Тридцатипятилетнего главного дирижера Новосибирского театра оперы и балета, создателя симфонического оркестра Musica Aeterna и камерного хора New Siberian Singers Теодора Курентзиса можно назвать «дирижером новой волны». Грек, в 1990-х приехавший в Петербург, чтобы продолжить обучение дирижированию у профессора Мусина, производит впечатление одержимого. Одной идеей — творить подлинную музыку.20 марта, в день памяти Святослава Рихтера, в Большом зале консерватории звучал «Реквием» Верди. Исполняли оркестр Musica Аeterna и хор New Siberian Singers Новосибирского оперного театра при участии камерного хора Московской консерватории и камерного оркестра Musica viva. Солисты — сопрано Хибла Герзмава, меццо-сопрано Биргит Реммерт, бас Евгений Никитин и тенор Роберто Сакко. Теодор Курентзис усложнил исполнительскую задачу поиском максимальной аутентичности техник, инструментов и смыслов, заложенных в лондонской редакции «Реквиема» 1875 года: «Новое переосмысление старой музыки — это максимально честное отношение к тому, чего добивался автор».Но аплодисменты, взорвавшие БЗК, не сделали Курентзиса счастливым.
— Musica Aeterna — идеологический проект, а не просто оркестр. Команда, исповедующая определенную философию. Мой оркестр — то, что я хочу услышать. То, что он делает, я считаю музыкой. То, что делают другие оркестры, для меня — не музыка, а репродукция звуков. Мои надежды связаны с Musica Aeterna. Одной из надежд был «Реквием» Верди. Я пятнадцать лет трудился, чтобы его сыграть. «Реквием» я репетировал индивидуально с каждым из музыкантов. Исполнение рассчитано на людей, знающих партитуру. На подготовленных людей.Невозможно, обедая дома, за разговором, еще успевать смотреть по телевизору Параджанова. Как мексиканский сериал. Параджанова нужно смотреть подготовившись, прийти в кинотеатр и трудиться. Но многие зрители не хотят трудиться, чтобы получить правильное ощущение от музыки. Поэтому и не получают.А я ведь иногда завидую возможности услышать музыку из зала, я очень хотел бы быть на их месте! Я оценил бы! Я всегда хожу на концерты подготовленный. Последний концерт, который мне запомнился, — Il Giardino armonico на «Декабрьских вечерах». Вот это — музыка!— А как вы готовитесь?— Я иду с уважительным желанием услышать что-то. Я знаю ансамбль, знаю произведение, которое будут играть.— Как вы противостоите мобилоговорящему залу?— Кажется невозможным делиться интимными, глубокими тайнами с такой аудиторией! Но надо оставаться гуманистами. Эти люди — божьи творения, а не порождение дьявола. Ведь они легко могли бы находиться сейчас в «Красной шапочке». А пришли слушать «Реквием» Верди.Знаете, есть батюшки, которые выгоняют грешников из храмов, порицая их за грехи. И люди больше не хотят приходить в храм. Но ведь церковь — для грешников. Больница — не для здоровых…— А консерватория — для посетительниц «Красной шапочки»?— Они ведь тоже по-своему больны. Даже если они пришли потому, что кто-то им сказал: «Пойдем на «Реквием», там будет тусовка». Мы дарим и им два часа жизни. Хотя для меня это испытание.Мне часто хочется во время исполнения закрыть ноты и убежать. В такой момент ты должен отключиться и молить Бога поменять твои мысли. Чтобы не превратиться в язык, который все время автоматически ищет во рту испорченный зуб.Хочется, конечно, делить свою тайну с теми, кто знает и любит музыку. Но приходится выполнять эту чертову работенку с грешниками. (Хотя мы и сами не святые.)— В памяти остаются хорошие залы?— На фестивале «Территория» поздно вечером мы играли Четырнадцатую симфонию Шостаковича. И я предложил тем, кто сидел далеко сзади, пересесть совсем близко к оркестру. Почти слиться с оркестром, чтобы и публика участвовала в исполнении. Люди расселись практически у меня под ногами, между музыкантами, прямо на ковре. Возникла специфическая энергетика.И по окончании слушатели уже не знали, аплодировать или нет, потому что чувствовали себя отчасти исполнителями. Убралась эта граница между донорами и реципиентами. Слушатели тоже должны быть донорами, потому что энергия должна циркулировать.— Как добиться качества восприятия?— Музыка прежде всего рассчитана на очень большую тишину, которую она сможет заполнить. Если нет тишины в душе, музыка пройдет мимо, не сможет воздействовать. На человека, который принимает наркотики, валерьянка не действует. Валерьянка действует на чистый организм.— В ваших интервью я читаю сплошные дифирамбы профессионализму музыкантов вашего оркестра. Ваш оркестр — единственный такой в России?— Все зависит от того, кто отбирает кадры для оркестра. Я могу собрать оркестр из московских музыкантов, который будет на уровне Венского филармонического. Может быть, нескольких духовиков возьму из-за границы. Качества исполнения «Реквиема» оркестром Musica Aeterna вы не услышите больше нигде — ни в Вене, ни в Берлине, такой детализированной работы, такой вертикали, такой «совместности», такой прозрачности. Мне сказали об этом музыканты Венской филармонии.Журналисты, которые слышат ужасные звучания, совковые, не соответствующие ни интонациям, ни ритму, почти уголовные вещи, не пишут об этом ничего.Они слышат на наших концертах музыку такого качества, которому нельзя не удивиться. Но приходит критик и говорит по поводу услышанного: «Был момент, когда кикснула труба». Этот человек не понимает, что здесь происходит!Про цветок, проросший среди мусора, они говорят: «Этот цветок не очень хорошего цвета». А мусор они не критикуют. Людей интересует только возможность обнаружить личную позицию. Это болезненный эгоизм — самоутверждаться в жизни за счет других.— Мне кажется, вы как раз любимы московскими журналистами….— Мне неинтересно быть любимым. Мне интересно быть понятым. Мне важно, чтобы люди поняли: то, что я хочу делать, — благое дело. Я не делаю искусства для себя, я делаю его для вас.Я мог бы улыбаться, идти на компромиссы, говорить всем приятные слова, облизать пол-Москвы. Мог бы иметь за границей проект стоимостью на один миллион больше, чем тот, что имею.И не отказываться от приглашений — вчера, например, мне звонили из Вены, приглашали дирижировать в Bruckner orchestre Linz, но у меня есть Musica Aeterna, и я не собираюсь ее предавать.Зарплата у музыкантов всего 150 долларов (музыканты Большого театра получают2300). «Моих» москвичи считают юродивыми — репетируют одну ноту по семь часов (вместо пяти минут, как в Большом).Если людям не нужна такая работа, то, может быть, нам разойтись по домам?— «Ваши» могут разойтись?— Музыканты пойдут за мной повсюду. Они — моя семья. Знаете, они иногда ночуют в театре. Если я даю им задание завтра сдать квартет, то они могут репетировать ночью. Многие расстаются с семьями, чтобы остаться в оркестре! Мы доверяем друг другу, они говорят мне «ты», свободно приходят ко мне в кабинет, чтобы выпить кофе в антракте. Мы можем сказать друг другу прямо все, что хотим. Я могу поделиться с ними последним…— Западные музыканты способны ночевать в театре?— Нет. Они очень техничны, у них хорошая школа; общая тенденция Запада — более детализированная музыка. Но наш идеологический проект — единственный коллектив в мире, который существует по таким законам. Хотя я и в Москве знаю музыкантов, которые живут для музыки. На Западе есть профсоюзы, благодаря которым, как только заканчивается предусмотренное время репетиций, люди встают и убегают. Идет война между новыми — «сияющими людьми» и старыми — «мрачными демонами». Настоящий музыкант не может вести себя, как проститутка, которая, когда заканчивается оплаченное время, уходит. Музыкант — любит, поэтому он готов и наслаждаться музыкой, и жить с ней, и мучиться. А иначе ты никогда не поймешь ни Бетховена, ни Моцарта, ни Вагнера. Потому что они работали именно так. И у тебя нет права использовать их музыку другим образом.Такие команды в театре есть, а в музыке — нет. Питер Штайн работает по пятнадцать часов, и никто не уходит. Так работают актеры Анатолия Васильева, так работала труппа Гротовского.А в большинстве современных оркестров создание музыки — фабрика. Там не любовь, там гормоны.
P.S. 29 апреля в Московской консерватории Теодор Курентзис дирижирует Национальным филармоническим оркестром России. Прозвучит Девятая симфония Брукнера.А 25 июня, в БЗК, Musica Aeterna, сопрано Симона Кермес и контр-тенор Кристоф Дюмо исполнят Монтеверди, Вивальди, Перголези, Баха и Генделя. Дирижирует Курентзис.
