В «Танцах со звездами» на канале «Россия» она смотрится гораздо уместнее, чем на великосветских балах. Кичливо-яркий контрастный цвет подчеркивает зелень ее глаз (хотя кто ж не помнит про чуть раскосые карие глаза Н.Н.).
Стоит Пушкину припасть к дубу в ожидании дуэли, как глаза туманятся пеленой кружев и слюнявчиков. Н.Н. в окружении розовощеких младенцев. Няня неудобно держит маленького спиной к себе, лицом к камере. Вся сцена — словно костюмированная шарада к литературной олимпиаде «Моя Мадонна». А вот А.С. читает малышам «Ветер по морю гуляет», Н.Н. умиленно подсматривает. Ай да папа! Вот Пушкин бродит по Петербургу, читая наизусть «Люблю тебя, Петра творенье…». Кому? Медному всаднику, естественно. Вот Мишель Лермонтов (Евгений Стычкин), в приличный салон допущенный, но все свое бормочет: «Погиб поэт, невольник чести…». А то пуще: «В этой дуэли Пушкин одержал победу!». И с ненавистью осматривает залу, полную надменных потомков.
А вокруг — совершеннейший вакуум. Какие там десятки личных драм, впрямую связанных с пушкинской трагедией? Номинально присутствуют и умница Леонтий Дубельт, руководитель III отделения, и министр Сергей Уваров, и, само собой, Дантес, и круг Геккерна, и дружеское пушкинское окружение… Но ни одного запоминающегося характера, сплошь функции, вещающие тоном Марьиванны из третьего класса про то, как Пушкин на смертном одре мечтал о лучшей жизни и как его гибель всколыхнула всю Россию.
Какая там драма нации: литераторы, военные, мещане, простонародье… Массовка на Мойке, небрежно одетая, — вот и вся нация. Иллюстративность этих «раскрашенных слайдов» доведена до грани пародии.
На крупном плане страдающего лица Пушкина: «Клевета грязным пятном расползалась по всему Петербургу». В финале Лермонтов, сосланный на Кавказ, бежит за санями с Дантесом, отпущенным за границу, и кричит: «Эй, стой!».
А Дантес коварно смеется.
К фильму нас манили «шокирующей правдой об убийстве». Хотя все факты, конспективно изложенные экраном, известны, все учено-переучено. Сеть светских сплетен и интриг, оскорбительное покровительство Николая I Наталье Гончаровой, серия анонимных писем, порочащих имя Н.Н., подробности дуэли 27 января, и карета Геккерна, в которой везли раненого Пушкина. И предсмертное: «Морошки! Тяжело дышать, давит…». И тайные похороны, уплата царем долгов, посмертный обыск…
Случаются в кино неудачи. Нам не привыкать. Удивляет другое. Может, правда, экранное «мыло» окончательно стерло критерии, как новейший, прославленный рекламой пятновыводитель. В прессе фильм превознесен до «степеней известных». Наталья Бондарчук именуется режиссером-демиургом, «которая мастерски провела свой фильм над бездной пошлости по натянутой струнке такта, вкуса, стиля, художественной необходимости и достаточности». Анна Снаткина «обречена стать звездой». «Фильм ломает стереотипы в отношении смерти Пушкина, его жизни… порождает дикую ненависть по отношению к Дантесу…». «Пришло время узнать правду».
Товарищи, какие же еще стереотипы не впились в ткань этого кинополотна и какая правда вам открылась? Впрочем, есть, есть специфический ракурс, самоценный для авторского взгляда. Ключевое слово фильма — «заговор».
Существуют два полюса. На одном — «наше все» и его Мадонна, на другом — враги, и «имя им легион». Кто ж они? Сплошь инородцы. Среди них первые «гнусные канальи» Геккерн и Дантес, связанные, как известно, гомосексуальной любовью. Тут же скаредный граф Нессельроде, детям и монетки не подаст, за что они гневно указывают на… его длинный, явно нерусский нос. Да и устроительница опасного свидания Дантеса с Н.Н. — дочь португальской графини д'Эга. Под занавес фильма знаковые слова про истребление лучших умов, политиков, измену и как следствие интервенцию, инициатором которой были те же нехорошие иностранцы.
В конце октября предпремьерный показ фильма состоялся в Доме правительства РФ. Вряд ли нынешние «надменные потомки», жадною толпой стоящие у очередного трона, на свой счет примут укор Лермонтова, им ближе, понятнее актуальный нынче наезд на инородцев. А Наталья Сергеевна, заканчивая работу над фильмом, окончательно поняла, что не может расстаться с темой Золотого века, поэтому хочет снять триптих: от Пушкина перейти к Лермонтову, от Лермонтова — к Гоголю…
Наверное, запамятовала, что «Лермонтова» уже сняли, и вовсе не чужие люди. Мне вспомнилось знаменитое обсуждение «Лермонтова» Николая Бурляева в 1986 году в Союзе кинематографистов. Андрей Плахов ограничился характеристикой — «беспрецедентный непрофессионализм». Сергей Соловьев был резче: «Люди не должны видеть такого Лермонтова… Я испытываю чувство боли и негодования». И Евгений Сидоров, тогда ректор Литинститута, поддержал общее мнение: «Красная роза на белом снегу — визитная карточка эстетики фильма… Нельзя превращать Лермонтова в славянофила…».
Тогда, в конце 80-х, критерии еще не смылились.
