В 1970-м, после премьеры спектакля «1789», многофигурной и многочасовой фрески «Французская революция», Паоло Грасси (директор театра Джорджо Стрелера) писал о молодой парижанке: «Я считаю Ариану Мнушкину Жанной д'Арк сегодняшнего европейского театра. Я в жизни не встречал более целеустремленного, более увлеченного своим делом, более принципиального человека».В 2007-м, после показа в Авиньоне спектакля Les Ephemeres, многофигурной и многочасовой фрески «Семья в Европе XXI века», журналисты спрашивают Мнушкину: «В Японии есть термин «живое достояние нации». Вам не кажется, что за 40 лет ваш Theatre du Solei заслужил от Франции этот титул?».Седая голубоглазая женщина в холщовой блузе, женщина с летящей походкой Жанны д'Арк, с проницательным и мягким взглядом (дева-воительница прошла огромный круг опыта и судьбы), говорит:— Вы понимаете, как мне трудно ответить.Ариана Мнушкина, живое достояние Франции, — дочь русского эмигранта (Александр Мнушкин был известным кинопродюсером) и матери-англичанки. История Театра Солнца изложена в книге Татьяны Проскурниковой «Театр Франции. Судьбы и образы» (2002). Авторские киноверсии постановок Мнушкиной москвичи могут видеть на DVD во Французском культурном центре.Эпический документальный театр — давний жанр Мнушкиной. Так были сделаны ее «иммигрантские» спектакли: «Золотой век» (1975) и Le Dernier Caravanserail. Odyssees (2003). Режиссер и актеры Театра Солнца сами собирали исповеди беженцев (для спектакля 2003-го — в иммигрантских «фильтрационных» лагерях на побережье Европы). Сами строили текст и действо из добытого материала. Но от великого принципа театра verbatim «что вижу, то пою» эти длинные действа отличаются зеркально!Принцип: жесткий отбор «фактов». И их переплавка белым калением художества.Восьмичасовой эпос Les Ephemeres создавался с 2003 года. Без других, попутных работ на скорую руку. Премьера прошла под Рождество 2006-го. За три года Theatre du Soleil репетировал 450 эпизодов. На сцену вышли 29. В 1970-х Ариана годами жила на Востоке, впитывая театральные традиции Индии и Китая. Теперь ее интересует континент Европа. И малоизученный быт местных племен.Материал Les Ephemeres, «Теней» — семейная память актеров Театра Солнца.Дети и матери. Браки. Разводы. Трансвеститы. Приюты для жертв семейного насилия. Панихида в капелле Сен-Шапель XII века и уборщица-иммигрантка с дочерью.…«Отче наш» звучит на четырех языках. По-немецки молитву читает гестаповец.Ариана Мнушкина хотела назвать спектакль Les Saveurs (здесь: хранители, святые заступники). Театральная структура Les Ephemeres тайно и тесно связана с отброшенным именем, с лейтмотивом «Отче наш», с главной декорацией «Теней».Над сценой вознесен необъятный ореховый дедовский письменный стол.Стол Всевышнего Судии. Он видит все, что происходит внизу. А Сам незрим.Все ждешь эпизода за столом. Но Вышний суд — не чеховское ружье. Не стреляет.Спектакль выстроен по образцу средневековой живописи Европы и русских икон. «Клеймами», цепью сцен жития (ну вы знаете эти квадратики по краям досок!).Зал «Теней» — два амфитеатра из светлого дерева, мест на триста. Между ними сцена. Действо хорошо видно с двух сторон. «Кулисы» справа и слева похожи на кулисы цирка. Из них выезжают на колесиках малые круглые площадки-плато. На каждой идет эпизод. Нежная, потусторонняя музыка Жан-Жака Леметра, постоянного композитора театра, «остраняет» микроспектакли и точную психологическую игру актеров.Пока одни «дети Мнушкиной» работают на плато, другие медленно его вращают.В следующем эпизоде они поменяются местами.«Тени» — это еще и тени реалистического театра. Его вспышки, осколки, призраки.«Наши актеры — поэты театра. Они превращают свои воспоминания в видения зрителей», — говорит режиссер.Сосновая детская кровать опутана розовыми «китайчатыми» фонариками — трехкопеечной красотой из IKEA. Мальчишки семи-восьми лет спят без задних лап (пришли с ярмарки и повалились, не сняв кроссовок). У каждого зажат в ладошке прозрачный пакет с водой. Там мечется красно-золотая аквариумная рыбка.С нею перекликаются цветом и блеском яблоки, облитые стеклянным слоем патоки: старинное бретонское лакомство на деревянных лучинках в банке у изголовья.Обессиленные матери (обе безработные) валятся на старый диван. Выворачивают карманы: воскресенье разорило обеих дочиста. Последние деньги звенят весело и жалобно, как в церковной кружке.— Мы с ума сошли. Но оно того стоит… — говорит одна.— Нет! Мы не сумасшедшие. Все правильно, — твердо отвечает подруга.Тянутся к яблокам на палочке (натурально, покупали их только детям). Счастливо и расслабленно доедают. Бросаются спасать аквариумных рыбок из пакетов.Красно-золотое сияние фонарей, яблок в патоке, плавников в воде, мягкий блеск чешуи сливаются в ореол святого семейства матерей-одиночек.Обезумевший наркоман в ломке бьется в хлипкую дверь. За ней — старики, мать и отец. Вытертая попонка на кресле. Книга «Практичная женщина» возле телевизора.Отец хочет открыть — мать держит его за руки. Потом наоборот. Они шепчут друг другу: «Звони фликам!». И звонят. Полиция все не едет.…Дама в персиковом шелке и жемчугах, сияя, говорит своей косметичке: «Гуэлль, голубушка, сегодня я жду чудес. Сами понимаете: мать невесты!».Действие уходит в память бледной деловитой Гуэлль. Крутится красный фонарь реанимобиля, медбрат глухо считает: Un! Deux! Trois!. Дикой театральности полна суета «скорой», шприцы и чемоданчики 1970-х. Снова и снова бригада пытается привести в сознание мать и дочь. Мертво пьяный отец Гуэлль спрашивает: «Кто это сделал?!». На нем сухо и ловко защелкивают наручники.Все связано неисповедимыми нитями с главным сюжетом: Жанна Клеман (Дельфина Коттю) продает дом покойной матери. Кованая калитка увита диким виноградом — как в сотнях садов Франции. Жанна в слезах. Тени кружат над нею. Чудаковатая престарелая Алина в резиновых сапогах сидит в развилке яблони, обрезая побеги.— Мама, — тревожно спрашивает подтянутая дочь, — кто сохранит наш сад?— Деточка, не бойся. Природа все сделает сама — ей нужно только верить…— Мама, — повторяет Жанна, — кто сохранит наш сад? Ведь я ничего этого не умею…Раневская продавала имение, кругом запутавшись. Жанна не беспечна и не беспомощна. Но то, что она любит до обморока, не вписывается в ее образ жизни.Дом и сад, увы, — обуза для свободной образованной горожанки.Вот и парижский Лопахин (Серж Николаи). Уже с нотариусом: у него везде свои, и все схвачено. Лопахин ошалел от счастья: сегодня родилась дочь, мадам! Теперь, ву компрене, нужен дом в пригороде! (Зритель увидит: брак бедняги вывернется диким дележом ребенка по пятницам, воплями: «Дай ей высушить волосы, дебил!».)А Жанна, в тоске листая бумаги матери, найдет имена бабушки и деда: Alexei и Tatiana.И пойдет по следам этой чеховской (на русский взгляд даже слишком) эмигрантской пары из Пасси. К тем, кто предал «пятерку» Сопротивления (Alexei и Tatiana погибли в Освенциме в 1944-м), и к тем, кто спрятал у себя девочку Алину, ее будущую мать.Но «поиск корней» сливается с шумом моря людского, где равно важно все.…Все линии не расскажешь. Дружба мадам Сандры, транссексуала (Джереми Джеймс), с соседской девочкой лет восьми, оставленной матерью. (Как они примеряют вдвоем у зеркала стразы! В этой дружбе и выразилась женская природа одинокой Сандры.)Безумная престарелая бродяжка Перл (блестящая актерская работа юной Шагаи Бенешти) преследует даму-врача: «Мадам, теперь все путешествуют! Помогите мне купить тур в Месопотамию!». Сердечный приступ трудоголика-«Лопахина» в бедном ночном бистро (с такой парижской стеклянной дверью), его гневный крик: «Я не по-ни-маю, что это!». Старенький вентилятор спасает элегантного яппи, гонит воздух в лицо.Мир одиноких жив добротой встречного. Каждый прохожий — кому-то святой Мартин.Восьмичасовой спектакль, идущий при 35-градусной июльской жаре Прованса, прочно держит зрителя почти до финала.…В Авиньоне сейчас отбирает спектакли для осеннего московского фестиваля «Территория» его артдиректор — режиссер Кирилл Серебренников.Серебренников в антракте Les Ephemeres повторял:— Честные актеры… Очень-очень честные актеры.В антракте из кулис выезжает на велосипедных колесах старый трактирный стол. Сияют чистым стеклом графины и пирамиды стаканов. Актеры предлагают зрителям холодную воду.Среди театра безнадежности, театра, самодовольного в минимализме необязательного, театра угрюмого и агрессивного, театра без цвета и без лица (а этого много и в Авиньоне) семейный эпос седой «Жанны д'Арк европейской сцены» — как глоток чистой воды.
