В Москве вручена премия «Большая книга». Рассказывают и повествуют, что Владимир Маканин, председатель жюри, предлагал главную премию не вручать никому. Впрочем, вышло по-иному… Пелевин с романом Empire V считался фаворитом, но оказался аутсайдером (от автора, впрочем, не убудет). Первую премию получила Людмила Улицкая, точнее, ее новый роман «Даниэль Штайн, переводчик». Вторую — Алексей Варламов, автор отличной повести «Рождение» и лауреат Солженицынской премии («Большая книга» отметила его «роман-исследование» «Алексей Толстой», вышедший в серии «ЖЗЛ»). Третья премия — Дина Рубина, роман «На солнечной стороне улицы».
…Лет пять назад Сергей Чупринин с элегическим ехидством подсчитал: в России завелись чуть не четыре премии Льва Толстого. И главное — решительно никто не ведает ни о них, ни об их лауреатах. (Полная карта новых русских литпремий, составленная редактором «Знамени», была еще забавнее.) Но сейчас, когда «все переворотилось», — что-то все же начинает устраиваться. Премии обретают свое лицо и более или менее внятные функции.
Лежащая, увы, в финансовой коме Премия Аполлона Григорьева отвечает за качество письма и своеобразную «теоретическую физику» русского слова. Премия «Ясная Поляна» точно ищет код культурного, подлинного почвенничества. «Букер» мечется… Бунинская премия прилежно занята компрометацией имени Бунина.
А «Большая книга» взяла на себя мейнстрим. То самое поле между развлекаловкой и филологической лабораторией, на котором произрастает «черный хлеб культуры». Основа массового чтения приличных и думающих людей.
В предыдущую эпоху: Трифонов, Искандер, Астафьев, Абрамов, Битов…
С начала 1990-х это поле у нас по преимуществу лежало под паром.
Литература такого рода, кстати сказать, очень редко бывает цинична. И спелеология в темных и потаенных карстовых пещерах душ — не совсем ее ремесло. Эта проза стоит на плечах своих героев: бабушка Катерина Петровна и охотник Аким, дядя Сандро, Мишка Пряслин, желчный петербургский ерник, «кавалер солдатского Георгия» из романа «Пушкинский Дом» — все ведь победители жизни… Как в приключенческом романе каком. (Или даже в амурном.)
Но только жизни соленой, страшной, подлинной. Не играющей в поддавки. Похоже, «широкому читателю» нужен такой герой, как трава кошкам.
Проза Людмилы Улицкой, осмысленная и согретая четкой системой ценностей, тоже стоит на плечах героев. Тем и сильна. Сонечка, Медея и профессор Кукоцкий — люди того же карасса, что Даниэль Штайн, бывший узник гетто, католический священник в Израиле, настоятель невообразимо бедного храма Илии-у-источника, страстотерпец и бессребреник, осененный «таинственным весельем, — ни цены ему нет, ни смысла». Переводчик — между евреями и арабами, немцами и русскими, католиками, православными и протестантами, христианами и иудеями, отцами и детьми. Между небом и землей, в конечном итоге. (Впрочем, в «случае Даниэля Штайна» книгу бессмысленно «кратко излагать»: ее и без рецензентов читают.)
Документальный (как это, кстати, от века и было с агиографической, житийной прозой) «Даниэль Штайн, переводчик» и являет собой житие ХХ века.
И вот неким чудом оно достигло слуха жесткого, озабоченного, хронически усталого, не склонного к сантиментам и серьезному чтению «широкого читателя».
