Есть актерская шутка: если не знаешь, как играть, играй странно. «Странность» Мадлен Джабраиловой, актрисы первого набора студии Фоменко, как раз в умении сыграть предельно ясно, учитывая все нюансы, изнутри, честно влезая в чужую кожу. Наивная простота или отточенный профессионализм? Она органична и в роли четырехлетней Изабеллы в «Самом важном», и в образе шестидесятипятилетней Меропы Давыдовны в «Волках и овцах». Ее аристократки, купчихи, принцессы и мещанки всегда узнаваемы. В роскошной коллекции женского состава фоменковского театра Мадлен всегда была едва ли не самой востребованной. И едва ли не самой лишенной «всенародной» известности (несмотря на пристальное внимание прессы и ряд театральных наград), поскольку круг фоменковской публики исторически ограничен зрителем особым, а на кино- и телеэкране она почти не «засвечена». Гламурная же сторона существования звезды театра актрисе с таким гламурным именем откровенно в тягость.

— Мадлен, как мужчины реагируют на ваше иноземное имя?— Великолепно! Подозреваю, что первое производимое впечатление связано как раз с именем, а не со мной. А мне комфортно быть и Мадлен, и Машей, и Марусей. Меня в основном Машей и называют. Есть красивая семейная легенда: в тот момент, когда мои родители хотели назвать меня Марией, пришла телеграмма из Махачкала (она не склоняется) от родителей папы: «Поздравляем с дочкой Мадлен». Имя что-то определило в моей жизни. Я училась во французской школе. Франция была моей любовью. Но это проходит.— Почему?— Почти каждый год наш театр бывает там на гастролях. И в последние годы страну нельзя узнать: едва ли не большинство прохожих — из бывших французских колоний. Стало небезопасно на улицах — в Марселе сразу по прибытии у наших актеров украли сумки с деньгами, документами и компьютерами, возле отеля, когда их выгружали из автобуса. На улице, когда я на несколько минут осталась одна, подошел араб и стал провоцировать на конфликт: «Чего смотришь? Я тебе посмотрю!» — хотя я вовсе на него и не смотрела (очень все это напоминает поведение махачкалинских хулиганов). Обстановка в городе такая, что российский консул настоятельно посоветовал нам возвращаться в отель после спектакля только группами. Коренные французы стали напряженнее, появилась озабоченность по поводу будущего. — Вы хорошо говорите по-французски?— Когда мы выпускались, все говорили прекрасно. Все поступали в инязы, меня тянуло в МГИМО, я страшно хотела быть шпионом. Но все же знают: туда поступают по блату, а блата не было.— И за отсутствием блата в МГИМО вы пошли поступать туда, где был блат, в ГИТИС.— Мы с папой на эту тему даже не разговаривали. Знаете, у нас такая странная семья, никогда никто не видит «кухню» другого человека.— Ваш отец — Расми Халидович Джабраилов — уникальный актер, долго работавший в Театре на Таганке, сейчас играет на сцене Маяковки.— После раздела Таганки папа остался в труппе Губенко. Потом от всего этого как-то отошел. Любимов несколько раз предлагал папе работать у него. Но, наверное, время ушло… Когда Сергей Арцыбашев стал руководителем Маяковки, он перенес на ее сцену спектакль «Женитьба», в котором папа играл в Театре на Покровке. Может быть, для папы имело значение, что Театром Маяковского долго руководил Гончаров, его учитель в ГИТИСе.— Расми Джабраилов — на мой взгляд, редчайшей органики комедийное дарование, на которое нужно ставить, — занят сегодня в двух спектаклях, почти не играет в кино.— К предлагаемому сегодняшним днем бешеному ритму зарабатывания денег старшему поколению очень сложно приспособиться. Мне кажется, они с ужасом глядят на молодых, которые так весело параллельно могут сниматься в нескольких фильмах без отрыва от театра. Папа, наверное, из тех, кто не собирается догонять и перегонять. Он делает ровно столько, сколько позволяет ему его ритм жизни. Когда он снимался в сериале «Люба, дети и завод», это было испытанием для семьи: мы все заучивали текст, подбрасывали партнерские реплики, мама даже приходила на съемочную площадку: поддержать его морально.— Вот и вас редко видишь на экране…— В кино меня нечасто зовут. Думаю, очень многое определяет фактура лица. Наверное, на пленке видно, что на героиню Достоевского я не похожа. Хотя нас путают с Полиной Агуреевой, которая как раз на нее похожа. Некоторым даже кажется, что главную роль в «Счастливой деревне» играю я. А после фильма «Эйфория» были звонки: «Мы тебя видели!». Да, сыграла эпизодическую роль. «Ты там была в красном платье» — и я понимаю, что говорят о Полине.— Ваша блестящая роль в недавней премьере театра Фоменко — спектакле «Самое важное» — оставляет ощущение, что человек играет себя.— Думаю, что это благодаря автору романа Михаилу Шишкину. Еще когда я читала роман, думала о том, как он мог это подглядеть, откуда он это узнал про меня. У меня так же, как у Изабеллы, ежесекундная потребность в любви. Как точно он описал мимолетные женские состояния. Я ведь вела дневник, и, как оказалось, иногда — словами Изабеллы! — У вас бывали разочарования: «роль не досталась»?— Я никогда ни на что особенно не нацеливалась — в нашем театре распределение становится известным сразу. Но мне вообще всегда хотелось играть не то, что мне дают. Кроме, может быть, случая с «Самым важным». В «Трех сестрах» мне гораздо интереснее было бы сыграть Ирину или Машу, чем Наташу.— Наташа в «Трех сестрах» играется обычно штампованно: круглолицей дурочкой, нарочито пошлой, лицемерной. А вы сыграли так, что придраться не к чему. И в то же время так, что измена мужу вашей Наташи — уже лишнее, самое невинное из всего, что она делает. Сыграно что-то неуловимое, что я так ненавижу в людях и всю жизнь выкорчевываю из себя…— Я и сейчас не перестала что-то делать и переделывать. Это самая сложная моя роль. Я-то стараюсь сыграть так, чтобы у зрителя не возникло ощущение: «Какая же она сволочь!». Там много подводных камней, об которые зритель по стереотипу спотыкается. Например, другие персонажи о ней говорят, что она плохая. Этим людям мы верим на слово. А почему? Заранее знаем, что она пошлая? Если она изменяет мужу это плохо, а если изменяет Маша — это хорошо… Чехов не дает однозначного определения характера или поступка. И внутренняя жизнь персонажей у него абсолютно скрыта. Если вы внимательно начнете читать пьесу, то увидите, что сестры иногда отвратительны. Они глухи к другим людям, абсолютно эгоистичны, живут только своими проблемами…Сестры ведь бытом не занимаются. Привыкли к денщикам, привыкли, что все подано-принесено. Наташа, пришедшая в дом через год после смерти их отца, понимает, что все валится, и начинает строить. — Но она, устраивая быт, разрушает окружающих людей.— Давайте уберем Наташу из этой пьесы…—…и наступит счастье.— Правда? И Ирина выйдет замуж за Тузенбаха? И не будет разговоров о прекрасном будущем? И Ольга найдет свое счастье? Где? И не соблазнится Маша пришедшим в их дом человеком? Даже Андрей начинает толстеть еще до прихода Наташи.— Театр Фоменко в России стал эталоном современного русского театра. Как реагирует иная публика? Скажем, на гастролях в Японии…— Японцы ищут глубину, очень внимательно смотрят — они не развлекаться пришли. Нет даже постепенно стихающего гула перед спектаклем, когда публика собирается в зале. Мы, стоя за кулисами, испугались, что в зале никого нет, стали выглядывать. А они просто тихо сидели стройными рядами. И реагировать на представление у них тоже не то чтобы дурной тон, но они считают, что могут помешать актеру играть. Если они и смеются, то очень тихо и скромно. Но в конце очень благодарно хлопают. У них не принято дарить цветы (мне кажется, что это уже нигде не принято, кроме России), после спектакля они дарили какие-то самодельные штучки. Поделки, брелочки, шарики. Но они никогда не рвутся на сцену, не пересекают эту «четвертую стену», как наши зрители. Скапливаются у служебного входа.— Говорят, на сцену идут, чтобы преодолеть комплексы. Вы что преодолеваете?— Я не уверена, что над комплексами вообще нужно работать. Например, я совсем не ощущаю себя публичным человеком… Внимание ко мне — и я, как ежик, сразу прячусь. При этом выхожу играть на сцену. Что же это такое? Я этого понять не в состоянии. И этот комплекс непубличности у меня нет желания преодолевать — мне уютно и так.— Вы помните, как пришел первый успех?— А у меня и сейчас его нет. А вы считаете, что есть?— За публику ручаюсь! А внутреннее ощущение успеха?— Этого ощущения успеха у меня никогда не было. Я не чувствую, роль сыграна, что спектакль сделан. Непроходящее ощущение репетиции. Результата нет. Я тружусь внутри, копаю норки и ни разу еще не докопала до конца…