Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть воет вьюга, — ждите, пока к вам придут… Свою частную жизнь надо беречь. До последнего. А потом к вам все равно придут, как написал Михаил Булгаков в «Белой гвардии» (даже если, добавлю от себя, это будут невидимые гости).Я вспоминал эту книгу о Гражданской войне, поднимаясь по знаменитому киевскому Андреевскому спуску. Сейчас здесь идет бойкая торговля китчевыми сувенирами — ассортимент примерно такой же, как на Арбате. Когда уходит бог войны, приходит бог торговли. Они вообще постоянно меняются местами… Но речь не об этом.Музей одной улицыВот чего на Арбате нет в помине — так это Музея одной улицы, то есть именно Андреевского спуска! За фортепьяно сидит восковая и восковой же спелости декольтированная дама. Рядом в кресле ее муж в пенсне читает городскую газету начала века. Старый еврей что-то шьет на швейной машинке «Зингер»… Это прежние жители столь бойкой, но почему-то все равно домашней улицы, соединяющей нижний и верхний Город. Таких людей ни здесь, ни у нас больше нет. Ушедшие, а точнее, истребленные в ХХ веке человеческие типажи.Вслед за мной из дверей музея выходит молодой служитель. Совсем другой типаж. И снимает приколотую на груди оранжевую ленточку — знак принадлежности к одному из двух противоборствующих общественно-политических движений Украины. Почему снимает? Опасается столкновений с теми, кому больше нравится второй цвет украинского флага? Неужели все-таки в воздухе витает призрак гражданской войны?Но опасности не чувствуется, скорее всего, нехорошие мысли мелькают у меня потому, что иду я в другой музей: главный музей Андреевского спуска — булгаковский, дом героев «Белой гвардии» Турбиных, где и висел помянутый абажур…— Булгаковский абажур — это не про преимущества гражданской пассивности и «моей хаты с краю». Совсем, как ни странно, наоборот. Абажур, как помните, сдернул Тальберг, офицер гетмановского штаба и муж Елены Турбиной, когда дал деру из Города, оставив Турбиных в осажденном Киеве. Чуть позднее, но уже во дворце и фигурально сдернул абажур и сам гетман (а в своем штабе — главнокомандующий), оставив на растерзание петлюровцам офицеров, юнкеров, и того еврея за швейной машинкой, и ту интеллигентную киевскую чету, которых теперь изваяли в воске. Еврея-портного петлюровцы, конечно, зарубили. Как, возможно, и чету интеллигентов.А устроители Музея одной улицы напомнили о них. По сути, отреставрировали и повесили у себя тот сдернутый абажур, гимн которому спел Булгаков.Театр одного музеяПоднимаюсь выше по этой улице, которая живет чуть не тысячу лет. Вот перекресток Боричева взвоза — по нему вернулся из половецкого плена князь Игорь…А «Дом Турбиных» еще выше.Напротив него — стройка и вывеска на старой части здания: «Театр у Подола». Здесь свой абажур скоро повесит главный режиссер театра Виталий Малахов, который готовит к открытию новой сцены спектакль по «Белой гвардии». Как он сам говорит, не только потому, что географическое положение обязывает, — нынешняя ситуация в Украине актуализирует это произведение.С вопроса про ситуацию я и начинаю разговор с директором Музея М.А. Булгакова, существующего с 1991-го, переломного и для России, и для Украины года. Анатолий Петрович Кончаковский ничего мне не отвечает. Тогда я спрашиваю, кто чаще приходит в музей — оранжевые или бело-голубые. «Мы никогда не выясняем, кто к нам пришел, билеты для всех одной цены», — осаживает меня Анатолий Петрович. Я еще пытаюсь задать какие-то глуповатые вопросы, но Кончаковский в свою очередь спрашивает меня, а был ли я на экскурсии в их музее. Признаюсь, что пока еще не был. «Тогда нам пока не о чем говорить», — заключает директор и сам предлагает провести для меня экскурсию.Как мне повезло, я понял уже через несколько минут. В этом талантливом моноспектакле, который показывают здесь каждой экскурсионной группе, я попал на первый состав!А вот и первая комната из семи — именно столько снимала на Андреевском спуске, 13, семья Булгаковых и столько же на Алексеевском спуске, 13, у инженера Василисы — семья Турбиных в «Белой гвардии». Это гостиная. Мы входим в нее, и я сразу же останавливаюсь: что случилось со светом?! Только что был ясный день — и вдруг сумерки, хотя окна не занавешены. «Когда действие романа происходило в гостиной Турбиных, — поясняет Кончаковский, увидев мою оторопь, — всегда был вечер или ночь, вот мы и покрасили стекла в синий цвет».Ну да, вспоминаю я, Булгаков писал, что в окнах гостиной была настоящая опера «Ночь под Рождество». Да и действие романа (и пьесы «Дни Турбиных») начинается с того, что в доме Турбиных рыжеволосая Елена все тревожнее с каждым движением минутной стрелки («тонк-танк») ждет своего мужа Тальберга, а первым ночью приходит поручик Мышлаевский, обмороженный во время бессмысленного стояния пехоты на морозе в окрестностях Города. И «Боже, царя храни» Турбины с друзьями поют здесь ночью, аж в третьем часу утра, и пугают домовладельца. «Василиса внизу все время боялся, — говорит Кончаковский и показывает на ту часть гостиной, под которой располагался Василиса, — особенно, когда Турбины пели». Я вздрагиваю, потому что ясно понимаю: там, внизу, действительно живет Василиса — этот тип людей не перевелся. А вот, кстати, и гитара — но почему-то на совершенно белом диване…И тут я замечаю, что комната уставлена двумя видами мебели: одно пианино старинное, но явно «действующее», другое — гипсовое. То же и с креслами, и со стульями… «Часть булгаковской мебели сохранилась, — поясняет Кончаковский, — а вместо того, что не сохранилось, мы сделали из гипса мебель Турбиных, воспроизводя ее по описаниям в романе и по семейным фотографиям Булгаковых. Вот одно пианино булгаковское, а другое Турбиных — видите, на нем, как в романе, открыты ноты «Фауста»…». То, что из окружающего бессмертно, как часы и «Саардамский плотник», вспоминаю я Булгакова. Именно то, что бессмертно, нуждается не только в нашем внимании, но и в нашей защите.А Анатолий Петрович как раз обращает мое внимание на бессмертную изразцовую печь. Да-да, на ней все те же надписи: «Слухи грозные, ужасные, наступают банды красные!», «Бей Петлюру!»… А вот полустертая: «Леночка, я взял билеты на А д». На «Аиду», конечно, на «Аиду», но время ставило совсем другую оперу. И в великолепном театре Музея Булгакова это прекрасно понимают.Не буду описывать всю экскурсию-спектакль, хотя соблазн велик. И нельзя не сказать о желтых стеклах в столовой — вы уже догадались: потому что действие романа в столовой происходило в основном утром и днем; о шкафе, в который мы вместе с Кончаковским вошли и оказались совсем в другом пространстве и времени; о том, что за одним из окон с торца дома в коробке по-прежнему висят спрятанные Николкой револьверы (ну, в данном случае висят виртуально)… Но важнее другое: те любовь и талант, с которыми все сделано. То отсутствие привычной музейной скуки, когда тебе говорят только «посмотрите направо, посмотрите налево», а дальше сухие цифры и основные факты.Музей Булгакова делает то, к чему призвано настоящее искусство: не описывает, а воссоздает мир, даже воскрешает. Здесь понимают, что романы Булгакова тоже бессмертны, как «Фауст» и «Саардамский плотник», и необходимо сохранить все, что окружало писателя, как абажур окружает источник света. Ведь абажур — не только символ домашнего очага, мирной жизни, но еще и такое приспособление, которое правильно направляет и окрашивает свет (белая, как будто привидевшаяся, потому что настоящая не сохранилась, мебель, синие и желтые стекла…).Когда Булгаков писал о коробочке перед глазами, в которой вдруг появлялись и оживали какие-то маленькие человечки, и с этого начинались для него пьесы, — вот что-то подобное увидел и я. Правда, с помощью сотрудников Музея Булгакова и его директора. И внутри этой коробочки оказался я сам. И почувствовал, что это такое — ожидание неминуемой катастрофы…Таких музеев ни у нас в России, ни где бы то ни было я не видел. «В Москве мы хотели бы сделать подобный музей», — говорит Кончаковский. «По «Мастеру и Маргарите»?» — радостно предполагаю я. «Нет, по «Театральному роману», на Большой Пироговке», — отвечает Анатолий Петрович. (А это мой любимый роман Булгакова.) Как бы я хотел, чтобы Кончаковскому и это удалось!…Когда я восторженно поблагодарил директора Музея, он напомнил мне один из моих навязчивых вопросов о призраке Гражданской войны, который я задал в начале нашего знакомства. «Что, она в наших краях так и не закончилась?» — неожиданно для себя выдохнул я. «Значит, вы поняли?» — ответил мне вопросом на вопрос Кончаковский.P.S. Выйдя из чудесного музея, я снова попал в сегодняшний день. На бесчисленных прилавках вдоль Андреевского спуска лежали свежепошитые буденновки, рушники, старинные часы и новенькие пепельницы в виде фаллосов. Б-р-р, но уж лучше это, подумал я, и чтоб буденновки только сувенирные…А день стоял ясный, и весеннее солнце пригревало. Захотелось присесть на скамейку и даже, может быть, задремать или почитать Булгакова… И чтобы всегда висел над этой удивительной улицей, над этим великим Городом голубой абажур неба. А то, что призвано его держать: собор Андрея Первозванного работы Растрелли, — в самом начале Андреевского спуска, уже в верхнем Городе…Я поднялся к храму, именно около него нашел вожделенную скамейку и, когда присел, увидел, как вдохнул, — Днепр, мудрый Днепр, как называл его Булгаков.