Оксана Забужко уверенно держит лидирующее место в украинской литературе, которая так неожиданно расцвела в последние годы. Писательница, поэтесса, эссеистка, кандидат философских наук, Оксана ворвалась в мир украинской словесности надрывным, горячечным языком, будто захлебываясь в длинных, по полторы-две страницы предложениях. Так строится не чисто литературная, а внутренняя речь — на пределе душевной распахнутости. Главный нерв ее повествования — мучительное осознание Украины в себе, где писательский дар и тот мыслится как “горемычный”.
И вот уже рождается неистовое — “плевать, лишь бы выломиться, выкарабкаться из колеи — из той вековечной украинской обреченности на небытие”.
Заброшенная в далекие чужие страны с их вежливым неведением даже названия ее родины, автор чувствует горькую усталость постоянно отсутствовать в этом мире.
Но из этих мрачных глубин рождается: “Дом твой — язык, который толком разве что еще несколько сот душ во всем мире и знают — всегда при тебе, как у улитки, и другого, непередвижного дома не суждено тебе, милая, сколько ни трепыхайся”. И нет у нее иного выбора, как писать по-украински, хотя это едва ли не самое бесплодное занятие под солнцем, ибо книгам на ее родном языке вековать по библиотекам нечитанными. “Такое произошло почти со всей украинской литературой, можно по пальцам пересчитать — не авторов даже, а отдельные произведения, которым повезло…”.
Получив восторженные отклики после публикации ее стихов на английском, героиня романа продолжает гипнотически убеждать себя: “У тебя нет выбора, золотце, не потому что не сумела бы сменить язык — распрекрасно бы сумела, если немножко напрячься, — а потому, что обречена ты — на верность мертвым, всем тем, кто также мог бы писать — на русском, на польском, а кто-то и на немецком, и жить бы совсем иную жизнь, а вместо этого швырял себя, как дрова, в догорающий костер украинского, однако сегодня есть ты, через всех тех людей переступить не способная, не в состоянии, и все тут, искорки их присутствия нет-нет да и вспыхивают в пепле повседневного бытия, и вот это и есть твоя родня, твое родовое древо…”.
Роковой роман с героем “Полевых исследований…” во многом определил то, что в жизни героини это был первый украинский мужчина. “Которого не нужно было учить украинскому языку, таскать ему на свидания, исключительно в целях расширения пространства взаимопонимания, книжку за книжкой из собственной библиотеки”.
Горечь украинского самосознания пронизывает и другие работы Забужко в этом сборнике: повести “Девочки” и “Инопланетянка”.
И лишь в последнем, недавнем рассказе “Альбом для Густава” горечь вспыхивает гордостью, а печаль — светлой радостью. Это едва ли не первое художественное произведение, отразившее поворотное для украинской истории событие — оранжевую революцию. Все недели Майдана Оксана чуть ли не ежедневно передавала в заграничные издания (из российских — интервью с ней напечатала только “Новая газета”) репортажи по горячим следам событий. А когда волны революции схлынули, четко осознала: Майдан из факта истории должен стать фактом культуры, только тогда он окажется частью национального самосознания.
…В киевской семье гостит голландец Густав, подбирая фотографии для своего альбома о событиях на Майдане. Муж и жена по очереди пытаются рассказать, чем были эти три недели для каждого из них. Густав сочувственно спрашивает, что было самым трудным, ожидая услышать про обмороженные щеки, стычки с военными… А хозяин квартиры вдруг понимает, что самое трудное было как раз потом, когда все кончилось: “Начался энергетический отлив, и нужно было расходиться по домам, снова больше никто-никому, и хоть сколько щелкай посреди улицы сломанной зажигалкой, тщетно пытаясь закурить, уже не метнутся к тебе услужливо со всех сторон десятки рук с огоньком наготове… за те три недели я уже успел забыть, каково это — быть одиноким в толпе… Мы снова начали рассыпаться, распревращаться в обыкновенную уличную толчею…”.
Но оспаривая это трудное открытие, в памяти вспоминающих все ярче и ярче встают картины той, иной жизни, когда нация вдруг явила миру свое новое лицо — человечное.
“Мы спускались по Институтской, втянутые в гигантское, дружное движение-перетягивание околомайданных людских потоков, — спускались в одном потоке, навстречу нам плыл другой, склоны тоже были сплошь усыпаны народом, густым мерцанием свечек в пластиковых стаканчиках, люди несли их в руках, это было похоже на гигантскую всенощную службу под вечно-темным небом декабря, подсвеченным снизу огненными красками костров, оранжевых одежд и знамен… Проще всего было решить, что все дело в президенте, которого они избрали и чье имя скандируют. Но это не так, это всего лишь повод. На самом деле они возвращают себе свою страну”.
И может быть, самое главное в этом — сплошное тепло, доверие между людьми ширились и ширились без конца. “И когда сотни тысяч прибывших запрудили город, двери наших домов открылись нараспашку, как объятия, и мы повалили пачками, десятками тысяч на Майдан, в Дом профсоюзов, где расположился штаб, и говорили: у меня есть свободная комната, а у меня две, а у меня загородный дом стоит пустой, могу разместить душ сорок—пятьдесят, а я хочу помочь деньгами, а у меня есть десять мешков картошки, а у меня ничего нет, так дайте хоть метлу в руки…”. “Мы были словно Божьим Градом, — вспоминает герой рассказа, — мы жили так, как надо жить, как вообще должны бы жить люди…”.
Еще с месяц в трехмиллионном городе не было аварий на дорогах, все спешили друг другу уступить — чуть ли не раскланиваясь, и преступность в городе упала в десять раз…
И теперь вот встает перед хозяевами квартиры проклятый вопрос: “почему нельзя жить так всегда, какого хрена мы так паршиво все устроили на этой земле, ведь если можно и месяц, и два, и не горстке мам-Терез, а миллионам обыкновенных, в меру затурканных людей, значит, в принципе — можно?”.
Новое качество, которое открылось писательнице в своих соотечественниках да и в ней самой, выводит на новую, экзистенциальную высоту сугубо национальные проблемы. И это прозрение уже не утопить до конца волнами обыденной политической пошлости, сиюминутной человеческой суетности.
Бережный и органичный перевод новой книги Забужко сделала Елена Мариничева. Ей же принадлежат обширные примечания об упомянутых именах диссидентов и мастеров украинского искусства, выживших и погибших.
Марина Заречная
