То, о чем пишу, неожиданно для меня вызвано недавним юбилеем Петра Фоменко (который я, поколебавшись, не решился отметить статьей, как мне предлагали. О чем жалею – и не жалею).Всегда робел в личном общении с ним – это при его чрезвычайной доброжелательности к моей персоне. Робость происходила, как и происходит, от ощущения нашей несоразмерности. От давно возникшего и постоянного ощущения его гениальности…Говорят, он от подобных эпитетов иронически и, допускаю, искренне кривится. Думаю, кривился и в юбилейные дни, когда это повторялось назойливо, именно с юбилейной, всех юбиляров равняющей обязательностью – хотя бы в телефильме «Фома» (канал «Культура»). На мой вкус, откровенно плохом, неумелом, вдобавок и фамильярном («Фома»!).
А что делать? (Я – об эпитете).В принципе убежден, что современнику лучше не манипулировать подобными превосходными степенями; он еще способен распознать истинность явления искусства, но не его масштаб. Тем более – долговечность. На то – история, если судить по словесности, музыке, живописи, практически не ошибающаяся. Но как быть с исчезающим искусством театра, для которого и телеверсии, эта, казалось бы, гарантия долголетия, сомнительное подспорье?Собственно в том, что для актеров и режиссеров (театральных) стоит делать исключение, торопясь с превосходной оценкой, может привидеться, что там ни говори, и нечто обидное. Вроде послабления, что ли. Писатель, дескать, может и обождать – то есть не он сам, смертный, как все, а его сочинение. Непринятый публикой спектакль словно бы и не существовал, как бы задним числом ни спохватывались театроведы. А к общей эфемерности оценок прибавляется то, что, с моей глубоко субъективной точки зрения, театральная критика по большей части – не без счастливых исключений, конечно, – есть род шарлатанства.Грешен: сам писал не единожды о спектаклях Фоменко, всякий раз будучи недоволен собой, и, готовно предвидя в свой адрес сарказм со стороны авгуров (а ты что, считаешь себя театральным критиком? Отвечаю испуганно: нет, нет, не считаю!), все ж подаю слабый голос любителя. Можно ли изъяснить, допустим, «Одну счастливую деревню»? «Великолепного рогоносца»? «Египетские ночи»?..Продолжаю сомнения. Где, черт возьми, вообще мерило той же гениальности? (Припоминаю, как сэр Исайя Берлин говорил, что Бродский гениален, однако не гений. Понимать ли, что примерно так же, как гениально одаренный Баратынский все же не ровня безусловному гению Пушкину?) Можно ль считать мерилом то, к примеру, сладкое замирание, что я испытывал на спектаклях Фоменко? Ту растерянность, что постигает при попытках даже себе самому объяснить, почему не ищешь иных слов, чем пресловутое гениально?..Смутно, смутно. Особенно если говорить не об уникальном Фоменко.Речь вообще не совсем о нем или совсем не о нем, так как про него я здесь так ничего и не сказал толком. Речь как раз о смутности, позволяющей кого угодно награждать чем угодно (как, съязвлю, родное «Свободное пространство» недавно невзначай перенаградило от имени президента нескольких телеведущих орденом «За заслуги перед Отечеством» I степени – вместо одноименной медали. Что – самое забавное – в реальности оказалось бы вполне в духе нынешнего поветрия.)Для актеров, тем более уходящих (Ульянов, Лавров), этого, повторяю, ничуть не жалко. Но та повальная девальвация эпитетов, которая накрыла лавиной нас нынешних, поистине бедственна.Некогда ленинский телохранитель Эйно Рахья, с которым неразборчиво приятельствовал Федор Иванович Шаляпин, заявил тому после хорошей порции картофельной водки, раздобытой певцом на черном рынке: мол, таких, как ты, надобно резать. «– Почему? – Талант нарушает равенство».Логично. Не меньше, чем то, что мы, щедро разбрасывающие термины «гениальный» (первым делом приходит в голову «гениальная Алла Борисовна»), великий (скажем, Кобзон), даже «легендарный», не говоря о «культовых» и «знаковых», мы добиваемся того самого равенства, которого хотел доблестный финн. И, в общем, добились – конечно, равенства не с тем же Фоменко, но с теми, кого сами возвели в подобный ранг. Или сан. Уж они-то поистине ближе к нам. Доступнее.Причем тут, понятно, своя иерархия. «Звезда» – в этой роли кто только не побывал, но есть, допустим, и «звезда сериала». Ступенька пониже, границы поуже, но «звезда». Да та же не сходящая с экрана, как и со злословящих уст, «Фабрика звезд» – явление, полагаю, не только постыдное, но до чего ж характерное. И какой Щедрин или Свифт современности придумал само это название, гениально (вот тут и слова не жалко) изобличившее наше конвейерное мышление?И все это говорит – в целом – о разукрупнении личностей, ставшем едва ли не целью общества. Его пугающей перспективой.В согласии с Эйно Рахья равенство было тем, что вело к коллективизации, к 37-му и т. д.: обезглавливать тех, кто ровно на голову выше. Сегодняшняя уравниловка – Смердяков демократии, от него самого уже почти неотличимой.О политике не говорю, чур меня, чур. Но вот, например, я писал в «Новой», как ученица все того же Петра Наумовича Фоменко победно возликовала: уходит время «священных коров», «великих режиссеров» с их опостылевшим ей «театром-домом». (И славящийся невозмутимостью мастер, прочитавший мою статью, позвонив мне, не скрыл потрясенности.) Это – ученица Фоменко, как раз основателя «дома», отца семейства «фоменок»: и ей захотелось жить без великих. Такая веселая безотцовщина.Снова – логично. И характерно. Правда, все это – фикция, лицемерие, великодушно допускаю, бессознательное. Свергая великих, сам примериваешься к опустевшему пьедесталу, захватить который отныне так просто.…Гений и злодейство, может, все-таки бывают совместны, во что хотел верить умный Сальери; история на сей счет не так лучезарно категорична, как Пушкин и его Моцарт. Но гений и пошлость (вариант: природно штучный талант и фабричный конвейер) несовместимы уж точно. И то, что мы порождаем несметные тучи мелкокалиберных «гениев», «живых легенд», «культовых фигур», «звезд» (плюс еще, чуть не забыл, армию «секс-символов»), нагляднее многого иного свидетельствует: превращаемся в общество…Смердяковых? Нет, пока еще только в общество пошляков.
