Сначала надо повиниться. Рассказывая о фильмах, мы обычно называем имена режиссера, актеров. Но без оператора нет кино. Напротив, случается, беспомощный режиссер прячется за мощную спину “впередсмотрящего”. Андрей Жегалов, как и многие его коллеги, был чрезвычайно скромным человеком. Предпочитал прятаться в тени прославленных режиссеров, которые своей славой были во многом обязаны его таланту. Балабанов (“Замок”), Рогожкин (лучшие фильмы, включая “Блокпост” и фантастическую по изображению “Кукушку”), Файзиев (“Турецкий гамбит”), Лунгин (“Остров”)… Более тридцати картин.
Вот что мне рассказали сокурсники об Андрее Жегалове…
После школы несколько лет работал механиком на ташкентской киностудии, только потом решился поступать во ВГИК. Мастеру, Гальперину Александру Владимировичу, классику советского кино, снимавшему еще “Трактористов” и “Воздушного извозчика”, создателю советской операторской школы, нравилось, что у его студента за спиной серьезный опыт работы.
И вот второй курс. Так называемое “Упражнение № 1”, десятиминутный черно-белый этюд. Задание на освещение.
Все помнят ту смешную очередь из операторов за коробкой с пленкой. Сейчас эти 300 м им кажутся ничтожными. На фильм уходят сотни коробок. А тогда… Возможности — безграничные. Без режиссерского диктата. Целая неделя в павильоне. Своя камера. И целых 300 м! Они покажут… Машут руками, показывают — разговор сумасшедших. Один задумал повторить эпизод из “Летят журавли”: “Только обязательно исправлю огрехи Урусевского”. Другой его урезонивает: “Ты что, это все уже было. Надо брать сцену из “Братьев Карамазовых”. Представляешь, без звука отобразить сложность отношений человека и Вселенной, человека и Бога”. Третий врывается: “Парни, зачем копаться в старье? Надо что-то супероригинальное, авангардное. Ухватим радугу за хвост и засунем ее в осветительный прибор…”. Потом они смотрели на экран и видели в работах друг друга… лишь ужасающую беспомощность.
Андрей никогда ничего не говорил. За него высказывался экран. Эту работу второкурсника Жегалова запомнили все. На черном экране по диагонали белая нитка. Сзади женщина с бельем в тазике. Ага, понимаем, значит, нитка — это бельевая веревка. Женщина наклоняется и… выпадает из кадра. Жегалов не любил суеты на экране (когда Мамонов в “Острове” бьет поклоны, в кадре остается лишь черная угольная стена). Он камеру не дергал, не выдавал ее присутствия в кадре. Женщина вешает простыню. Луч света от простыни отражается, выдавливая из темноты комнаты мужчину. Он сидит за столом, смотрит на женщину. Она развешивает вторую простыню. Второй луч выжимает из темноты второго мужчину. Первый закуривает.
Пространство комнаты заполняет дым, принося состояние тревоги. Она вешает третью простыню и с пустым тазом отходит в глубь комнаты, становится заметной ее беременность. Мужчины смотрят на нее… Друг на друга. Потом безмолвная потасовка. Потом все уходило в темноту. В эти 10 минут уместились сложная драматургия, напряжение человеческих отношений, переданное только светом и темнотой. За эти 10 минут однокурсники Андрея повзрослели. Он стал камертоном курса. За ним тянулись. На него оглядывались: “А как бы это сделал Андрей?”. На его день рождения в общагу пришел Гальперин с двумя тортами в руках. Седовласый Мастер пришел к студенту.
Прошло 15 лет. Но он остался верным себе самому. Неразговорчивым. Избегавшим тусовок. Практически без наград (за “Кукушку” все получили Госпремии), но всегда ощущавшим моральный груз. И хотя “Кукушка” стала совершенным образцом виртуозного операторского мастерства, его коллеги уверены, что Жегалов не снял своей лучшей картины. Он рос от фильма к фильму. Был, как настоящий алхимик, болен безумными идеями. Придумывал эксперименты с “зерном”. Например, песок снять в крупном “зерне”, а море — зализано-гладко. И море будет слизывать песок. Но его радикальные, экспериментальные решения наталкивались на продюсерскую жесткость.
Он любил материальность мира и умел творить из нее метафоры. Сразу вспоминается, как в “Острове” нога Мамонова вступает в мох и тонет… Словно мальчишка, Андрей всегда набивал карманы камешками, каштанами, стеклышками. Особенно нравились палки, обтертые морем, превращенные в скульптуры.
Он любил портреты и как никто умел их снимать. У каждого хорошего оператора — свой конек. У одного — панорамы, у другого — ручная камера. Любимой палитрой Андрея был свет. Однажды на площадке осветитель от нечего делать нажимал механически на выключатель. Андрей возмутился: “Нельзя играть со светом”. Свет был сакрален. Может, колдуя с фильтрами, он вспоминал ташкентское солнце? Он умел видеть свет даже в пасмурном дне. Все время пытался поймать ускользающий луч. Сам сочинял источники, лепил светом смысл. Состояние. Вспомните закаты “Кукушки” или таинственный потусторонний мир, куда отправляется душа одного из героев.
“Остров” — совсем другой. Холодноватый, пронизанный серебряным светом. Главные метафоры “Острова” сложены на экране оператором. Вода. Северный колорит — камни, обросшие мхом. Образ угля, как особая субстанция. На этом угле герой совершает преступление, убивает человека. Потом всю жизнь Отец Анатолий выбирает тачками этот “грех”, крошит его киркой… весь слипшийся от воды. Спит на угле. Кашляет. Уголь — образ греха. Понимаем, что отшельник умрет, когда возникает темная тень, толкающая последнюю тачку. Панорама от тени идет влево, Мамонов с тачкой входит в кадр. Темная тень на темном угле — сложнейшая фактура. Рерберговская. И жегаловская. Остается лишь тень, как символ смерти. Разве это всего лишь форма?
Буквально накануне его чествования в первом павильоне “Мосфильма” съемочная группа в Донском монастыре выбирала натуру. Режиссер фильма “Рожденный в СССР” — Карен Шахназаров. Оператор — Андрей Жегалов. В народе про такой мгновенный инфаркт говорят: “Сердце разорвалось”. Слишком уж тратился.
А кино Андрея Жегалова мы увидим. Павел Лунгин приступает к монтажу фильма о Рахманинове. Говорят, там особенно пригодилось виртуозное портретное искусство оператора.
