Я часов не ношу. Не наблюдаю. И не потому, что я такой уж счастливый, а потому, что мне не хочется попадать в зависимость от некоего счетчика, требующего постоянного к нему внимания и ношения его при себе. Заметьте, если со счетчиком происходит что-то неладное, то его владелец вынужден чувствовать себя таким же — испорченным или потерянным.
Тот, кто носит часы, никогда не скажет просто, что он торопится. Он обязательно постучит при этом указательным пальцем по циферблату своих наручных часов: дескать, сами видите, действительно времени в обрез! Как собеседник он невыносим. Скажет слово — тут же посмотрит на часы, или демонстративно вскинув руку к лицу, или деликатно, как бы невзначай, поправляя рукав пиджака. Этот нервный тик, эти жесты изображают следующие его душевные состояния: «когда же это кончится?», «неужели — пора?», «как, уже — все?» и «ах, завтра надо в 10!».
Часы не только нервируют, но и обезличивают. Бывает, хронометронос смотрит на свой хронометр как завороженный — долго и бессмысленно, уподобляясь кошке, созерцающей мелькание на экране телевизора. Не нравится мне такая зависимость от часов! Многие, однако, предпочитают, чтобы их действия и мысли определялись именно этим прибором, и украшают его драгоценными металлами и бриллиантами.
Когда говорят, что время — деньги, я всегда вспоминаю советскую пятирублевую банкноту голубоватого цвета (реформа 1961 года). На ней была изображена Спасская башня с часами. Уверен, что никто из читателей не помнит, какое именно время показывают эти часы. Точно говорю вам: без трех минут час.
И еще о времени. Стою я как-то у обменного пункта в ожидании своей очереди. Подходит ко мне милицейский патруль, спрашивает документы. Еще вчера они ходили с неловко торчащими из-под форменной одежды пистолетами Макарова, а теперь — с автоматами Калашникова на груди и в бронежилете. Паспорт они забрали себе, а меня поставили лицом к стенке. Нет, не расстреляли, но велели поднять руки вверх. Обыскали меня снизу доверху, спросили, не выпил ли я? А если да — так что? Но опыт прежнего времени подсказал мне, что такие вопросы нельзя задавать и сейчас. Обыск обнаружил: в портфеле — рисунки, а в карманах — ключи и деньги. «Так. Доллары…» — сказал один из них с нейтральной интонацией, но мерзкий страх из прошлого времени завопил мне в левое ухо: «Ага! Валюта! А откуда она у тебя?!». Здесь я все-таки нашелся: «Конечно, доллары. Иначе — зачем мне стоять у обменного пункта?» «Хорошо, а где работаете?» Какая им разница? Ясно, что придираются. Я кивнул на рисунки: «Да вот…». В прежние времена я отвечал на этот вопрос так: «Художник в издательствах», чем вызывал страшное раздражение у спрашивающего: «Меня интересует, где вы числитесь? Числитесь где?!». А если я нигде не числюсь? Специфика такая! «Понятно, — сказал мент, разглядывая мои рисунки, — дизайнер».
Попробуй я сказать «дизайнер» лет десять назад, так меня менты тут же и урыли бы — за выпендреж перед органами. «А почему паспорт такой ветхий и еще советский?» «Потому и ветхий, что советский. Я его непременно на той неделе обменяю… «На антисоветский», — чуть было по-дурацки не пошутил я, но памятуя опыт прежнего времени…
В результате меня отпустили. И денег не отобрали, и не избили. Нет, не извинились, но сказали, что я свободен. Как уже свободный человек я осмелился спросить: «А за что задержали-то? Интересно знать, чтобы в следующий раз…». Их ответ настроил меня на поэтический лад. Они сказали, что я стоял у обменного пункта в длинном черном пальто, а время-то у нас — сами знаете какое.
