Так уж устроена российская действительность, что всякие публичные жалобы президент Путин рассматривает как признак нелояльности. Громко жаловаться на то, что делает власть, не только бесполезно, но и вредно, потому что если ты пострадал, ты просто жертва, а если еще и публично пожаловался — то ты враг.

И вот в последнее время мы наблюдаем удивительное явление: они нам жалуются. Причем жалуется не просто власть: а именно силовики, люди в погонах, то есть те, кто при любом режиме жаловаться не должен.

Первым в ходе войны силовиков публично пожаловался г-н Черкесов. После того как у него арестовали его заместителя, генерал Черкесов опубликовал в «Коммерсанте» полосную статью о чекистской морали и этике и о том, что своих сдавать нельзя. (Если бы он, к слову, опубликовал всего три слова: «Бульбова не сдам», эффект был бы больше.)

Затем на министра обороны жаловаться стали генералы. Из Генштаба лавиной потекли слухи о поданных ими рапортах. Самым интересным был повод, по которому генералы поссорились с министром обороны. Можно было подумать, что они не сошлись по вопросам ядерной доктрины или тактики локальных конфликтов. Нет, претензия звучала так: он сажает своих людей на наши места! Почему мы должны сочувствовать тем, у кого места отнимают, не уточняется.

Пока эти ребята позорились на чеченской войне, пока у них тонул «Курск», пока у них насиловали солдат Сычевых и убивали рядовых Рудаковых, генералы проплывали мимо общественного мнения с равнодушием авианосца, проходящего над надувным плотиком. Они не отвечали обществу ничего: у ребят был занят рот. Но как только из этого рта выдрали кусок и рот освободился, генералы завопили: помогите! Святая, поистине, простота.

Но всех переплюнул заместитель Бастрыкина, следователь Довгий, на днях отстраненный от дел по жалобе двух своих подчиненных: якобы он взял взятку. Следователь Довгий немедленно начал жаловаться, что за ним установлена демонстративная слежка.

«Я являюсь спецсубъектом, — говорится в заявлении Довгия, распубликованном через журналиста Хинштейна, — действия вышеуказанных лиц считаю незаконными, создающими физическую опасность для моей жизни, жизни моих знакомых и родственников». Бесстрашие и профессионализм,с которым следователь отреагировал на демонстративную слежку, прямо-таки внушают.

Но вот вопрос: с чего это следователь Довгий решил, что мы проникнемся сочувствием к нему, бедному, за которым слежка? (Это такая редкость в нашем обществе, ни за кем не бывает незаконных слежек и прослушки!)

Следователь Довгий вел несколько дел, которые ни с какого бока не имеют отношения к правосудию в общепринятом смысле слова. Я имею в виду, например, дела Бульбова и Сторчака или дело Кумарина, которое ему досталось в наследство. Поймите меня правильно: я лично не испытываю ни малейших симпатий к тому же генералу Госнаркоконтроля Бульбову. Но я знаю, что его посадили те люди, которых он прослушивал по приказу Путина в рамках дела «Трех китов».

Почему же я должна сочувствовать следователю Довгию, который пострадал в ходе правоохранительной разборки?

Две группировки дерутся друг с другом. Попутно они разоблачают шпионов в ТНК-BP, торгуют нефтью, газом и судебными постановлениями. Любой отказ платить дань они воспринимают как бунт против вертикали власти, любое согласие платить дань они воспринимают как проявление слабости и плацдарм для следующего наезда. Эти люди настолько лишены чести, совести и порядочности, что они сначала продают данные о возбуждении уголовных дел, а потом, получив деньги, все равно дела возбуждают, потому что хотят еще.

Теперь мы выяснили, что они еще и начисто лишены чувства собственного достоинства. Потому что ни один киллер мафии, застигнутый карабинерами с автоматом в руках, не будет публично жаловаться в газетах, как карабинеры его обидели. И уж конечно, они напрочь лишены чувства юмора — апеллируя к тому самому общественному мнению, которое вся их деятельность уничтожала и сводила к нулю.