В № 9 «Новой» мы печатали архивное интервью Ильи Кормильцева. Издатель говорил о бунтарском каталоге «Ультра.Культуры»: «Я… думаю о мальчике, который учится где-то в Томском университете…Интересное начинается там, где н е ч т о знают много людей. Вот тогда возникает проекция неожиданная, изменение сознания, незапланированные отклики».Так совпало: вот и мальчик, который учится в Томском университете. Роман он написал в 19 лет. Выпустил в 23 года. Четырех издателей, которые вернули студенту рукопись, можно понять: изменение сознания, шаг за границу нынешних норм — в тексте налицо.В беглом пересказе сюжет вроде как стоит Владимира Сорокина. Герои «Волшебной мясорубки» (М.: Форум. 2006) — немецкие подростки из гитлерюгенда. Они защищают Кенигсберг весной 1945-го от Красной армии.…Ну-с, кажется, это последнее, чем еще не эпатировали нашего читателя. Но бывают (и очень редко!) такие тексты, в которых внешнее сходство с эпатажем оборачивается новым уровнем смелости. Нравственной смелости.Есть два вида гармонии. Одна изгоняет из текста хаос (так в 1916-м писали о белых колоннах, бисерных ридикюлях и фамильных полотнах Ватто; так в наши дни ударяют по гламуру в пределах Столешникова). Но есть и другая гармония: она видит хаос, спускается в ад. Пытается высветлить реальный мир. Добыть свет из своей веры в свет. (Из чего ж еще?)Студент Буркин пробует заглянуть в самые страшные расселины Второй мировой по обе стороны фронта: гитлерюгенд и блокада Ленинграда. И пишет сказку, где две эти темы связаны в один узел.
Она распадается на две части, длинная и запутанная сказка. Три четверти — добротный мальчишеский роман-фэнтези. Городок Боденвельт («подземный мир» — нем.) населен горными гномами в духе «Хоббита», трактирщиками и охотниками в духе «Обыкновенного чуда». Добрый дракон Мимнесис погибает, спасая заблудшую овцу (так Лев из сказок Клайва Льюиса ложится на жертвенник).В параллельном мире, в другой линии сюжета, гремит митингами антиутопия в духе Оруэлла: вечно воюющий мир, дивизии школьников, зомбированный подросток Тариэл. Когда сюжетные линии сливаются, жители Боденвельта помогают Тариэлу добыть волшебный меч китайского императора, чтобы спасти одну девочку от тоталитарного строя… Ну, вы поняли.Но сюжет, обрамляющий эту историю, — иной. И по-другому написан.Два мальчика найдены гномами Боденвельта в горных пещерах, без памяти. В некой иной Вселенной эти двое и Тариэл уже встречались. И та Вселенная — наша. 1945 год. Три школьника призваны в вермахт: старший горд боями ровесников в Нормандии, опьянен ревом фаустпатронов в кинохронике и карабином на плече.А младшие… Кое-какие страницы о младших стоят цитирования.« — Я сказал «смирно»! — закричал офицер на вновь прибывших.Франк прижал одну руку к бедру… но через секунду вернул ее к груди.…Офицер как-то странно тоскливо сморщился и спросил:— Что у вас там, рядовой Беме?Франк, виновато поглядывая на него исподлобья, приоткрыл край шинели.— Котенок, господин лейтенант.… — Миа, — пискливо сообщил котенок, широко раскрыв розовую пасть с беленькими шипами клыков.Вдруг офицер сунул его обратно Франку и стремительно зашагал вдоль строя прочь.— Вот видите, — закричал он, — многие из вас все еще дети! Но в этот трудный час, когда над страной отцов нависла угроза, вы не имеете права быть ими. Это равнозначно предательству!…Он внимательно, глазами плохо спавшего человека, оглядел весь строй».Для текста 19-летнего автора психологические «лессировки» замечательны. С полудетской простотой сказочника, без цифр, без архивов, вглядываясь только в лица, силой жалости студент Буркин передает воздух Кенигсберга 1945 года.И рок «тоталитарного мира» — без единого абстрактного рассуждения о нем.Зверек, подобранный 13-летними рядовыми вермахта, не так прост. Лучшая глава странной сказки — совещание котов блокадного Ленинграда в порту. Они решают, кто должен уйти через фронт, спасая кошачий род. И кто останется…У каждого — свой голос. Кот Степан, ротный разведчик; рыжий Лев Семенович из подпольного обкома; породистый, но облезлый чердачный жилец г-н Вильгельм (до 1917-го — кот цесаревича Алексея); рядовая ленинградская мать семейства…«Товарищ Степан, — сказала она натужно-приветливым голосом. — Это мой старший котенок, все его братья и сестры слабы, и мы не сможем пойти с вами. Но вы могли бы присмотреть вот за этим… У меня есть немного бобов.— Гражданка! — возмущенно одернул ее кот, — держите себя в руках. Я же сказал, он не пройдет!».Жестокие, пограничные для душ точки выбора скрыты кошачьими масками.Но ощущения фальши нет. Текст прорвался — словно котенок через фронт. («Трофейный», подобранный в руинах Кенигсберга медсестрами, полосатый ленинградец Семен дойдет до Берлина в чине госпитального кота Красной армии.)…Ежели что смущало в этих главах — их внутренняя душевная зрелость.Но проездом из Томска в редакции появился автор. С чемоданом фото кота Семена, прототипа кота Семена (ноутбук на плече Стаса Буркина был набит портретами его тощего ушастого персонажа по самый USB). В фотошопе мелькнул кадр без кота: Стас в подряснике помогает священнику в ходе службы.Смелость книги, ее внутренняя задача — пожалеть каждого, ни от кого и ни от чего не отшатываясь, — стали яснее.Есть и такая «новая проза». С чернухой, как положено: куда уж чернее? Дети в форме вермахта под огнем «катюш», тела в Синявинских болотах.С наивной важностью. С внутренней силой выхода из руин войны.Есть и такая проза. Незрелая. Идущая очень широким заходом — вверх.
"Новая газета" № 1012.02.2006
