—Снаступлением сумерек на улицу не выходить. Да и днем лучше не выходить. Если все же куда-то идете, с собой ничего ценного не брать. И в гостинице ничего ценного не оставлять. Пешком лучше по городу не гулять. Такси тоже брать опасно…
Хорошенькое начало. Ну здравствуй, Южная Америка! Здравствуй, Венесуэла! Мы только что прилетели, и человек из российского посольства проводит инструктаж. Представился Сергеем Алексеичем (или Алексей Сергеичем?), бледный (как будто мы не в тропиках, а в России, причем начала 70-х), в светло-серой рубашке, черных брюках и с папочкой под мышкой — такой типаж: потом спросят: «Как выглядел?» — и не объяснишь. Я думала, они, такие, уже в прошлом.
Человек в сером ушел. А мы его не послушались — вышли из отеля. Темно, страшно. Сбились в кучу и пошли искать магазин — воды купить. Пить-то охота.
Улицы грязные, народу полно, жизнь кипит, все стены исписаны революционными лозунгами — все про социализм, про Чавеса, про реформы. Парень на перекрестке — обмотанный железными цепями и с огромным карманом на животе, как у кенгуру. Оказалось, продает телефонные звонки, в кармане — куча мобильников, прикованных к нему этими самыми цепями. Такие первые впечатления о Каракасе — столице Венесуэлы.
Кстати, вода здесь стоит дороже бензина, но это не вода такая дорогая, а бензин такой дешевый. Сразу видно — нефтяная держава.
Каракас в переводе — долина поющих птиц. Но ранним утром меня разбудили не птичьи трели, а жуткий непрерывный хор автомобильных гудков, который не смолкает здесь до позднего вечера.
Гостиница окружена пожарными и милицейскими машинами, много вооруженных людей в форме и много невооруженных в красных майках, на крышах соседних домов — снайперы. Так как накануне почти все мировые агентства писали, что Венесуэла и Эквадор стягивают войска к границам с Колумбией и Южная Америка на пороге войны, то мы ничуть этому не удивились.
Сели в автобус и отбыли в порт Ла-Гуайра — встречать российский фрегат «Паллада», занесенный в Книгу рекордов Гиннесса как самый быстроходный парусник в мире (в своем классе). Судно совершает кругосветное плавание, миссия которого — «утвердить славу России в глазах мировой общественности как великой морской державы». Тут не до войны.
Из окна автобуса рассматриваю город. Поражает не количество портретов Чавеса, а современные небоскребы на фоне гор, на которые карабкаются, лепясь друг на друга, нищие лачуги (фавелы — как их называют в Бразилии). Вот с этих гор и спускаются многочисленные грабители, которыми пугал нас человек в сером. Глядя на эти скворечники, в которых обитает чуть ли не половина жителей Каракаса, понимаешь, что Россия — все-таки не третий мир, а второй. Ну, с половиной.
У въезда в порт (как и по всему городу) висит большущий лозунг «Родина, социализм или смерть». Все серьезно.
Фрегат «Паллада» — хоть и не тот, который описывал Гончаров, — все равно большой и красивый. В кают-компании вовсю идет торжественный прием. Накрыт стол. Офицеры в парадной форме, нарядные посольские люди. Венесуэльский военный контр-адмирал говорит зажигательную речь. Переводчик переводит русским офицерам: «Наш народ находится на стадии революционного процесса. И это хорошо для нас. Вы запомните Венесуэлу до самого Владивостока!». Потом выступает наш посол — почему-то тоже по-испански. Переводчик переводит.
После приема послу сказали, что российские журналисты хотят задать ему несколько вопросов. Посол отказался: а я, говорит, не хочу. И уехал возлагать венок к памятнику Симону Боливару — легендарному герою-освободителю испанских колоний Южной Америки.
Журналисты не удивились. После того как пресс-атташе посольства сказал, что у него нет мобильного телефона, мы уже ничему не удивлялись.
Зато венесуэльский адмирал Ролендио Брачо — не тот, что выступал, а другой, начальник Военно-морской академии, тоже приехавший посмотреть на русский фрегат, — был рад нам, как родным, и тут же пригласил в гости. Я и еще двое согласились.
Всю дорогу на бойком английском адмирал рассказывал, как много хорошего сделал для Венесуэлы Уго Чавес. И что раньше 90% прибыли от добычи нефти уходило в США и только 10% оставалось в стране, а теперь остается 70%. И что бедных стало меньше. И что идет процесс национализации. Вот, например, гостиница «Альба», в которой мы живем, несколько месяцев назад еще была «Хилтоном», а теперь принадлежит государству.
В академии адмирал первым делом показал музей, посреди которого на полу лежал гигантский портрет Чавеса. Я захотела сфотографировать их вместе. Чтобы поместиться в кадр, адмиралу пришлось аккуратно наступить на президента.
В кабинете адмирала на видном месте лежат брошюрки с речью Чавеса на ассамблее в ООН — той самой, в которой он назвал Буша дьяволом, на столе фотография в рамочке: наш адмирал рядом с Уго Чавесом.
Наконец гостеприимный адмирал спросил, чего бы мы хотели увидеть еще, и мы нагло ответили: город. Не проблема, сказал адмирал и дал нам машину с водителем — сержантом Джонатаном.
Это была удивительная экскурсия. Сержант стеснялся говорить на непонятном нам испанском языке, вместо этого он бурно жестикулировал и гукал. Мы его понимали. В пантеоне, где находится главная святыня Венесуэлы — прах Симона Боливара — мы, на свою беду, спросили Джонатана про туалет. И вдруг он ответил по-испански: «Команданте мертв, ему не нужен туалет».
Вечером этого дня по телевизору несколько часов транслировали речь Чавеса на встрече с президентом Эквадора, которая состоялась утром в театре, напротив нашей гостиницы, — вот откуда снайперы на крышах и куча военных на улице. Не знаю, как слушать, а смотреть Чавеса интересно — не оторваться. Мне кажется, сегодня он самый яркий политик на земном шаре.
Раньше лошадь на гербе Венесуэлы бежала направо. Чавес усмотрел в этом крамолу. Теперь венесуэльская гербовая лошадь бежит налево.
Во дворе Национальной ассамблеи Венесуэлы (то есть парламента) — пальмы и фонтан, на пальмах висят кормушки для белочек. Депутат Адель Сабайяр здорово говорит по-русски и на депутата не похож: в кедах, джинсах и курточке. 20 лет назад учился в Украине, привез оттуда жену, и дочь у них блондинка (Адель с гордостью демонстрирует фотографию в мобильнике), и все у них хорошо, только жена по холоду скучает.
Адель провел нас на балкон зала заседаний. Внизу, с трибуны, громко выступала женщина-депутат. В ее эмоциональной речи часто повторялись слова: «социализмо» и «американо империализмо».
— Она против Чавеса, из оппозиции, — сказал Адель. — У нас 165 депутатов: 159 — за Чавеса, 6 — против.
— А почему ей все хлопают, если она в таком меньшинстве?
— Потому что завтра 8 Марта, — на полном серьезе отвечает Адель.
Потом на трибуну вышла другая женщина-депутат, которая за Чавеса. Но слова она выкрикивала все те же: «социализмо» и «американо империализмо», и ей также хлопали.
Когда мы покидали зал заседаний, выступала, кажется, уже шестая женщина подряд…
В коридоре к нам подошел депутат, пожал всем руки и сказал: гутен так. Это комплимент. Вообще венесуэльцы почти всех иностранцев принимают за американцев — и это в худшем случае, потому что американцев здесь сильно не любят. А в лучшем (хотя как на это посмотреть) — за немцев. Их тут много после Второй мировой приехало, к ним привыкли. (Днем позже продавец уличных побрякушек, когда я куплю у него висюльку, тоже комплиментарно примет меня за немку и в качестве благодарности вскинет руку и скажет: хайль Гитлер!)
А сейчас мы сидим в кабинете первого зампредседателя Национальной ассамблеи Роберто Эрнандеса, и я сломала глаза в поисках портрета Чавеса — но его нет! Зато на левой руке председателя компартии Венесуэлы большие часы с коммунистической символикой — подарок камарады Зюганова. Сеньор Эрнандес очень старый и только потому, видать, по-европейски сдержанный.
— Война будет? — спрашиваю я у него.
— У нас нет никакого интереса начинать войну ни с какой страной мира, — тихо отвечает дедушка Эрнандес.
«А зачем тогда войска на границе?» — думаю я.
— Нам нужен мир, — продолжает дедушка. — Мы хотим создать новую Венесуэлу, независимую, развитую страну. Но у нас опасный враг — империализм США, который 100 лет эксплуатировал наши природные богатства, пользуясь нашей отсталостью, и теперь не хочет, чтобы мы развивались. Сейчас он использует в своих целях правительство братской республики Колумбия.
Мне надоело бояться этих приветливых людей, и я вышла в город. Одна.
Вышла прямо на центральную площадь — естественно, Боливара. Подошла к конному памятнику — ему же. И увидела венок, который наш посол на днях к нему возложил. Ленточка подписана почему-то по-английски.
Площадь дышит революцией. Всюду красные знамена, красные майки, портреты Уго и Че Гевары. Но ни одного злобного лозунга, ни одного недовольного лица. Все счастливы. Революция — это праздник. Кстати, праздник этот длится уже 10 лет. Говорят, что «Перманентная революция» Троцкого — настольная книга президента Венесуэлы. Под красным тентом стоит телевизор, из телевизора льется нескончаемая речь Уго Чавеса, вокруг сидят люди в красных одеждах и наслаждаются ею. Когда узнали, что я из России, все встали, каждый пожал мне руку и назвал камарадой. Потом посовещались и подарили портрет Уго Чавеса, написав на нем: «Камараде из России от камарадов из Венесуэлы».
Социализм торжествует на площадях, а в магазинах Каракаса уже несколько месяцев нет риса (основной пищи венесуэльцев), муки, яиц, молока, да и вокруг телевизора на улице сидят не только ради теплой компании — у многих телевизора дома нет, а у некоторых нет и самого дома.
Потом я блуждала по улочкам, искала что-то по карте, все встречные с удовольствием бросались мне помогать. Их радость и участие были искренни и непосредственны.
— Боже мой! Она сумасшедшая! — всплескивали руками прохожие, когда я вынимала из сумки фотоаппарат. — Глупая чужеземная мучача, спрячь его и больше никому не показывай!
В этот день Каракас подарил мне настоящего амиго. Это был пожилой и толстый человек по имени Артуро. Он не говорил по-английски, я — по-испански, но зато у него был друг, который говорил по-русски. Педро Мартиненко дефис Бабенко. Мы позвонили ему. Педро страшно обрадовался, кричал в трубку, что он «трошки балакаеть по-русски», звал к себе в хату и сыпал польскими и украинскими словечками, но перевести то, что хотел сказать мне Артуро, он не мог.
Отчаявшись, мы плюнули на все языки и через пару часов понимали друг друга с полужеста.
Узнав, что я уже видела гроб Симона Боливара, Артуро сначала расстроился, но потом воспрял духом и показал мне, где покоятся мама и папа Симона Боливара. А потом купил мне мороженое.
— О! Камарадас! — Я заметила своих недавних приятелей в красных майках, которые подарили мне Чавеса, и показала на них пальцем.
— Ты социалист? — с ужасом спросил Артуро.
— Нет.
Я наспех нашла в разговорнике фразу «Тебе нравятся устрицы?», подставила вместо устриц Чавеса и спросила Артуро. Может, это звучало не совсем правильно по-испански, но он меня понял. И сильно замотал головой. Странно, я-то думала тут все от Чавеса без ума.
Сначала я не поняла, куда он меня привел: большой двор, во дворе стоят столы, за ними сидят какие-то люди, к сожалению, ни один из них не говорит по-английски. Но вдруг я заметила, что вокруг висят плакаты, а на них не Чавес — другой кто-то, и до меня дошло: «Оппозиция!». «Si, si!» — подтвердили все вокруг.
«Что ты хочешь?» — не переставал спрашивать Артуро. Памятуя о случае в пантеоне Боливара, я просто сказала ему, что хочу пи-пи. Он был счастлив. «Пи-пи, пи-пи, она хочет пи-пи!» — бубнил он и вел меня куда-то очень далеко. Наконец, пришли в полицейский участок. Когда Артуро сказал охраннику, что я из России и хочу пи-пи, тот тоже пришел в немыслимый восторг. Если, говорит, из России, то подождите — и удалился, а я и ждать-то уже не могла. Полицейский вернулся, прижимая к груди туалетную бумагу. До меня дошло, что мы в бедном районе, что бумага для них, видать, роскошь и что они ко мне, видать, очень хорошо относятся.
На прощание Артуро провел меня мимо колумбийского посольства, предварительно показав, что нужно идти на цыпочках. У ворот посольства стояли фуры, в которые грузили огромные ящики. «Эвакуация?» — спросила я. «Si», — ответил Артуро. Невдалеке стояли военные с автоматами, кажется, Калашникова.
… Вот зря я думала, что человека, в сером, если и увижу второй раз, не узнаю. Узнала! Стоял на борту «Паллады» и снимал на любительскую камеру бегущую по причалу игуану.
— А где у вас двигатель? — спросила я у курсантов.
— Паруса — наш двигатель, — гордо ответили они, — 2700 квадратных метров.
Фрегат «Паллада» грянул из всех динамиков «Прощание славянки» и на всех парусах (известной мне теперь площади) ушел в Карибское море.
Провожать российский парусник пришла Надежда, она вышла замуж за венесуэльца и эмигрировала сюда в 83-м году. Потом, правда, развелась, но возвращаться не стала. Там, говорит, у вас теперь другой строй, а здесь чудесный климат. У Надежды своя турфирма, и она — преуспевающий по местным меркам бизнесмен. Хотя при Чавесе стало хуже, считает она. Многие ее друзья уже уехали из страны. «Я тоже еще совсем недавно сидела на чемоданах», — призналась она. Но пока решила остаться.
«Какие они — венесуэльцы? Чем больше всего отличаются от нас?» — спросила я. «Здесь даже очень бедные люди все равно какие-то свободные, внутренне свободные», — ответила Надежда.
В Каракасе нет номеров домов. У каждого дома — свое название. Дом старых русских эмигрантов Волковых называется Sima. «Это в честь тещи Серафимы», — объясняет Георгий Георгиевич. Ему под 90, и он возглавляет Объединение русских кадетов в Венесуэле. И другим кадетам, которые ждут нас у Волкова, — Алексею Борисовичу Легкову и Борису Евгеньевичу Плотникову — тоже под 90, но выглядят все трое на 70 с небольшим.
Георгий Георгиевич рассказывает, что в доме Sima были в гостях клоун Олег Попов, балерина Галина Уланова, гимнастка Лариса Латынина и актер Николай Бурляев, что здесь всегда русская кухня и первый тост всегда за Россию.
Алексей Борисович сказал, что работая в Венесуэле всю жизнь, он как будто бы платил долг приютившей его и сохранившей ему эту самую жизнь стране. «Это очень важно, потому что, если бы я не чувствовал внутренне этот долг, если бы только за деньги работал, то у меня была бы пустая жизнь».
Мы рассказали кадетам, что сейчас наш фрегат «Паллада» идет на Кубу. А Борис Евгеньевич Плотников замахнулся на свое кругосветное путешествие длиною в жизнь:
— Советский Союз объявил меня врагом народа, когда мне было 6 лет от роду. Мы бежали в Югославию. Потом бежали в Германию, чтобы спастись от тех, кто назвал меня врагом народа. Когда увидел, что к Германии опять подбираются мои друзья, которые назвали меня врагом народа, уехал в Венесуэлу. 60 лет прожил здесь. И пришло время покидать Венесуэлу. Президент у нас какой-то коммунист. Я подумываю бежать, как обычно, на запад. Но на западе — Тихий океан. А за ним — Россия.
Вдруг в беседе кто-то из кадетов процитировал Зощенко. «Откуда вы его знаете — это же советская литература?» — удивились мы. «Был тут у нас старый генеральчик, — объяснил Борис Евгеньевич, — выписывал книги из СССР и продавал по дешевке, мы покупали, думали, внукам пригодится. Но им наши библиотеки не нужны. Алексей подарил свою российскому посольству, Георгий отправил в Россию, и я хочу свою библиотеку раздать, а то у меня на книги аллергия началась».
Утром следующего дня на тротуаре у нашей гостиницы удобно устроилась негритянка по имени Ингрид, разложила свои мешки с камушками, железками, веревочками, достала инструменты и начала творить.
Конечно, мы познакомились. Лучше Ингрид по-английски со мной в этом городе не говорил никто. «У меня была благополучная семья, я училась в колледже, — объяснила она. — Но я ушла на улицу. Ночую дома, а весь день провожу на улице. Так я чувствую свободу. Я ничего не читаю, не смотрю — улица интереснее всего. Я люблю уважать себя. Если я уважаю себя, меня все уважают. Все уличные люди — мои друзья. Я вольный художник. У меня очень высокое искусство. Не ради денег — только на обед заработаю, и все, ухожу. Но я не социалист». — «Не любите Чавеса?» — «Он неплохой, но я люблю Бога».
Вечером, возвращаясь в гостиницу, я опять увидела Ингрид. «Как дела? Что-нибудь купили?» — поинтересовалась я. «Нет, сегодня только ты, но это нормально — у меня не коммерческий товар, у меня искусство, — улыбнулась Ингрид. — Я хочу сделать тебе подарок — познакомить тебя с очень хорошими друзьями». Она завела меня в какую-то страшную, темную подворотню. Там на стульчиках сидели приятели: художник Франсиско, профессор Вильям и кот с русским именем Миша. Мы сели рядом.
Автомобильные гудки остались где-то вдали, вдруг стало тихо и хорошо. И все свои. Профессор говорил по-английски. Я, как обычно, спросила, нравится ли ему Чавес. «Нет, я люблю демократию, — сказал профессор. — Четыре года я прожил в Румынии при Чаушеску, я все видел. Чавес мне не может нравиться».
А мне-то, дуре, показалось, что здесь демократии даже больше, чем в нашей демократической России…
В 7 утра меня разбудил звонок. Звонил амиго Артуро. Что-то говорил, но я не понимала. Потом трубку взял кто-то другой и сказал по-английски: ваш амиго стоит в холле гостиницы, он пришел попрощаться и принес вам подарок. Я слетела вниз. Артуро развернул передо мной карту Венесуэлы, ткнул в какую-то точку и сказал: «Там, в горах, у нас тоже есть снег, как у вас в России». Затем сунул мне сверток с бантиком, сказал что-то хорошее, обнял и ушел.
Я поднялась в номер, развернула сверток. Там были вязаная шапочка, шарфик и Библия.
Пока я гуляла по Каракасу, братские республики Венесуэла и Эквадор помирились с братской республикой Колумбией. Войны не будет!
Вернувшись в Россию и вновь увидев родные, но угрюмые лица, поняла: нет, это миф — что мы угрюмые, потому что у нас нищета, безработица, плохой климат и вообще куча проблем. Да, в Венесуэле круглый год светит солнце, но причина того, что они все там улыбаются, — не в этом. Внутренняя свобода, которая в них есть (а это чувствуется), — вот что дает им радость жизни.
…Уже в Москве пришла эсэмэска: «Привет! Как дела? Твой приятель с Винисуэлы». Подумала: или кто-то шутит, или один из венесуэльских амиго как смог, так и перевел на русский. Оказалось, нет, это «Паллада» дошла до Кубы, и пишут курсанты — на полном серьезе. Просто будущие морские офицеры России — не то что те, с прежней «Паллады», — не шибко грамотные.
