В такую депрессивную погоду хорошо бы запалить камин, поставить самовар, врубить Led Zeppelin, погладить кошку и выпить коньяка. Еще неплохо грохнуть, наконец, об пол глиняный кувшин, который пятый год бессмысленно стоит в коридоре. Тогда из кувшина с шипением вылетит джин и спросит трескучим голоском: «Чего тебе? Что хочешь, чтобы отпустить меня? Дворец? Денег? Брильянтов?». — «Да ничего мне не нужно, когда за окном дождь пополам со снегом! Да скучны мне твои брильянты! Ну, давай, расскажи мне три истории, в которых психологии поменьше, мерехлюндия пожиже и поступки покруче — и будь себе свободен…»
Да без проблем! Вот тебе одна такая история, любезный! Сто двадцать лет назад жил в Коломне мужик, имени которого не сохранилось. Жизнь мужика была и без того трудна, а тут неудача: в присутственном месте ему отказались дать справку. И это до того разозлило его, что он подскочил к портрету императора Александра Третьего и харкнул ему в лицо! Его тут же скрутили и дали полгода тюрьмы. Вскоре приговор лег на стол императору. Все дела об оскорблении величества император утверждал собственноручно.
Вот Зимний дворец. Император Александр Третий, сидя за столиком с подогнутыми ножками, работает с бумагами. И вдруг! Еще никогда Зимний дворец не слышал такого громкого, такого бешеного хохота! Император смеялся так, что прыгали стулья, скакали чашки, тряслись на стенах картины. И вот уже пять секретарей с тревогой в лицах заботливо склоняются над ним: «Что такое, Ваше величество?». — «Он… он… мужик этот… плюнул на меня! Так мне теперь его за это полгода кормить и поить, что ли? Да вот еще! Передайте ему, что я на него тоже плевать хотел, и пусть идет на все четыре стороны!» Так и случилось: мужика поставили перед столоначальником, и тот официально объявил ему, что император плевать на него хотел. И пошел оплеванный мужик прочь, и вслед ему громогласно хохотал оплеванный им император!
А вот тебе и еще одна история с поступком, любезный! Совсем другое время, другой век: 1944 год. Американские B-17 взлетают с британских островов, бомбят Германию и уходят на аэродром под Полтавой. На этом же аэродроме базируются наши Пе-2. О чем общаться летчикам? О самолетах. Американцы своими B-17 горды: махина в шесть метров высотой, с четырьмя двигателями в четыре тыщи сил, с размахом крыльев тридцать один метр! Зверь, а не самолет! Пе-2 рядом смотрится ребенком: он и пониже, и поуже, и покороче, и послабее. Американцы уважительны, но при этом усмехаются; и тогда один из наших — его имени история, опять же, не сохранила — предлагает покатать союзников на своем бомбардировщике. Усадил двоих: одного на место второго пилота, другого на место стрелка-радиста — и взлетел.
Очевидцев у этой истории был целый аэродром. Сотни людей стояли, приложив руки козырьком к глазам, и глядели в небо. Из офицерской столовой выбежали повара и официантки. А бомбардировщик Пе-2 в небе над аэродромом делал высший пилотаж. Вообще-то этот самолет не для того создан, однако изначально, по происхождению, он был тяжелым истребителем и кое-что от истребителя в характере сохранил. Покрутив петли и бочки, летчик показал, как бомбит с пикирования, — и вскоре сел. Веселый, вылез на крыло, а американцы не выходят: они по креслам сползли, им плохо. Механики ворчат: «Наблевали там! Нам убирать!». Но вот американцы оклемались и спрашивают: «Сколько за вылет такой платят тебе?». — «Да кто мне платит? Ничего мне не платят! У меня мать и отца немцы убили…». Так он им ответил и пошел, посмеиваясь, в выгоревшей гимнастерке, король небес, обыкновенный фронтовой бомбер.
А вот тебе и третья история с поступком. Да еще каким! Макс Бэр, американский боксер, в 1933 году должен был драться с великим Максом Шмелингом за титул чемпиона мира в тяжелом весе. Шмелинг был отличный боксер и совсем не нацист, но весь мир воспринимал его как любимца Гитлера. Бэр его еще до боя так невзлюбил — вместе со всем его богомерзким нацистским режимом! — что велел нашить на свои черные боксерские трусы звезду Давида. Евреем он был не в большей степени, чем ирландцем и шотландцем, но в этом бою он умышленно объявил себя евреем, и только евреем. В начальных раундах Шмелинг доставал его справа, и слева, и теснил, и загонял в угол, и прижимал к канатам, и казалось, что Бэр вот-вот упадет. Но он держался. Едва дыша, он сказал в перерыве между раундами своему секунданту Джеку Демпси: «Джек, он бьет так, что у меня троится в глазах! Я вижу не одного Шмелинга, а трех!». И Джек Демпси, сам великий боксер, много чего повидавший на ринге, дал Максу Бэру совет, который по сей день выбит золотыми буквами в скрижалях бокса: «Бей по тому, который в середине!».
Тогда Макс Бэр — здоровенный вообще-то детина, однажды ударом кулака сбивший с ног понесшегося на людей быка, — вышел из угла и, недолго думая, со всей своей страшной силы ударил по тому из Шмелингов, который был в середине. Бедный Шмелинг! Он был очень хороший человек, за свою жизнь он помог многим людям, к тому же во время погромов в Берлине он прятал евреев, но в этот раз ему очень сильно не повезло. Тот Шмелинг, что был в середине, упал, а те двое, что скакали по краям, испарились. А в центре ринга остался стоять Макс Бэр — парень простой, без мерехлюндии и психологии, но зато с очень тяжелыми кулаками, которые помогли ему в тот вечер совершить лучший поступок в жизни.
