Он по-прежнему открыт всем влияниям, общениям. Каждое новое сочинение — очевидный эксперимент, более или менее опасный. Но талант Мартынова, испытанный в схватках с банальностью, его перфекционизм и интеллект философа каждый раз гарантируют нерядовое событие.
— Владимир Иванович, у нас сейчас есть придворные композиторы?
— Не знаю. Но моя мечта — быть в свите кого-нибудь. Кстати, в какой-то степени я состоял в свите владыки Питирима, когда работал в журнале Московской Патриархии. И чувствовал себя придворным советником по старой музыке. Я хотел бы быть каким-нибудь придворным. Жить — не тужить. Это Бетховен был уже свободный художник, а до него все мечтали быть при хороших дворах, сукном, вином получать…
Но сейчас и политические личности перевелись, нет ни одной харизматичной.
— А мне вы представляетесь одним из самых свободных людей. Перед чем вы ощущаете ответственность?
— Перед теми, кто умеет организовать вокруг себя поле ответственности в сегодняшнем безответственном мире.
— Композиторы обычно жалуются, что писать для кино — издевательство. Особенно когда режиссер приказывает: «Тут на две секунды короче!»
— Пришел работать в кино — надо забыть, что ты композитор, и полюбить этого режиссера. Любой композитор — это гетера, проститутка. Надо какую-то свою мысль не забывать, но клиента полностью удовлетворять. Хоть три секунды, хоть пять…
—Кто совсем проститутка — так это Майкл Найман, паразитирует на Гринуэе. К тому же его в любом месте можно обрезать. Очень удобно.
— В середине 90-х я попал на его концерт в Лондоне. Это была просто какая-то камерно-симфоническая секция Союза композиторов СССР! А сам Найман… храпел, откинув голову на спинку кресла.
— Пишете для рекламы?
— Не пишу, просто даже не умею. А так — может, и писал бы. Но это другая технология, другие мозги надо иметь. К Дашкевичу обратились с просьбой об использовании его материала. Но саму рекламу перезаказали человеку, который умеет это делать.
— А Антон Батагов?
— Он же не рекламу, он заставки делает. Например, на «Культуре». А в свое время Батагов на НТВ создал цикл заставок, охватив все временное пространство. Грандиозный проект. Организовать весь суточный круг!
— Батагов, я знаю, болезненно переносит городской мир звуков. А вы?
— Когда я сам пишу, мне нужна абсолютная тишина. Мое окно выходит во двор, откуда ничего, кроме криков детей и лая собак, не слышно. Но где-нибудь в баре, засоренном дикой попсовой музыкой, меня эти шумы абсолютно не раздражают. Не везде нужно быть композитором.
— Вы, перегруженный звуками изнутри, слушаете дома какие-нибудь записи?
— Телониуса Монка — я с него все передираю, вплоть до прикосновения к клавишам. Колтрейна. Пение корсиканцев или сардинцев в средневековой традиции — записи 30-40-х годов.
— Вы автор тезиса о конце времени композиторов. Это был момент растерянности?
— Нет. Ни великие культуры прошлого, ни традиционные культуры настоящего не знают фигуры композитора. В джазе и в роке его роль сведена до минимума. Так что тезис для меня скорее оптимистический. Музыка получает новые возможности, которые блокировало композиторство.
— Например?
— Ведь оно связано с чтением нот. И получается, что музыкант без текста — ничто. А может, он способен реализовать еще какие-то свои возможности? В 70-е годы у нас была рок-группа. В ней участвовали мы, консерваторцы-«нотники», и рокеры без образования. Если у нас убирали текст — мы ничего не могли сыграть. А когда он появлялся перед рокерами — немели они. Для них текст оказался тормозом — это было открытие.
— Верно ли мнение, что культуру сейчас правильно опустили туда, где ей самое место?
— Никто ее не опускал. Культура перешла в сферу обслуживания. Где вы найдете музыку? Это теперь энтертейнмент! Сказали бы такое Веберну или Пифагору — они бы себе харакири сделали.
— Но есть и книга — «Кто убил классическую музыку?»…
— Никто ее не убивал. Она умерла собственной смертью в своей постели. Посмотрите на нее: даже самые прожженные академические люди, допустим, Спиваков и Башмет, все время пытаются разбавить ее то джазом, то роком, соединить с видеорядом — чувствуют, что им тесно.
На свете нету вечных вещей. Античность тоже умерла когда-то.
— Возможен ли все-таки компромисс между элитарностью и массовостью?
— Даже в такой ужасной обстановке, как сейчас, встречаются исключения. И за них надо цепляться. Для меня еще остались соединительные вещи. «Кронос-квартет», для которого я пишу.
Или дирижер Владимир Юровский — благодаря ему появилась перспектива исполнения моей оперы «Новая жизнь» с Лондонским филармоническим оркестром в «Ковент-Гардене».
— Разве вы ее не для Гергиева писали?
— Гергиеву это стало чуждо. А Юровский мой ангел-спаситель. Музыкант в третьем поколении. Я знал еще его деда-композитора, он, например, написал музыку к фильму «Алые паруса».
— Сейчас вообще возможно написать оперу?
— А никто и не пишет. Но я написал — о том, что невозможно написать оперу. И там, как четки, проходят лучшие образцы оперного искусства.
— У вас в 2008 году прошли уже две премьеры. Мне кажется, в «Прощании», где аккордами озвучено глубокое, мерное дыхание угасающего человека, вы выходите за все рамки дозволенного.
Разве этично так использовать физиологию? Можно и умереть в зале.
— То, что я сделал, — своего рода свинство. У меня уходил на тот свет отец — а я слушал его дыхание и чувствовал, как у меня, композитора, выстраиваются какие-то аккорды. И вот я все это переживаю, но… человек сам по себе свинья.
— В любом случае ваши сочинения всегда больше чем просто музыка. А что все-таки делать с конвейером академической пошлости? Причем люди-то ходят!
И думают, что вся эта скука и есть классическая музыка, которую надо перетерпеть. Как это опрокинуть обратно?
— Опрокинуть невозможно. Вы правильно сказали — «люди ходят». Потому что публики давно нет. Раньше ее основой всегда являлось аматёрство — любители музыки.
В 60 — 70-х было очень много людей, обучавшихся в музыкальной школе, во многих домах стояло пианино, и они даже сами могли что-нибудь на нем проковырять. На концертах можно было увидеть слушателей, следивших по партитурам. Сейчас этого аматёрства нет…
Появилась даже профессия — уничтожитель роялей. Сегодня проблема — избавиться от фортепиано. У меня богатый опыт сдачи квартиры. Так вот, наличие в ней рояля — это помеха.
Я видел телепередачу о человеке, который расчленяет рояль. «Самое трудное, — говорит он, — это отрезать струны, потому что это очень опасно»… Бизнес успешен — за сходную цену он уносит рояль в двух чемоданах.
— Для СМИ осталось пять беспроигрышных имен — Гергиев, Спиваков, Башмет, Хворостовский, Мацуев. Ну еще Курентзис. Вас в списке нет… Как сломать этот паноптикум?
— Ничего ломать не надо. Я не могу принадлежать к этому пантеону, даже если бы хотел этого.
Справка «Новой»
Владимир Мартынов начинал в 1960-х как радикальный авангардист (додекафонно-серийные композиции),изучал музыку Европы Средневековья и Возрождения. Как фольклорист предпринимал экспедиции по России, Кавказу, Средней Азии. В 1977—78 гг. создал свою рок-группу «Форпост». С 1978 г. занимался расшифровкой и реставрацией памятников древнерусского богослужебного пения. Долго работал над единственной партитурой: «Музыка для богослужения — реконструкция знаменной и строчной литургии» (1980—1983).
Крупнейшие сочинения — рок-опера «Серафические видения Франциска Ассизского» (1978); «Come in!» (1985), оратория «Плач Иеремии» (1992; в постановке А. Васильева, «Апокалипсис», «Танцы Кали-Юги» (1995), «Ночь в Галиции» на тексты В. Хлебникова (1996), «Магнификат» (1993), «Реквием», «Упражнения и танцы Гвидо» (1997). Одно из последних сочинений, созданное по заказу «Кронос-квартета», — «Der Abschied» (2007—2008), посвященное ушедшему из жизни отцу.
Много работал в театре с режиссерами А. Васильевым и Ю. Любимовым. Автор саундтреков более чем к 50 фильмам (в том числе «Холодное лето 53-го»,«Остров») среди его книг — «Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси» (2000), «Конец времени композиторов» (2002), «Зона opus posth, или Рождение новой реальности» (2005).
